Песнь Вторая
Царство тонкой Материи

В неосязаемом поле себя тайного,
Этого маленького внешнего существа обширной поддержки,
Отделенного от зрения земли прочной изгородью,
Он вошел в кристальный магический воздух
И нашел жизнь, что не плотью жила,
Свет, что делал зримыми нематериальные вещи.
Прекрасная ступень в иерархии чуда,
Царство феерического мастерства тонкой Материи
Очерченное на фоне неба ярких оттенков,
Выставляющее из великолепия-транса и легкой дымки
Своего фасада откровение волшебное.
Мир более прекрасных форм лежит рядом с нашим,
Где, незамаскированные земли искажающим зрением,
Все формы прекрасны и все вещи истинны.
В том окружении светлом, мистически чистом,
Глаза были дверьми к небесному чувству,
Слух был музыкой, касание - чарами,
И сердце обретало более глубокое дыхание и силу.
Там живут земной природы начала сияющие:
Совершенные планы, на которых свои работы в форму отливает она,
Далекие результаты ее мучающейся в родах силы,
Передышка в каркасе судьбы установленной.
Пробуемое напрасно сейчас или завоевываемое тщетно
Там уже было нанесено на карту, расписано время
И образ ее суверенитетов грядущих
В пышных чертах желанием прослеживался.
Золотой выход из лабиринтов ума,
Богатства, не найденные или еще не ухваченные нашими жизнями,
Не запачканные пятнами смертной мысли,
Пребывали в той атмосфере прозрачной.
Наши смутные начала лежат там,
Наши середины набросаны в предвидящих линиях,
Наши концы завершенные живут предвкушаемые.
Этот бриллиантовый кров нашего восходящего плана,
Преграждающий свободное благо небесного воздуха,
Допускает небольшие вторжения дыхания мощного
Или завитки ароматные сквозь золотые решетки;
Он заслоняет потолок нашего земного ума
От бессмертных солнц и струй дождя Бога,
Однако пропускает странный радужный пыл
И сияющие капли, летящие из неба Бессмертия.
Проход для Сил, что движут нашими днями,
Оккультный, позади стен этой более грубой Природы,
Тонкая ткань брачных чертогов Разума с Формой
Гобеленом грез спрятана;
Значения неба пробираются сквозь него, как сквозь вуаль,
Его внутреннее зрелище поддерживает эту внешнюю сцену.
Сознание более тонкое с более счастливыми линиями,
У него есть такт, которого наше касание не может достигнуть,
Чистота чувства, которой никогда мы не чувствовали;
Его заступничество с вечным Лучом
Вдохновляет нашей преходящей земли попытки, недолго живущие,
На красоту и совершенную форму вещей.
В комнатах юной божественности силы
И вечного Ребенка ранней игры
Воплощения его вылетающих мыслей,
Омытые красками яркого вечного чуда
И баюкаемые шепотами ясного воздуха,
Отдыхали, грезой окрашенные, словно птицы на деревьях безвременных,
Прежде чем спрыгнуть, чтобы плыть по земного времени морю.
Всему, что здесь видно, там есть более красивое сходство.
Что бы ни лелеяли наши сердца или ни создавали головы,
Какую-то высокую красоту изначальную утрачивает,
Оттуда изгнанные, здесь соглашаются на земную окраску.
Что бы ни было здесь исполнено очарования и грации
Там свои безошибочные и бессмертные находит черты;
Все, что здесь прекрасно, там божественно.
Там есть фигуры, не грезившиеся смертному разуму:
Тела, которые земных двойников не имеют,
Пересекали внутреннего глаза транс озаренный
И приводили сердце в восторг своей небесной поступью,
Склоняя небо поселиться в той сфере чудесной.
Чудеса будущего в его безднах скитаются;
Вещи старые и новые в глубинах тех формируются:
Карнавал красоты толпится в высотах
В том магическом царстве идеального зрелища.
В его вестибюлях великолепного уединения
Материя и душа в сознательном объединении встречаются,
Как возлюбленные в уединенном потайном месте:
В объятиях страсти, еще не несчастной,
Они соединяют их силу, их сладость, восторг
И, смешивая, высокие и низкие миры одним делают.
Незваный гость из бесформенного Бесконечного,
Осмеливающийся вламываться в Несознания царство,
Прыжок духа к телу касается почвы.
И поскольку он еще не закутан в земные черты,
Он уже несет переживающие смерть и рождение,
Убеждающие пучину небесною формой
Покровы своего бессмертия,
Чуткие к славе ранга носящего,
Пригодные, чтобы выдержать трудность Перемены и Времени.
Прозрачная ткань, смешанная из лучистого света души
И материальной субстанции Силы, знаками полной, -
Представляемая тщетно в тонком воздухе нашего разума
Призрачная абстрактная форма производства ментального, -
Она чувствует то, что чувствовать земные тела не могут,
И более реальна, чем этот более грубый каркас.
После спадания плаща смертности
Его вес облегчается, чтоб помочь его восхождению;
Для касания более прекрасных окружений очищенный,
Он сбрасывает старые покровы подогнанные из вещества более густого,
Отменяет хватку тянущего вниз притяжения земли
И несет душу от мира к более высокому миру,
Пока в голом эфире вершин
Не останется одна простота духа,
Вечного существа первое прозрачное платье.
Но когда он должен вернуться в своей смертной ноше
И твердому костюму переживания земли,
Тогда его возвращение обретает вновь это более тяжелое платье.
Ибо задолго до того, как прочное одеяние земли было выковано
Техникой атомной Пустоты,
Прозрачная оболочка самосокрытия
Была соткана вокруг тайного духа в вещах.
Из тех светлых оболочек сделаны тонкие царства.
Этот чудо-мир со всем своим лучащимся благом
Видения и нерушимого счастья
Лишь о выражении и совершенной форме заботиться;
Прекрасный на своих пиках, он имеет опасные нижние планы;
Его свет влечет к грани падения Природы;
Он придает красоту ужасу бездн
И пленяет глаза Богами опасными,
Милосердным обликом демона и змею наделяет.
Его транс навязывает земли несознание,
Бессмертный, он ткет для нас смерти мрачное платье
И нашу санкционирует смертность.
Этот посредник более великому служит Сознанию:
Сосуд его запечатанного самодержавия,
Он является тонкою почвой миров Материи,
В их меняющихся формах он неизменен,
В складках созидательной памяти
Он хранит бессмертный образчик преходящих вещей:
Его понижающие могущества закладывают наши падшие силы;
Его мысль изобретает рассуждающее наше неведение;
Его чувство порождает нашего тела рефлексы.
Наше тайное дыхание более могучей неиспытанной силы,
Скрытое солнце внутреннего зрения мгновения,
Его внушения тонкие есть тайный источник
Наших радужных богатых фантазий,
Обычных вещей преобразующими оттенками касающихся,
Пока даже грязь земли не становится богатой и теплою небом
И слава не пробивается из падения души.
Его знание есть стартовая точка нашей ошибки;
Его красота надевает нашей грязи-маски уродство,
Его артистичное добро начинает рассказ нашего зла.
Небеса созидательных истин свыше,
Космос гармоничных грез посередине,
Хаос разбивающих форм ниже,
Он погружается, утерянный в нашей несознательной базе.
Из его падения пришла наша более густая Материя.


Так было погружение Бога в Ночь свершено.
Этот падший мир стал кормилицей душ
С обитавшей в них сокрытой божественностью.
Существо пробудилось и в пустоте бессмысленной жило,
Широкое, как мир, Неведение пробивалось к жизни и мысли,
Сознание вырвалось из бездумного сна.
Все здесь управляется бесчувственной волей.
Так, падшая, несознательная, испорченная, инертная, плотная,
Погрузившаяся в неодушевленную и оцепенелую дрему
Земля лежала, труженица сна, созидать принужденная
Подсознательной томящейся памятью,
Оставшейся от счастья, умершего до того, как она была рождена,
На своей бесчувственной груди чуждое чудо.
Эта трясина должна дать приют орхидее и розе,
Из ее слепой нежелающей субстанции должна появиться
Красота, которая принадлежит более счастливым сферам.
Это - судьба, ей завещанная,
Словно убитый бог оставил золотую надежду
Слепой силе и заточенной душе.
Бессмертного божества бренные части
Она должна реконструировать из фрагментов утраченных,
Описать заново из документа, где-то в ином месте полного,
Свой сомнительный титул к своему божественному Имени.
Остаток своего наследства единственного,
Все вещи она несет в своей бесформенной пыли.
Ее гигантские энергии к жалким формам привязаны
В пробном движении ее силы медленном,
Наделенном лишь тупыми инструментами хрупкими,
Она приняла как своей природы нужду
И дала человеку как его работу огромную
Труд для богов невозможный.
Жизнь, с трудом в поле смерти живущая,
Ее часть бессмертия требует;
Средством тело полусознательное грубое служит,
Разум, который утраченное знание должен открыть заново,
Удерживается в каменной хватке несознания мира,
И несущий уже эти бесчисленные путы Закона
Дух должен встать как царь Природы.
Могучее родство есть этой отваги причина.
Все мы в этом несовершенном мире совершаем попытку,
Смотрим вперед или глядим назад за глянец Времени
В поисках его чистой идеи и неиспорченного прочного образа
В абсолютного творения безупречном искусстве.
В преходящих формах уловить абсолют,
Установить касание вечного в вещах, созданных временем,
Это - здесь всякого совершенства закон.
Фрагмент здесь улавливается от намерения неба;
Иначе мы никогда б не могли надеяться на жизнь более великую
И экстаза и славы быть не могло бы.
Даже в малости нашего состояния смертного,
Даже в этой тюрьме внешней формы,
Бриллиантовый проход для непогрешимого Пламени
Проходит через грубые стены нерва и мозга,
Давит Великолепие или пробивается Сила,
На время земли тупой огромный барьер удаляется,
Печать несознания с наших глаз поднимается,
Мы становимся сосудами созидательной мощи.
Энтузиазм сюрприза божественного
Нашу жизнь насыщает, мистическое движение чувствуется,
Наши члены радостная боль сотрясает;
Греза красоты через сердце танцует,
Мысль из вечного Разума близко подходит,
Намеки бросаются из Невидимого,
Вниз приходит пробуждение ото сна Бесконечного,
Символы Того, что никогда еще не было сделано.
Но скоро инертная плоть перестает откликаться,
Тогда тонет оргия восторга священная,
Вспышка страсти и прилив силы
От нас забираются и, хотя сияющая форма
Живет, удивляя землю, представляясь наивысшим,
Слишком мало от того, что предполагалось, оставило след.
Глаза земли видят наполовину, наполовину ее силы сделаны;
Ее работы редчайшие - копии искусства небес.
Золотого изобретения сияние,
Шедевр вдохновленного приема и правила,
Ее формы прячут то, чему они служат обителью, и лишь имитируют
Саморожденных форм неуловимое чудо,
Что живет вечно во взгляде Вечного.
Здесь, в трудном полузаконченном мире,
Есть медленный труд бессознательных Сил;
Здесь есть человека невежественный разделяющий разум,
Его гений, рожденный из несознательной почвы.
Делать копии с копий земли - вот искусство его.
Ибо когда он стремится к вещам, превосходящим землю,
Слишком примитивны инструменты работника, слишком груб его материал,
И с трудом кровью сердца он достигает
Своего мимолетного дома Идеи божественной,
Своей фигуры гостиницы-Времени для Нерожденного.
Наше существо высокими воспоминаниями трепещет далекими
И приносило бы сюда их незапамятные значения вниз,
Но, для схемы земной Природы слишком божественные,
Вечные чуда сияют вне наших пределов.
Абсолютные, они живут, нерожденные, неизменные,
Безупречные в свободном от смерти воздухе Духа,
Бессмертные в мире неподвижного Времени
И неменяющемся размышлении глубокого самопространства.
Лишь когда мы взбираемся над самими собою,
Линия Трансцендентального встречает нашу дорогу
И присоединяет нас к истинному и безвременному;
Это приносит нам неизменное слово,
Богоподобное действие, не умирающие никогда мысли.
Рябь света и слава окутывает мозг,
И путешествующие по исчезающему маршруту момента
Фигуры появляются вечности.
Как визитеры разума или гости сердца
Они поддерживают нашу смертную краткость пока,
Или изредка в некоем редком избавляющем проблеске
Ухватываются нашего зрения деликатной догадкой.
Хотя они - лишь начала и первые пробы,
Эти проблески указывают на нашего рождения тайну
И на скрытое чудо нашей судьбы.
Чем мы являемся там и чем здесь на земле будем,
Представляется в контакте и зове.
Поскольку еще несовершенство земли есть наша сфера,
Зеркало нашей природы показывает не нашу реальную самость;
Это величие пока что живет внутри потаенное.
Земли сомневающееся будущее наше наследство скрывает:
Свет, ныне далекий, станет здесь прирожденным,
Та Сила, что нас посещает, - нашим могучим товарищем;
Невыразимый найдет тайный голос,
Нерушимый прожжет ширму Материи,
Делая это смертное тело божества платьем.
Величие Духа есть наш источник безвременный,
И он будет нашей короной в нескончаемом Времени.
Обширный Неведомый есть вокруг и внутри нас;
Все вещи закутаны в Одного динамичного:
Тонкое звено единства связует всю жизнь.
Так все творение есть единая цепь:
Мы не покинуты одинокими в схеме закрытой
Между правлением несознательной Силой
И несообщающимся Абсолютом.
Наша жизнь - это к возвышенному уровню души шпоры,
Наше существо смотрит за пределы стен разума
И сообщается с мирами более великими;
Есть земли более светлые и небеса более широкие, чем наши.
Есть царства, где Существо размышляет в своих собственных глубинах;
Оно чувствует в необъятной динамичной своей сердцевине,
Как его безымянные, бесформенные, нерожденные потенциальные силы
Кричат о выражении в несформированной Шири:
Невыразимые, за пределами Неведения и смерти,
Образы его вечной Истины
Глядят из палат его самовосторженной души:
Словно для своего собственного взгляда свидетельствующего
Дух свою отраженную самость и работы поддерживает,
Силу и страсть своего сердца безвременного,
Фигуры своего экстаза бесформенного,
Грандиозности своей многочисленной мощи.
Отсюда приходит мистическая душ наших субстанция
В чудо рождения нашей природы,
Там - высоты непавшие всего, что мы есть,
И незапамятные источники всего, чем мы надеемся быть.
На каждом плане священная Сила,
Посвященная в несказанные истины,
Мечтает транскрибировать и сделать частью жизни
В своем собственном родном стиле и на живом языке
Некую черту совершенства Нерожденного,
Какое-то видение, зримое во всезнающем Свете,
Какой-то далекий тон бессмертного поющего рапсодии Голоса,
Всетворящего Блаженства какой-то восторг,
Какую-то форму и план Красоты несказанной.
Там есть миры, к тем абсолютным царствам более близкие,
Где быстр и безошибочен отклик на Истину
И духу его каркас не препятствует,
И разделение резкое хватает и разрывает сердца,
И восторг с красотою являются жителями,
И любовь и сладость законом жизни являются.
Более прекрасная субстанция в более тонкой форме
Божество воплощает, о которой земля только грезит;
Ее сила может догнать ноги бегущие радости;
Перепрыгивая установленные изгороди, возведенные Временем,
Быстрые сети интуитивной хватки
Ловят мимолетное счастье, желаем которого мы.
Природа, поднятая более просторным дыханием,
Пластичная и податливая всеформирующему Огню,
Случайному касанию пылающего Божества отвечает:
Свободная от нашей инерции отклика,
Она слышит слово, к которому наши сердца глухи,
Принимает бессмертных глаз зрение
И, путешественник по дорогам оттенка и линии,
Преследует дух красоты до его дома.
Так мы ко Всечудесному близко подходим,
Следуя его восторгу в вещах, как гиду и знаку;
Красота - его след, показывающий нам, где проходил он,
Любовь - его сердца ударов ритм в смертной груди,
Счастье - улыбка на его лице обожаемом.
Духовных сущностей общность,
Созидательной Имманентности гений,
Делает все творение глубоко сокровенным:
Четвертое измерение эстетического чувства,
Где все находится в нас, мы сами - во всем,
В космической шири перестраивает строй наших душ.
Возожженный восторг соединяет зримое с видящим;
Мастер и мастерство, ставшие одним глубоко,
Достигают совершенства магическим пульсом
И их близкой идентичности страстью.
Все, что мы медленно складываем из частей собранных
Или долгим трудом развиваем с запинками,
Там - саморождено по своему вечному праву.
В нас тоже интуитивный Огонь может гореть;
И, агент Света, он в наших окутанных свернут сердцах,
На небесных уровнях стоит его дом:
Нисходя, он принести те небеса может сюда.
Но редко горит тот огонь и не горит долго;
Радость, которую он зовет с тех более божественных высей,
Приносит величественные реминисценции краткие
И высокие великолепные проблески интерпретирующей мысли,
Но не абсолютное видение и восторг.
Вуаль остается, еще что-то скрывается,
Чтобы, став красоты и радости пленниками,
Наши души к Высочайшему не забывали стремится.


В том тонком царстве прекрасном за нашим собственным
Форма есть все, физические боги - цари.
Вдохновляющий Свет играет в прекрасных границах;
Непогрешимая красота милостью Природы приходит;
Там свобода - совершенства гарантия:
Хотя не хватает абсолютного Образа, Слова
Воплощенного, явного экстаза духовного,
Все есть симметричного очарования чудо,
Фантазия совершенной линии и правила.
Там все чувствуют удовлетворение в себе и в целом,
Богатая полнота создается ограничением,
В абсолютной малости изобилует чудо,
Спутанный восторг бунтует в малом пространстве:
Каждый ритм родственен своему окружению,
Каждая линия неизбежна и совершенна,
Каждый объект непогрешимо построен для очарования и для использования.
Все в свой собственный восторг влюблено.
Неповрежденный, он живет в своем совершенстве уверенно
В наслаждающейся небом самодовольной невосприимчивости;
Довольствующийся тем, чтобы быть, он больше ни в чем не нуждается.
Здесь не было надрывного сердца усилия тщетного:
Свободный от сурового испытания и пробы,
Свободный от оппозиции и от боли,
Это был мир, который не мог горевать или бояться.
Он был лишен милости проигрыша и заблуждения,
Он не имел ни комнаты для ошибки, ни к неудаче способности.
Из какого-то спрессованного самоблаженства он извлекал сразу
Свои формы-раскрытия Идеи безмолвной
И чудо своих ритмичных мыслей и действий,
Свою ясную технику гладких и прочных жизней,
Свой милосердный народ неодушевленных форм
И славу дышащих тел, как наши собственные.
Изумленный, его чувства были восторгом захвачены,
Он двигался в божественном, но, все же, родственном мире,
Восхищаясь чудесными формами, столь близкими к нашим,
Но при том совершенными, как бога игрушки,
Бессмертными в аспекте смертности.
В их абсолюте, эксклюзивном и узком,
Организованные по рангу высоты конечного пребывали на троне;
Этот мир не мечтает никогда о том, что быть бы могло;
Лишь в границах может этот абсолют жить.
В своем превосходстве к своему собственному плану привязанный,
Где все было законченным и не оставлено ширей,
Пространства для теней неизмеримого не было,
Для сюрприза неисчислимого - места.
Пленник своей собственной красоты и экстаза,
В магическом круге работала Мощь очарованная.
Дух, стертый, назад отступал за свой каркас.
Восхищенный своих линий яркой законченностью,
Голубой горизонт ограничивал душу;
Мысль двигалась в светлых возможностях,
Внешнего идеала отмели были глубиной ее плавания:
Жизнь в своих границах медлила, удовлетворенная
Действий тела маленьким счастьем.
Предназначенная как Сила для ограниченного Разума,
К надежной малочисленности своих комнат привязанная,
Она делала свои маленькие работы, играла и спала,
И не думала о более великой работе несделанной.
Забывшая свои обширные желания неистовые,
Забывшая высоты, к которым она поднималась,
Ее тропы были установлены в колее лучезарной.
Прекрасное тело души безмятежной,
Как тот, кто смеется в сладких солнцем залитых рощах,
Ребенку подобная, она раскачивала свою золотую колыбель радости.
Пространств зов не достигал ее жилья очарованного.
Для широкого и опасного полета у нее не было крыльев,
Он не встречала опасность пучины и неба,
Она не знала ни перспектив, ни грез могучих,
Ни стремления к утраченным своим бесконечностям.
Совершенная в совершенной раме картина,
Это феерическое искусство не могло задержать его волю:
Лишь мимолетное превосходное облегчение оно принесло;
Беззаботный час прошел в легком блаженстве.
Наш дух от поверхностей бытия устает,
Перерастает великолепие формы;
Он поворачивает к спрятанным силам и состояниям более глубоким.
Так ныне он глядел дальше в поисках более великого света.
Его души высокий подъем, покидал в своем восхождении
Этот бриллиантовый внутренний двор Обители Дней;
Он оставлял этот материальный Парадиз превосходный,
Его судьба лежала дальше в более обширном Пространстве.

Конец песни второй

Песнь Третья
Слава и падение Жизни

Неровное крутое восхождение соблазняло сейчас его ноги.
Отвечая беспокоящему зову более великой Природы,
Он пересек границы воплощенного Разума
И вступил в широкие неясные поля диспутирующие,
Где все было сомнением, изменением, ничто не надежно,
Мир поиска и тяжелого без передышки труда.
Как тот, кто встречает лик Неизвестного,
Вопрошает, когда отвечать некому,
К проблеме притягиваемый, не решенной ни разу,
Все время неуверенный в почве, по которой ступал,
Все время к непостоянной цели влекомый,
Через страну, населенную сомнениями он путешествовал
В непостоянных пределах на основе колеблющейся.
Впереди он увидел границу, еще никем не достигнутую,
И думал сам, что с каждым шагом становится ближе, -
Далекий отступающий горизонт миража.
Там было скитание, что терпеть дома не может,
Путешествие несчетных тропинок, ничем не кончающихся.
Ничего не находил он, что его удовлетворяло бы сердце;
Неустанные блуждания искали и не могли прекратиться.
Там жизнь есть проявленный Неисчислимый,
Движение беспокойного моря, долгий
И смелый прыжок духа в Пространство,
Раздраженное беспокойство в вечном Покое,
Импульс и страсть Бесконечного.
Принимая всякую форму, которую ее фантазия желает,
Отделавшаяся от сдержанности установленных форм,
Она оставила надежность испытанного и известного.
Она, которую не пас страх, что гуляет во Времени,
Не затрагиваемая идущим по пятам Роком и внезапно возникающим Случаем,
Принимает как обычный риск бедствие;
Не заботясь о страдании, не обращающая внимания на грех и падение,
Она опасно и совершая открытия борется
В протяженностях души неисследованных.
Выглядящий экспериментом лишь длительным,
Азартным риском поисков Силы невежественной,
Что все истины пробует и, ни одну не находя высшей,
Идет дальше, неудовлетворенная, не уверенная в своем завершении.
Как видел какой-то внутренний разум, формировалась так жизнь:
От мысли к мысли она проходила, от фазы к фазе,
Мучимая своими собственными силами или, гордая и блаженная,
Сейчас владеет собой, сейчас - игрушка и раб.
Великая непоследовательность была ее действий законом,
Как если бы всякая возможность должна была испита до дна,
И мука и блаженство были играми сердца.
В галопе громовых копыт перемен
Она проносилась по гоночным полям Обстоятельства,
Или, колеблясь, между своими высотами и глубинами металась,
Поднятая или разбитая на непостоянном колесе Времени.
Среди скучного ползания серых желаний
Она корчилась, червь средь червей в грязи Природы,
Затем, ростом Титана, брала всю землю как свою пищу,
Амбициозно моря - как свое платье, как венец - звезды,
И с криком с одного пика на другой пик гигантский шагала,
Шумно требуя для завоевания и власти миры.
Затем, непоследовательно в лик Скорби влюбленная,
Она ныряла в муку глубин
И, барахтаясь, цеплялась за свои собственные былые невзгоды.
В печальной беседе со своей расточительной самостью
Она писала счет всему, что она утеряла,
Или сидела в горе, как с другом старинным.
Скоро истощалась шумная игра восторгов неистовых,
Либо она медлила, привязанная к неадекватной радости,
Упуская судьбы поворот, упуская цель жизни.
Сцена была спланирована для всех ее настроений бесчисленных,
Где каждое могло быть законом и образом жизни,
Но ни одно не могло предложить чистого счастья;
Лишь трепещущий привкус после себя они оставляли
Или лютую страсть, что приносит усталость мертвенную.
Среди ее бесчисленного разнообразия быстрого
Что-то оставалось неудовлетворенным, вечно прежним,
И в новом видело лишь лицо старого,
Час извечно повторял другие часы
И каждое изменение прежний дискомфорт продлевало.
Дух, в себе самом неуверенный и в своей цели,
Устающий скоро от чересчур изобильного счастья и радости,
Она нуждалась в шпорах боли и удовольствия
И родном вкусе страдания и беспокойства:
Она стремилась к концу, которого завоевать никогда не могла,
Упрямый привкус ее жаждающие губы преследовал:
Она о горе плакала, что приходило по ее собственной воле,
Томилась по удовольствию, что изнуряло грудь ее ранами;
Стремясь к небесам, она направляла свои шаги к аду.
Она избрала опасность и случай друзьями игр;
Ужасное колебание судьбы она избрала колыбелью и сиденьем.
Однако чистым и светлым из Безвременного ее рождение было,
Утраченный мировой восторг в ее глазах медлит,
Ее настроения - Бесконечного лица:
Красота и счастье - ее право врожденное,
И нескончаемое Блаженство - ее вечный дом.


Это сейчас явило свой старинный лик радости,
Сердцу горя раскрытие внезапное,
Искушающее его держаться, желать и надеяться.
Даже в мирах изменяющихся, мира лишенных,
В воздухе, изнуренном горем и страхом,
И когда его ноги по ненадежной почве ступали,
Он видел образ состояния более счастливого.
В архитектуре Пространства священного,
Кружащего и восходящего к вершинам творения,
В синих высях, что никогда не были слишком высокими
Для теплого общения между душою и телом,
Такое далекое, как небо, такое близкое, как мысль и надежда,
Мерцало царство безгорестной жизни.
Над ним в новом своде небесном
Ином, чем небеса, глазами созерцаемые смертными,
Как на лепном потолке богов,
Архипелаг смеха и огня,
Плыли звезды отдельные в море неба рябящем.
Высились спирали, магические кольца живого оттенка,
И сферы мерцающие странного счастья
Плыли сквозь дали как мир символический.
Разделить тревогу и труд они не могли,
Они не могли в несчастье помочь,
Недоступные страданию жизни, борьбе, горю,
Не запятнанные ее гневом и ненавистью,
Не задеваемые, не затрагиваемые, смотрели вниз видящие великие планы,
Блаженные вовеки в своем вечном праве.
Поглощенные в свое собственное удовлетворение и красоту,
Они жили, в своем бессмертном довольстве уверенные.
Обособленные, в свою самославу погруженные, отдаленные,
Горящие, они плыли в смутной светящейся дымке,
Света-грезы убежища вечные,
Туманность великолепий богов,
Созданная из размышлений вечности.
Почти невероятные для человеческой веры,
Они с трудом представлялись веществом вещей существующих.
Словно сквозь магического телевидения стекло
Для некоего увеличивающего внутреннего глаза очерченные,
Они светились как образы, из дальних мест посылаемые,
Слишком высокие и довольные, чтоб улавливаться смертными веками.
Но близки и реальны для сердца стремящегося
И для страстной мысли и чувства тела
Царства скрытые счастья.
В какой-то близкой недостигнутой области, которую мы все же чувствуем,
Свободные от суровой хватки Смерти и Времени,
Избавленные от поисков желания и горя,
В светлых надежных перефериях чарующих
Они лежат, вечно в блаженстве купающиеся.
В грезе и трансе и размышлении перед нашими глазами,
Через внутреннее поле тонкого видения
Широкие ландшафты восторженные, от зрения бегущие,
Фигуры совершенных царств проходят
И за собой оставляют следы сияющей памяти.
Воображенные сцены или миры великие вечные,
Мечтою ощущаемые или улавливаемые, они касаются наших сердец своими глубинами;
Нереальными кажущиеся, все же, более реальны, чем жизнь,
Счастливее счастья, вернее верных вещей,
Если б они были грезами или образами пойманными,
Истина грезы сделала б земли напрасные реалии земли ложными.
Там фиксированные в быстром вечном движении жили
Или всегда призываемые приходили назад к желающим страстно глазам
Спокойные небеса нерушимого Света,
Освещенные континенты покоя фиалкового,
Океаны и реки радости Бога
И страны безгорестные под пурпурными солнцами.


Это, когда-то звезда яркой далекой идеи
Или кометы воображения хвост грезы,
Приняло сейчас близкую форму реальности.
Была пересечена бездна между грезой-истинной и землей-фактом,
Чудо-миры жизни грезами не были больше;
Его зрение сделало все, что они обнаружили, собственным:
Их сцены, их происшествия встречали его глаза и его сердце
И ударяли их чистой красой и блаженством.
Безветренный вершинный регион привлекал его взгляд,
Чьи границы вступали в небо Себя
И погружались к странной эфирной основе.
Квинтэссенция восторга верховного Жизни пылала.
На духовном и мистическом пике
Лишь чуда высокая трансфигурирующая линия
Отделяла от бесформенного Бесконечного жизнь
И напротив вечности давала кров Времени.
Из этого бесформенного вещества Время свои формы чеканит;
Покой Вечного владеет космическим действием:
Многообразные облики Мировой Силы
Черпали силу быть, волю длиться
Из глубокого океана динамичного мира [покоя].
Перевертывая верхушку духа по направлению к жизни,
Она пластичные привилегии Одного посылает
Бросить в действие ее каприза мечты,
Зов его мудрости делает устойчивыми ее небрежные ноги,
Он поддерживает ее танец твердой основой,
Его безвременная неизменность безмолвная
Должна стандартизировать ее творения чудо.
Из незрящих энергий Пустоты
Изобретая сцену конкретной вселенной,
Его мыслью она установила для вселенной место, в ее слепых действиях
Она видит вспышками его всезнающего Света.
По ее воле непостижимый Суперразум склоняется вниз,
Чтоб вести ее силу, что чувствует, но не может знать,
Его дыхание силы контролирует ее моря беспокойные,
И управляющей Идее жизнь повинуется.
По ее воле, ведомый Имманентностью светлой,
Рискованный экспериментирующий Разум
Сквозь неясные возможности путь свой прокладывает
Среди случайных формаций мира неведающего.
Наше человеческое неведение движется к Истине,
Это Незнание стать может всеведением,
Трансмутированные инстинкты - приспособиться к божественным мыслям,
Мысли - поселить непогрешимое бессмертное зрение
И Природа - взобраться к идентичности с Богом.
Хозяин миров, ее рабом сам себя сделавший,
Есть фантазий ее исполнитель:
Она направила в русло моря всемогущества;
Она ограничила своими законами Неограничиваемого.
Ее работы Бессмертный обязал себя делать;
Он трудится над задачами, ее Неведением поставленными,
Скрытый в плаще нашей смертности.
Миры, формы, что делает ее богиня-фантазия,
Свой источник утратили, лежащий на незримых высотах:
Даже разлученные, отбившиеся от своего источника вечного,
Даже деформированные, затемненные, проклятые, падшие, -
Поскольку даже падение имеет свою извращенную радость,
А она ничего не упустит, что служит восторгу, -
Они тоже могли к пикам вернуться или же здесь
Отсечь приговор падения духа,
Свою божественность вернуть конфискованную.
Сразу пойманные в вечного видения взмахе
Он увидел ее гордость и великолепие высокородных зон
И ее регионы, пресмыкающиеся в нижних глубинах.
Свыше была монархия не павшего себя,
Внизу был транс мрачный пучины,
Противоположный полюс или антипод смутный.
Там были абсолютов жизни обширности славы:
Все смеялось в безопасном бессмертии
И вечном детстве души
До того, как пришла тьма и горе и боль рождены были,
Где все могло сметь быть собой и одним
И Мудрость играла в безгрешной невинности
С обнаженной Свободой в счастливом солнце Истины.
Там были миры ее смеха и ужасной иронии,
Там были поля ее пробы, труда, борьбы, слез;
Ее голова лежала на груди Смерти влюбленной,
Какое-то время сон имитировал покой угасания.
Свет Бога она отделила от его тьмы,
Чтобы попробовать вкус противоположностей голых.
Здесь, смешивая в человеческом сердце их тона и оттенки,
Соткала изменчивую композицию его существа,
Его жизни поток, вперед струящийся во Времени,
Его природы постоянную подвижность фиксированную,
Его души движущуюся картинку перемен полного фильма,
Его космос-хаос персональности.
Грандиозная созидательница своим касанием таинственным
Повернула к силе и пафосу самомечту существа,
Страстную игру из его бездонной мистерии сделала.


Но здесь были миры, наполовину к небесам поднятые.
Была там Вуаль, но не Тенистая Стена;
В формах, не слишком далеких от человеческой хватки,
Некая страсть чистоты неиспорченной
Пробивалась, Блаженства изначального луч.
Радости неба могли б стать земли, если б земля была чистой.
Там могли достигнуть наши обожествленные чувство и сердце
Какого-то естественного счастья крайности яркой,
Какого-то трепета абсолютностей Суперприроды:
Все силы могли бы смеяться и забавляться на твердых дорогах земли
И никогда не чувствовать жестокого лезвия боли,
Вся любовь могла бы играть и нигде бы не было срама Природы.
Но во дворах Материи она свои грезы поставила
И ее двери пока закрыты для высших вещей.
Эти миры могли чувствовать дыхание Бога, вершины их посещающее;
Там был некий проблеск каймы Трансцендентального.
Через вековечные молчания белые
Воплощенной радости фигуры бессмертные
Пересекали пространства широкие близко к сну вечности.
Чистые мистические голоса в тишине счастья
Взывали к Любви незапятнанным сладостям,
Призывая ее касание медовое миры взволновать,
Ее блаженные руки - ухватить члены Природы,
Ее сладкую нетерпимую мощь единения -
В свои руки спасительные взять всех существ,
Привлекая к ее жалости бунтаря и покинутого,
Навязать им счастье, ими отвергнутое.
Незримому Божеству брачный гимн,
Пламенеющая рапсодия желания белого
Соблазняла бессмертную музыку в сердце
И будила дремлющее ухо экстаза.
Более чистое, более пылкое чувство там имело свой дом,
Жгущий толчок, который удержать земные члены не могут;
Там дышалось широким, сбросившим бремя просторным дыханием
И сердце спешило от удара к удару восторженному.
Голос Времени Пел о Бессмертия радости;
Вдохновение и лирический крик,
Мгновения приходили с экстазом на их крыльях;
Красота невообразимая двигалась, небесно нагая,
Освобожденная от границ в ширях грезы;
С небес крик Птиц Удивительного звал
К бессмертным народам берегов Света.
Творение прыгало прямо из рук Бога;
Чудо и восторг скитались в дорогах.
Только лишь быть уже было высшим восторгом,
Жизнь была счастливым смехом души
И Радость была царем, с Любовью - министром.
Светлость духа воплощена была там.
Противоположности жизни были влюбленными или друзьями естественными
И ее крайности - гармонии острыми лезвиями:
Поблажка с мягкой чистотой приходила
И вскармливала бога на ее материнской груди:
Там никто не был слаб, поэтому ложь не могла жить;
Неведение было тонкою тенью, защищающей свет,
Воображение - свободной волей Истины,
Наслаждение - кандидатом на огонь неба;
Интеллект был Красоты почитателем,
Сила была рабой спокойного закона духовного,
Могущество свою голову клало на груди Блаженства.
Там были вершинные славы непостижимого,
Автономии безмолвного самоуправления Мудрости
И высокие сателлиты ее девственного солнца,
Освещенные теократии зрящей души,
Возведенные на трон в силе луча Трансцендентального.
Грандиозностей зрелище, греза огромностей
В солнечно-ярких царствах двигались королевской походкой:
Ассамблеи, переполненные сенаты богов,
Жизни могущества царили на тронах мраморной воли,
Высокие власти и автократии
И силы увенчанные, и вооруженные императивные мощи.
Все объекты там великими и прекрасными были,
Все существа носили печать королевскую силы.
Там сидели олигархии Закона природного,
Гордые буйные головы служили одному челу монарха спокойному:
Все состояния души надевали божественность.
Там встречались пылкие взаимные близости
Радости власти и радости рабства,
Навязанные Любовью сердцу Любви, что повинуется,
И телу Любви, под восторженным ярмом удерживаемым.
Все было игрою встречающихся царственностей.
Ибо поклонение поднимает поклоняющегося склоненную силу
Близко к гордости бога и блаженству, что его душа обожает:
Правитель там един со всеми, кем он управляет;
Для того, кто служит с ровным сердцем свободным,
Повиновение есть его царского обучения школа,
Его благородства корона и привилегия,
Его вера - идиома высокой натуры,
Его служение - духовный суверенитет.
Там были царства, где Знание объединено с созидательной Силой
В ее доме высоком и всю ее своей собственной делает:
Грандиозный Сияющий ее мерцающие члены захватывает
И наполняет их его луча страстью,
Пока все ее тело не станет его домом прозрачным
И вся ее душа - его души копией.
Обожествленные, трансфигурированные касанием мудрости
Ее дни стали подношением светлым;
Бессмертным мотыльком в счастливом нескончаемом пламени,
Она горела в его нестерпимом сладостном блеске.
Плененная Жизнь, за ее завоевателя выданная.
В его небе широком она свой мир построила наново;
Она дала спокойному шагу ума скорость машины,
Мыслящему - нужду жить тем, что видит душа,
Живущему - стремление видеть и знать.
Его великолепие поймало ее, за него ее могущество хваталось;
Она короновала Идею, в мантиях пурпурных царя,
В руки Истины возложила свой змеиный магический скипетр,
Сделала формы его внутреннего видения ритмичными обликами
И свои действия - телом живым его воли.
Пылающий гром, вспышка создателя,
Его победный Свет скакал на ее Силе бессмертной;
Кентавра могучий галоп нес бога.
Жизнь, на трон возведенная с разумом, двойное величие.
Там были миры великого счастья и миры мрачные,
И деятельность, мечтою окрашенная, смех - мыслью,
И страсть там могла своего желания ждать,
Пока не услышит рядом приближение Бога.
Там были миры детского веселья и радости;
Беззаботная юность сердца и разума
Тело находили инструментом небесным;
Он освещал золотистое гало вокруг желания
И освобождал обожествленное животное в членах
К божественным прыжкам любви, красоты и блаженства.
На сияющей почве, чти всматривалась в улыбку небес,
Быстрый жизненный импульс не ограничивался и не останавливался:
Он не знал, что такое усталость: его слезы были счастливы.
Там работа была игрой, а игра - работой единственной,
Задачи небес - богоподобной мощи забавой:
Небесная вакханалия, чистая вечно,
Не останавливаемая слабостью, как в смертных каркасах,
Жизнь была вечностью настроений восторга:
Не приходила никогда старость и лицо не омрачала забота.
На безопасность звезд простирая
Гонку и смех смертных сил,
Голые боги-дети на своих полях для игр бегали,
Ударяя ветра великолепием и скоростью;
Компаньонов они делали из шторма и солнца,
Вздымающихся морей белой гривой играли,
Убивали дали, до-смерти затоптанные, под своими колесами
И состязались на аренах их силы.
Как солнца в своем сиянии властные,
Они зажигали небеса славой их членов,
Бросаемой как щедрый дар миру божественный.
Чары, заставляющие сердце застыть от восторга,
Они несли своего очарования гордость и власть,
Как знамя Жизни на дорогах Пространства.
Идеи светлыми товарищами были души;
Разум играл речью, бросал копья мысли,
Но не нуждался в этих инструментов труде, чтобы знать;
Знание было приятным времяпрепровождением Природы, как отдых.
Облаченный в свежий яркий луч сердца,
Раннего Богоинстинкта дети-наследники,
Арендаторы вечности Времени,
Но уже трепещущие с блаженством творения первого,
Они погружали существование в свою юность души.
Утонченная и неистовая тирания,
Энергичное принуждение их воли к радости
Лило улыбающиеся потоки счастья сквозь мир.
Там царило дыхание незатрагиваемого довольства высокого,
Счастливый марш дней в спокойном воздухе,
Универсальной любви половодье и мира.
Суверенитет неутомимой сладости жил,
Как песнь удовольствия на устах Времени.
Обширный спонтанный порядок освобождал волю,
Души солнечно-искренний полет крылатый к блаженству,
Ширина и величие не закованного в кандалы действия
И огненного быстрого сердца золотая свобода.
Там не было лжи разобщения душ,
Там не было искривленности мысли иль слова,
Что украла б у творения его прирожденную истину;
Все было искренностью и естественной силой.
Там свобода была единственным правилом и высшим законом.
В счастливом ряду восходили или спускались эти миры:
В царствах странной красоты и сюрприза,
В полях грандиозности и титанической силы,
Жизнь играла легко с ее желаниями огромными.
Тысячи Эдемов она могла без передышки построить;
Никаких оков не было для ее величия и для ее грации
И для ее небесного разнообразия.
Пробудившаяся с криком и движением бесчисленных душ,
Поднявшаяся из груди Бесконечности какой-то глубокой,
Улыбающаяся, как новорожденное дитя в любви и надежде,
В своей природе поселяющая силу Бессмертного,
В своей груди несущая вечную Волю,
Ни в каком гиде она не нуждалась, кроме своего светлого сердца:
Божественность ее шагов никакое падение не портило,
Никакая чуждая Ночь не могла прийти ее глаза ослепить.
Там было не нужно не дозволяющее кольцо изгороди;
Каждый акт был совершенством и радостью.
Оставленная на настроения своей быстрой фантазии
И богатый многоцветный бунт своего разума,
Посвященная в божественные и могучие грезы,
Могучая строительница бесчисленных форм,
Размеры ритмов Бога исследующая,
По своей воле она ткала свой чудо-танец волшебный,
Дионисская Богиня восторга,
Созидательного экстаза Вакханка.


Этот мир блаженства он видел и зов его чувствовал,
Но не находил пути, чтоб вступить в его радость;
Через сознательную бездну там моста не было.
Более темный воздух все еще окружал его душу,
К образу беспокойной жизни привязанную.
Вопреки стремящемуся разуму и чувству томящемуся,
Унылой Мысли, сформированной опытом серым,
И зрению, которое от заботы, печали и сна становится тусклым,
Все это казалось лишь яркою желанною грезой,
В тоскующей дали представленной сердцем
Того, кто идет в тени земного страдания.
Хотя он однажды ощутил объятия Вечного,
Слишком близко к страдающим мирам его природа жила,
И там, где стоял он, начинались владения Ночи.
С трудом, чересчур тесно окруженная заботою мира
Может густая форма, в которой мы были отлиты,
Возвращать чистую радость радости, свет - свету.
Ибо ее мучимое желание думать и жить
Сперва к смешанным боли и удовольствию пробуждается,
Но еще она хранит своего рождения привычку:
Дуальность ужасная - наш способ быть.
В незрелых началах этого смертного мира
Ни жизни не было, ни игры разума, ни желания сердца.
Когда земля была построена в Пустоте бессознательной
И ничего кроме материальной сцены не было,
Идентифицированные с морем, небом и камнем
Ее юные боги стремились высвободить души,
Спящие в объектах, безжизненные, смутные.
В той грандиозности необитаемой, в той красоте голой,
В полном безмолвии, среди никем не слышимых звуков,
Тяжелым было бремя не переданное
Богини в мире, что не имел нужд;
Ибо никого не было там, чтобы получать или чувствовать.
Эта масса сплошная, которая не выносила биения чувства,
Не могла вмещать их обширный созидательный импульс:
В гармонию Материи не погруженный более
Дух утратил свой сон статуи застывшей.
В безразличном трансе он искал ощупью зрение,
Ощущал страсть к движениям сердца сознательного,
Жаждал радости, речи, мысли, любви,
В немых бесчувственных кружащих дне и ночи
Томился по удару стремления и отклика.
Уравновешенное несознание сотряслось прикасанием,
Интуитивная Тишина, дрожащая именем,
Они кричали Жизни, зовя ее вторгнуться в оболочку бесчувственную
И пробудить в грубых формах божественность.
Голос был слышен на немом земном шаре кружащемся,
Бормотание в Пустоте неслушающей жаловалось.
Существо, казалось, дышит там, где когда-то никого не было:
Что-то, заточенное в мертвых глубинах бесчувственных,
Чему в сознательном существовании отказано, потерянное для радости,
Повернулось, словно спящий со времен незапамятных.
Свою собственную похороненную реальность осознающее,
Вспоминающее свою забытую самость и право,
Оно тянулось знать, стремиться, наслаждаться, жить.
Жизнь слышала зов и оставила свой родной свет.
Изливаясь из своего яркого плана величественного
На жесткое кольцо и неуклюжую позу смертного Пространства,
Здесь тоже милосердный великокрылый Ангел лил
Свое великолепие, свою быстроту и блаженство,
Надеясь заполнить прекрасный новый мир радостью.
Как к груди смертного приходит богиня
И его дни наполняет своим небесным объятием,
Она спустилась, чтобы сделать в преходящих формах свой дом;
В лоно Материи она бросила пламя Бессмертного,
В нечувствующей Пустоте разбудила мысль и надежду,
Своим очарованием и своей красотой ударила плоть и нерв
И навязала восторг бессознательному каркасу земли.
Живое и одетое деревьями, цветами и травами
Земли коричневое великое тело небесам улыбалось,
В смехе моря лазурь отвечала лазури;
Новые создания чувствующие невидимые глубины заполнили,
Жизни слава и быстрота текла в красоте зверей,
Человек смел, думал и встречал своей душой мир.
Но когда магическое дыхание было в пути,
До того, как ее дары смогли достичь наших сердец заточенных,
Темное неясное Присутствие все подвергло сомнению.
Тайная Воля, что на себя Ночь надевает
И предлагает духу тяжелое испытание плоти,
Навязала мистическую маску смерти и боли.
В медленных и страдающих годах сейчас ограниченный
Проживает чудесный странник крылатый
И больше не может ее более счастливое состояние вернуть,
Но должен инертного Несознания повиноваться закону,
Бесчувственного фундамента мира,
В котором на красоту слепые границы возложены
И горе и радость живут как товарищи борющиеся.
Смутная и страшная немота легла на нее:
Ее тонкий могучий дух был отменен
И убито ее благо счастья бога-ребенка,
И вся ее слава превращена в малость,
И вся ее сладость - в желание увечное.
Вскармливать смерть своими работами - здесь удел жизни.
Так завуалировано ее бессмертие было, что казалась она
Навязывающим сознание вещам несознательным
Эпизодом в вечной смерти,
Мифом бытия, что должно всегда прекращаться.
Такова была злая мистерия ее перемены.

Конец песни третьей

Песнь Четвёртая
Царства маленькой Жизни

Трепещущий тревожный неуверенный мир,
Рожденный от печальной встречи и от затмения,
Появился в пустоте, где ее ноги ступали,
Быстрая темнота, шевеление ищущее.
Там были корчи полусознательной силы,
С трудом пробужденной от сна Несознания,
Привязанной к управляемому инстинктом Неведению,
Чтобы найти себя и свою власть над вещами.
Наследница нужды и утраты,
Язвимая воспоминаниями, что убегают, когда они схвачены,
Посещаемая поднимающейся забытой надеждой,
Она стремился в своей слепоте, как у рук ищущих,
Заполнить болящую и гибельную брешь
Между земным страданием и тем блаженством, из которого пала Жизнь.
Мир, который всегда ищет что-то упущенное,
На радость охотиться, которой земля сохранить не сумела.
Слишком близко к нашим вратам неугомонное его беспокойство,
Чтобы мир жил на земном шаре, инертном и твердом:
Свой голод к голоду земли он добавил,
Он закон жажды дал нашим жизням,
Он сделал нужду нашего духа бездонною бездной.
В смертные дни и ночи вступило Влияние,
Тень легла на рожденную временем расу;
В беспокойном потоке, где прыгает пульс слепой сердца
И нервов удар ощущения просыпается в чувстве,
Отделяющем сон Материи от сознающего Разума,
Блуждал зов, что не знал, почему он пришел.
Превышающая земной уровень Сила коснулась земли;
Покоя, что мог быть, больше быть не могло;
Бесформенное стремление тянется страстно в человеческом сердце,
Крик есть в его крови к более счастливым вещам:
Но при этом он мог странствовать по свободной солнцем залитой почве
С разумом детским зверей, боль забывающим,
Или жить счастливо, равнодушно, как цветы и деревья.
Мощь, что пришла на землю благословить,
Осталась на земле страдать и стремиться.
Младенческий смех, что звенел сквозь время, стих:
Человека естественная радость жизни затянута тучами,
И горе - его удела кормилица.
Позади осталась бездумная радость животного,
Забота и раздумья обременили его шаг повседневный;
Он поднялся к величию и неудовлетворенности,
Он проснулся к Незримому.
Ненасытный искатель, он должен все изучить:
Он исчерпал сейчас поверхностные действия жизни,
Его существа скрытые царства осталось исследовать.
Он становится разумом, он становится собою и духом;
В своем хрупком пристанище он становится господином Природы.
В нем Материя просыпается из своего долгого смутного транса,
В нем земля чувствует Божество, подходящее ближе.
Слепая Сила, что своей цели больше не видит,
Неугомонная голодная энергия Воли,
Жизнь бросает свое семя в праздную матрицу тела;
Она будит от счастливого ступора Силу слепую,
Принуждая ее понимать, искать, чувствовать.
В огромном труде Пустоты,
Беспокоя своими грезами рутину обширную
И кружение мертвое спящей вселенной,
Могучая пленница за освобождение билась.
Живые ее стремлением проснулись инертные клетки,
В сердце она огонь страсти и нужды возожгла,
Среди глубокого покоя неодушевленных вещей
Поднялся ее великий голос труда, борьбы и молитвы.
Сознание, на ощупь идущее в мире безгласном,
Лишенное проводника чувство как ее дорога ей было дано;
Была удержана мысль, и ничего она не знала сейчас,
Лишь все неизвестное было ее, чтоб улавливать и чувствовать.
Повинуясь импульсу нерожденных вещей к рождению,
Из-за своей печати бесчувственной жизни пробилась она:
В своей субстанции неразмышляющей молчаливой душевной силы,
Что не могла провозгласить то, что ее глубины угадывали,
Проснулась слепая нужда знать.
Цепь, что ее связывала, она сделала своим инструментом;
Инстинкт был ее, куколка Истины,
И усилие, рост и неведение борющееся.
Надежду и желание налагая на тело,
Несознанию сознание навязывая,
Она принесла в тупое упорство Материи
Свое страждущее требование на свое утерянное суверенное право,
Свои неутомимые поиски, свое неудовлетворенное стесненное сердце,
Свои блуждающие шаги неуверенные, свой крик об изменении.
Обожатель радости без имени,
В своем неясном кафедральном соборе восторга
Карликовым смутным богам она предложила обряды секретные.
Но тщетна бесконечная жертва,
Жрец - невежественный маг, который лишь совершает
Перемены в схеме алтаря бесполезные
И бросает слепые надежды в бессильное пламя.
Бремя достижений минутных обременяет ее шаги своим грузом
И с трудом под той ношей может она продвигаться;
Но часы ей кричат, она продолжает свой путь,
Проходя от мысли к мысли, от желания к желанию;
Ее величайший прогресс есть нужда углубляющаяся.
Материей недовольная, она поворачивает к Разуму;
Она побеждает землю, свое поле, затем требует неба.
Бесчувственные, ломающие работы, ею свершенные,
Через ее труд спотыкающиеся проходят эпохи,
Но по-прежнему никакой великий трансформирующий свет вниз не приходит
И ее падения никакой обнаруживающий восторг до сих пор не коснулся.
Лишь слабый проблеск порой разрывает небеса разума,
Оправдывая неясное провидение,
Что делает из ночи путь к неизвестным рассветам
Или к какому-то более божественному состоянию темный ключ.
В Несознании началась ее задача могучая,
В Неведении она преследует труд незаконченный,
Нащупывает знание, но не встречает Мудрости лика.
Восходя медленно в шагах несознательных,
Подкидыш Богов, она скитается здесь,
Как душа-дитя, оставленная рядом с воротами Ада,
В тумане в поисках Парадиза блуждающая.


В этом медленном восхождении он ее шагам должен следовать,
С самого ее обморочного и смутного подсознательного старта:
Только так последнее спасение земли может прийти.
Ибо только так он может знать причину неясную
Всему, что нас назад тянет и преграждает путь к Богу
В освобождении из тюрьмы души заточенной.
По быстрым тропинкам падения через ворота опасные
Он на серую неясность отважился,
Кишащую инстинктами из бездн бездумных,
Что побуждают носить форму и завоевывать место.
Жизнь здесь была близка со Смертью и Ночью
И ела пищу Смерти, чтобы дышать еще какое-то время;
Она их усыновленным и заточенным была беспризорником.
Принимая подсознание, в царстве немой темноты
Временный житель, она не надеялась больше.
Там, далеко от Истины и светлых вещей,
Он увидел изначальное место, обособленное рождение
Низвергнутой, деформированной и страдающей Силы.
Несчастливое лицо фальши делалось истинным,
Противоречие нашего божественного рождения,
Безразличная к красоте и свету,
Щеголяя она выставляла свой животный позор,
Не прикрытый камуфляжем, грубый и голый,
Подлинный облик был отмечен и узнан
Ее отверженной силы, изгнанной из небес и надежды,
Падшей, торжествующей низостью своего состояния,
Пресмыкающаяся сила, когда-то полубожественная,
Бесстыдная грязь ее звериных желаний,
Ее неведения ошеломленный лик,
Ее скудности голое тело.
Здесь впервые она выползла из своей норы в грязи,
Где она лежала, бессознательная, жесткая, немая:
Ее узость и ступор ею владели еще,
Тьма к ней цеплялась, не стертая Светом.
Туда не приближалось освобождающее касание свыше:
Взгляд вверх был чужд ее зрению,
Забыто бесстрашное божество ее марша;
Отвергнуты были слава и счастье,
Авантюра в опасных полях Времени:
Ей с трудом удавалось, барахтаясь, продолжаться и жить.


Беспокойный туман ищущего Пространства обширный,
Регион без луча света, в смутные поглощенный покровы,
Что казался, безымянный, бестелесный, бездомный,
Запеленатым, лишенным зрения бесформенным разумом,
Просившим тело, чтоб передать свою душу.
Его молитва отвергнута, он на ощупь искал мысль.
Не наделенный еще способностью думать, едва существующий,
Он раскрылся в роковом мире пигмейском,
Где был этой магии несчастливой источник.
На смутных границах, где встречаются Жизнь и Материя,
Путешественник миров бродил среди вещей полузримых, полуугадываемых,
Преследуемых неуловимыми началами и концами утраченными.
Там жизнь была рождена, но умерла, прежде чем смогла жить.
Там не было ни прочной почвы, ни постоянного течения;
Лишь какое-то пламя бездумной Воли силу имело.
Он сам себе был неясен, наполовину ощущаемым, смутным,
Словно в стремлении Пустоты быть.
В странных владениях, где все живым было чувством,
Но руководящая мысль не была ни причиной, ни правилом,
Лишь незрелого детского сердца криком об игрушках блаженства,
Разум мерцал, неорганизованный младенческий пыл,
И направлялись беспорядочные бесформенные энергии к форме
И принимали каждый язык пламени за ведущее солнце.
Эта слепая сила не могла шаги разумные делать;
Просящая света, она ходу тьмы следовала.
Несознательная Сила, нащупывающая сознание,
Материя, ударяемая Материей, мерцала к чувству,
Слепые контакты, реакции медленные выбивали искры
Инстинкта из укутанного сублиминального ложа,
Ощущения толпились, немые заместители мысли,
Восприятие отвечало пробуждающим ударам Природы,
Но еще было механическим откликом,
Дрожью, прыжком, стартом в дреме Природы,
Грубые несдерживаемые импульсы толкаясь бежали,
Не заботясь ни о каком движении, кроме их собственного,
И, хмурящиеся, сталкивались с еще более темными,
Свободные в мире утвержденной анархии.
Потребность существовать, инстинкт выжить
Завладели волей напряженного мгновения, что подвержено риску,
И слепое желание пищи чувствовалось.
Порывы Природы были законом единственным,
Сила боролась с силою, но без результата оставшегося бы:
Были достигнуты лишь неведающие захват и толчки,
И не знающие своего источника инстинкты и чувства,
Чувственные наслаждения и страдания, быстро ловимые, быстро теряемые,
И грубое движение жизней недумающих.
Это был не необходимый суетный мир,
Чья воля могла принести скудные результаты печальные,
Бессмысленное страдание и серое беспокойство.
Ничто, казалось, не стоит труда, нужного для его появления.


Но не судил так его духа глаз пробужденный.
Как сияет свидетельствующая звезда одинокая,
Что горит особняком, одинокий часовой Света,
В дрейфе и изобилии Ночи бездумной,
Одинокий мыслитель в мире бесцельном,
Ожидающий какого-то огромного рассвета Бога,
Он видел цель в трудах Времени.
Даже в этой бесцельности совершалась работа,
Несущая в себе волю магическую и перемену божественную.
Первые корчи змеиной космической Силы,
Раскручивающейся из мистического кольца транса Материи;
В теплый воздух жизни она подняла свою голову.
Она не могла еще сбросить сон цепенеющий Ночи
Или нести уже разума чудо-полоски и пятна,
Возложить на свой украшенный драгоценностями капюшон корону души,
Или подняться прямо во вспышку духовного солнца.
Пока еще были видны только сила и грязь,
Сознание, тайное ползущее к свету
Через плодородную слизь вожделения и чувства роскошествующие,
Под телесной коркой себя утолщенного
Медленная пламенная работа во тьме,
Мутная закваска страстной перемены Природы,
Фермент творения души из грязи.
Небесный процесс эту серую маскировку надел,
Неведение падшее в своей сокрытой ночи
Трудилось, чтобы выполнить его неприглядную немую работу,
Камуфляж нужды Несознания,
Чтоб освободить славу Бога в грязи Природы.
Путешественника миров зрение, духовное в очах воплощенных,
Могло сквозь серую фосфоресцирующую дымку проникнуть
И рассмотреть изменчивого потока секреты,
Что оживляют эти немые и прочные клетки
И ведут мысль и стремление плоти,
И вожделение острое, и ее желания голод.
Это тоже он наблюдал в ее сокрытом потоке
И до чудесного источника проследил ее действия.
Мистическое Присутствие, исследованию или власти ничьим недоступное,
Творец этой игры света и тени
В этой сладкой и горькой парадоксальной жизни
Интимностей души просит от тела
И быстрой вибрацией нерва
Присоединяет его механические пульсы к свету и любви.
Он зовет спящие воспоминания духа
Вверх из глубин подсознания под пеною Времени:
Забывшие свое пламя счастливой истины,
С отяжелевшими веками глаз, что с трудом видят,
Они приходят, замаскированные как желания и как чувства,
Словно сорные травы, что плывут на поверхности какое-то время
И в сомнамбулическом течении всплывают и тонут.
Нечистые, деградировавшие, хотя движения эти - ее,
Всегда небесная истина размышляет в глубинах жизни;
В самых темных членах ее горит тот огонь.
Касание восторга Бога в актах творения,
Утраченное воспоминание счастья
Таится еще в немых корнях рождения и смерти,
Бесчувственная красота мира отражает восторг Бога.
Того восторга улыбка находится, тайная, всюду;
Он течет в дыхании ветра, в соке дерева,
Его яркая пышность цветет в листьях, цветах.
Когда жизнь пробилась сквозь свою полудрему в растении,
Что страдает и чувствует, но не может пошевелится и крикнуть,
В звере, в крылатой птице, в человеке, что мыслит,
Он делал из стука сердца ритм своей музыки;
Бессознательные ткани он принудил проснуться
И просить счастья и зарабатывать боль,
И трепетать с наслаждением и смехом восторга недолгого,
И дрожать в боли, и жаждать экстаза.
Императивный, безгласный, едва понимаемый,
Слишком далекий от света, слишком близкий к существа сердцевине,
Во Времени от вечного Блаженства странно рожденный,
Он давит на средоточие сердца и вибрирующий нерв;
Его напряженный поиск себя разрывает наше сознание;
Причина нашего страдания и удовольствия лежит в этом жале:
Имеющее инстинкт, но слепое к своей истинной радости,
Желание души выскакивает навстречу преходящим вещам.
Всей Природы желание страстное, которому никто не может противиться,
Приходит, вздымаясь сквозь кровь и ожившее чувство;
Ее причина - экстаз бесконечности,
Он превращается в нас в конечную любовь и вожделения,
В желание побеждать и иметь, ухватить и держать,
Расширить пределы и комнату жизни, удовольствия раздвинуть границы,
Биться и побеждать и своим собственным делать,
В надежду свою радость смешать с радостью других,
В стремление обладать и быть обладаемым,
Наслаждаться, давать наслаждение, чувствовать, жить.
Здесь была его попытка, краткая и ранняя, быть,
Его быстрый конец восторга секундного,
Чей штамп неудачи через невежественную жизнь всю проходит.
Налагающий все еще свою привычку на клетки
Фантом темного и неудачного старта,
Как призрак, преследует все, о чем мы мечтаем, что делаем.
Хотя на земле есть прочно утвержденные жизни,
Работа привычки или чувство закона,
Устойчивое повторение в потоке,
Все еще являются его корнями желания, одного и того же извечно,
Страсти есть вещество, из которого сделаны мы.
Это было первым криком просыпающегося мира.
Это цепляется за нас все еще и запирает бога.
Даже когда рожден ум и душа приняла форму,
В звере, рептилии и человеке, что мыслит,
Это продолжается и является всей их жизни источником.
Это тоже было нужно, чтобы дыхание и жизнь могли быть.
Поэтому дух в конечном невежественном мире
Освободить свое заточенное сознание должен,
Вырваться в маленьких струях в стрелах дрожащих
Из запечатанной нескончаемости Несознания.
Затем он копит медленно массу, на Свет смотрит вверх.
Эта Природа живет, к своему истоку привязанная,
Хватка низшей силы ее все еще держит;
Из глубин несознания ее инстинкты идут;
Ее жизнь - сосед Ничто неживого.
Под этим законом был мир сделан невежественный.
В загадке затемненных Обширностей,
В страсти и самоутрате Бесконечного,
Когда все было погружено в Пустоту отрицающую,
От ночи Небытия никогда не могло б быть спасения,
Если бы Бытие во тьму не нырнуло,
Принося с собой свой тройной мистический крест.
Пробуждая в мировом времени вневременную истину,
Блаженство, на горе сменившееся, ставшее неведением знание,
Сила Бога, превратившаяся в ребенка беспомощность,
Могут принести вниз небеса своей жертвой.
Противоречие образует жизни фундамент:
Вечная, божественная Реальность
Встречается со своими противоположностями собственными;
Бытие стало Пустотой, а Сознание-Сила -
Неведением и слепой Энергии движением,
Экстаз принял форму мирового страдания.
В законе распределения мистического
Мудрость, что готовит свои перспективы далекие,
Спланировала так, чтобы начать свою медленную игру эпохальную.
Поиск вслепую, борьба и хватка нащупывающая
Полузрячей Природы и скрытой Души,
Игра в прятки в сумрачных комнатах,
Игра любви и ненависти, надежды и страха
Продолжает в яслях ума
Свою тяжелую и трудную возню саморожденных близнецов.
Наконец, Энергия борющаяся всплыть может
И безмолвное Бытие в более широких полях повстречать;
Тогда могут они видеть и говорить и, грудь к груди,
В большем сознании, более чистом свете,
Обнимаются Двое и борются, и каждый знает другого,
Рассматривая теперь вблизи лицо партнера в игре.
Даже в этих бесформенных витках он мог чувствовать
Отклик Материи на младенческое движение души.
В Природе он видел могучий Дух скрытый,
Наблюдал слабое рождение Силы огромной,
Пробного шага Божества загадку преследовал,
Слышал слабый ритм великой нерожденной Музыки.


Затем пришло более жаркое дыхание проснувшейся Жизни,
И возникли из смутной бездны вещей
Странные создания мыслящего чувства,
Существа полуреальные, полупригреженные.
Там была жизнь, что не надеялась выжить:
Были рождены существа, что гибли бесследно,
События, что были членами драмы бесформенной,
И действия, руководимые слепой созидательной волей.
Ищущая Сила свою дорогу к форме нашла,
Созданы были образчики любви, радости, боли
И символические фигуры для настроений Жизни.
Насекомый гедонизм бил крыльями и ползал
И наслаждался в солнечной Природы поверхностных трепетах,
И драконьи восторги, питоньи агонии
Ползали в грязи и болоте и солнце лизали.
Огромные, бронею покрытые силы сотрясали хрупкую почву,
Великие могучие создания с карликовым мозгом
И племена пигмеев навязывали свое мелкое течение жизни.
В карликовой модели человечества
Природа сейчас отливала опыт предельный
И главный пункт каприза своего желания,
Светлый результат ее полусознательного подъема
По лестнице между ее величественностями и гротесками
К массиву от бесконечно малых форм,
К тонкой уравновешенности души и тела,
К порядку разумной малости.
Вокруг него в ударах-мгновениях Времени
Животной самости царство вставало,
Где действие - это все, а разум рожден наполовину еще
И сердце повинуется бессловесному контролю незримому.
Сила, что работает светом Неведения,
Ее животный эксперимент начала,
Наполняя сознательными созданиями ее мировую схему;
Но ко внешнему только они были живы,
Они отвечали лишь поверхностям и касаниям
И уколам нужды, что управляла их жизнями.
Тело, что внутри своей собственной не знало души,
Там жило и жаждало, гневалось, радовалось и горевало;
Разум там был, что встречал мир объективный,
Как чужака или врага у своей двери:
Его мысли ударами чувства были замешаны;
В форме он не улавливал дух,
Он не входил в сердце того, что он видел;
Он не высматривал силы за действием,
Он не изучал скрытого мотива в вещах,
Смысл всего найти не старался.
Существа были там, что человеческую форму носили;
Они жили в страсть чувств поглощенные,
Но не знали, ни кто они, ни почему они жили:
Довольствующиеся тем, чтоб дышать, ощущать, чувствовать, действовать,
Жизнь не имела для них иной цели, кроме радостей Природы
И стимула и восторга внешних вещей:
Идентифицирующиеся со внешней скорлупой духа,
Они на нужды тела работали, они не жаждали большего.
Завуалированный зритель из их глубин наблюдал,
На себе свой внутренний глаз не фиксируя,
Он не поворачивался, чтобы найти автора фабулы,
Лишь на подмостки и драму смотрел он.
Там не было размышляющего стресса более глубокого чувства,
Никто не нес размышления бремя;
Ум глядел на Природу глазами незнающими,
Обожал ее дары и боялся ее ударов чудовищных.
Он не вдумывался в ее законов магию,
Он не жаждал тайных источников Истины,
А вел дневник толпящихся фактов
И на живую нить нанизывал чувства:
Он охотился, убегал, внюхивался в ветер,
Или медлил, инертный, в мягком и солнечном воздухе:
Он поглощающих контактов мира искал,
Но лишь чтобы кормить поверхностное чувство блаженством.
Они чувствовали трепет жизни во внешнем касании,
Они не ощущали за касанием души.
Беречь свою форму себя от вреда, что причиняет Природа,
Насладиться и выжить было всей их заботой.
Узкий горизонт их дней был наполнен
Вещами и созданиями, что могут помогать и вредить:
Ценности мира висели на их маленькой самости.
Изолированные, зажатые в обширном неведомом,
Чтобы спасти свои маленькие жизни от окружающей Смерти,
Они очертили тонкий круг обороны
Против осады огромной вселенной:
Они охотились на мир и его добычею были,
Но никогда не мечтали о том, чтобы победить и свободными быть.
Повинуясь Мировой Силы намекам и твердым табу,
Они урывали скудную часть от ее богатого склада;
Там не было сознательного шифра и плана жизни:
Образчики мысли маленькой группы
Фиксировали традиционного поведения закон.
Знающие о душе лишь как о тени внутри призрачной,
К механизму неменяющихся жизней привязанные
И к тупому обыденному смыслу и удару чувства,
Они в колеях животного желания вращались.
За стенами из камня, вокруг возведенными, они трудились и воевали,
Творили объединенным эго мелкое благо
Или причиняли ужасную, несправедливую и жестокую боль
Чувствующим жизням и мысли, что вреда им не сделали.
Разгоряченные грабежом счастливых мирных домов
И пресытившиеся резней, разбоем, огнем и насилием,
Они делали из человеческих самостей жертву беспомощную,
Стадо пленников, ведомое к горю пожизненному,
Или делали пытку спектаклем и праздником,
Смеясь или трепеща от страданий мучимых жертв;
Восхищаясь собой как титанами и как богами,
Они воспевали свои высокие и славные дела гордо
И похвалялись победой и своей великолепною силой.
В инстинктивном стаде животное,
Толкаемое жизненными импульсами, принуждаемое обычными нуждами,
Каждый видел свое эго в собственном роде как в зеркале;
Все служили цели и действию множества.
Они, как он сам, по обычаям и по крови родные,
Для него были его жизни частями, его дополнительными самостями,
Его персональной туманности компонентами-звездами,
Компаньонами-спутниками его солярного "я".
Окружения своей жизни хозяин,
Лидер скученной человеческой массы,
Собирающейся скопом безопасности ради на опасной земле,
Он собрал их вокруг себя как меньшие Силы,
Чтобы открыть общий фронт против мира,
Или, одинокий и слабый на земле равнодушной,
Как крепость для своего незащищенного сердца,
Или же чтоб исцелить одиночество своего тела.
В других, инородцах, ощущал он врага,
Чужую непохожую силу, чтобы избегать и страшиться,
Незнакомого и враждебного, чтобы ненавидеть и убивать.
Либо он жил как живут одиночки-звери;
В войне со всеми он нес свой одинокий удел.
Поглощенные в действие нынешнее, плывущие дни,
Не помышлял никто дальше даров часа заглядывать
Или мечтать о том, чтоб сделать землю миром более светлым,
Или чувствовать, как некое божественное касание посещает неожиданно сердце.
Довольство, что беглый момент может дать,
Ухваченное желание, блаженство, переживание завоеванное,
Движение, скорость и сила были достаточной радостью,
И разделяли телесные желания, ссору, игру
И слезы, и смех и потребность, что называли любовью.
В войне и объятиях эти жизненные нужды объединяли Всю-Жизнь,
Разделенного единства сражения,
Обменивающиеся ударами горя и счастья
В неведении Себя, вовеки единого.
Вооружая свои создания восторгом и надеждой,
Полупроснувшееся Неведение здесь бьется,
Чтобы узнать касанием и зрением поверхность вещей.
Был инстинкт сформирован; во сне памяти, толпами полном,
Прошлое продолжало жить, как в море бездонном:
Превращая в полумысль ожившее чувство,
Она искала шарящими руками вокруг истину,
Прижимая к себе то немногое, что сумела достать и схватить,
И в свою подсознательную пещеру откладывая.
Так должно смутное существо расти в силу и свет
И подняться к своей более высокой судьбе наконец,
Посмотреть вверх на Бога и вокруг на вселенную,
И неудачей учиться, и прогрессировать падением,
И с окружением биться и роком,
Страданием обнаружить свою глубокую душу,
И обладанием вырасти в свои собственные шири.
На полпути она встала и больше не находила дороги.
Еще ничего достигнуто не было, лишь начиналось,
Однако завершенным казался круг ее силы.
Она только высекла из неведения искры;
Лишь жизнь могла думать, не разум,
Лишь чувство могло ощущать, не душа.
Был засвечен лишь некий жар огня Жизни,
Некая радость быть, некие прыжки чувства восторженные.
Все было импульсом полусознательной Силы,
Дух распростершись, утонул в густой пене жизни,
Смутная самость, улавливаемая в форме вещей.
Позади всего двигалось, ища сосудов, чтобы хранить
Первое молодое вино винограда Бога,
На грязь земли пролитое Блаженство небесное,
Опьяняющее изумленную душу и разум
Незрелого темного восторга крепким вином,
Смутного, еще не отлитого в форму духовную
Обитателя слепой сердцевины мира неясного,
Нерожденного божества волю, немое Желание.


Третье творение ныне явило свой лик.
Матрица телесного раннего разума была изготовлена.
Сияние света загорелось в смутной Мировой Силе;
Оно наделило управляемый мир зрящей Идеей
И вооружила действие острием динамической мысли:
Маленькое мыслящее существо наблюдало работы Времени.
Трудная эволюция снизу
Вызвала замаскированную интервенцию свыше;
Иначе эта великая, несознательная, слепая вселенная
Никогда не смогла бы открыть свой спрятанный разум,
Или же в шорах работал бы в человеке и звере
Ум, что задумал схему космическую.
Сперва он увидел тусклую неясную силу ума,
Движущуюся, Материей и бессловесной жизнью сокрытую.
Тонкая струйка, она лилась в жизни обширном потоке,
Мечась и плывя под небом плывущим
Среди больших волн и дрожащего разлива мерцающего,
Вылетающая во всплесках чувства и волнах ощущения.
В глубокой середине мира бесчувственного
Бежали ее стесненные волны и пена сознания,
Кружась и пробиваясь сквозь узкий пролив,
Неся опыт в своем переполненном шаге.
Она текла, в свет верхний всплывая
Из глубокого омута своего сублиминального рождения,
Чтобы достичь некоего высокого существования, еще неизвестного.
Там не было мыслящей самости, там никакой не было цели:
Все неорганизованным напряжением было и смутными поисками.
К нестабильной поверхности лишь поднимались
Ощущения, лезвия и кинжалы желания
И прыжки страсти, и краткой эмоции крики,
Разговор плоти с плотью случайный,
Шепот сердца страстному бессловесному сердцу,
Мерцание знания без формы мысли
И струи подсознательного желания или импульсы голода.
Все тускло искрилось на вспененной поверхности,
Что кружилась вокруг дрейфующей тенистой самости
В несознательном паводке Силы во Времени.
Затем пришло давление видящей Силы,
Что все вовлекало в танцующую мутную массу,
Вокруг единственной светлой точки вращающуюся,
Центра, дающего полномочия в сознательном поле,
Фигуры унитарного Сета внутри.
Она осветила импульс получувствующего разлива,
Иллюзию фиксированности даже дала,
Словно море могло служить твердой почвой.
Эта странная наблюдающая Сила навязала свое зрение.
Она вогнала поток в границы и форму,
Она дала его течению более низкие и узкие берега,
Начертила линии, чтобы поймать бесформенность духа.
Она оформила жизненный разум птица и зверя,
Ответ рептилии, рыбы,
Примитивный образец человеческих мыслей.
Конечное движение Бесконечного
Пришло, рассекая крылами свой путь через широкий воздух Времени;
Марш знания в Незнании двигался
И охранял в форме отделенную душу.
Ее право быть бессмертной он сберегал,
Но против осады смерти выстроил стену
И забрасывал крючок, чтоб поймать вечность.
Мыслящее существо появилось в Пространстве.
Маленький упорядоченный мир вошел в поле зрения,
Где существо имеет тюремную камеру для дела и видения,
Пол для прогулок, чистый, но скудного уровня.
Инструмент-персональность была рождена,
И тяжело ступающий ограниченный ум
Согласился заточить в узких границах
Свой поиск; он привязал мысль к зримым вещам,
Запрещая авантюру Незримого
И поход души через неизвестные бесконечности.
Рефлектирующий ум, зеркало привычки Природы,
Осветил жизнь, чтобы знать и установить свое поле,
Принял опасную скоротечность невежественную
И своего пути незавершенную цель,
И выгоду, приносимую часа рискованным шансом,
В границах его судьбы установленные.
Маленькая радость и удовлетворенное знание
Это маленькое существо связало в узел
И сосредоточилось на выпуклости своего окружения,
Маленьком изгибе, высеченном в безмерном Пространстве,
Маленькой пяди жизни во всем широком Времени.
Там была мысль, что планировала, воля, что билась,
Но ради маленьких целей внутри узких границ;
Расточая неизмеримый труд на преходящие вещи,
Он знал себя созданием из грязи;
Он не просил более широкого закона, цели более высокой;
Он не обладал ни взглядом внутрь, ни взором вверх.
Отстающий школяр на шаткой скамье логики,
Обучаемый ошибающимся чувством,
Он принимал поверхность за лицо Бога,
За светила случайные - марш солнц,
За небеса - звездный лоскут сомнительной сини;
Аспекты бытия принимались за целое.
Там был голос занятого обмена,
Базарная площадь тривиальных мыслей и дел:
Жизнь, быстро расходуемая, разум, раб тела,
Здесь казались работы Природы короной бриллиантовой,
И крошечные эго мир принимали как средство
Насыщения сиюминутных карликовых прихотей и кратких желаний,
В завершаемом смертью проходе видели жизни старт и конец,
Словно тупиковая аллея была творения признаком,
Словно ради этого душа рождения жаждала
В чудесной стране самосозидающего мира
И удобных возможностей Пространства космического.
Это создание, стремящееся лишь к тому, чтобы выжить,
Закованное в мелкие мысли без широких пределов,
В нужды тела, боли и радости,
Этот огонь, растущий своего топлива смертью,
Росло тем, что оно хватало и своим собственным делало:
Оно копило, росло и не отдавало себя никому.
Оно надеялось на величие лишь в своем логове,
На удовольствие и победу в полях маленьких силы
И завоевание жизненного пространства для себя и родни,
Животное, ограниченное своим дающим пищу пространством.
Оно в своем доме не знало Бессмертного;
Оно не имело более глубокой причины, чтоб жить.
Только в границах оно было сильным;
Сообразительное в том, чтоб схватить истину для внешнего пользования,
Его знание было инструментом для тела;
Поглощенное в маленькие работы своего тюремного здания,
Оно крутилось вокруг одних и тех же неменяющихся точек
В одном и том же круге интересов и желаний,
Но себя своей тюрьмы считало хозяином.
Хотя для действия, не для мудрости сделанная,
Мысль его вершиной была - или его колеи ободом:
Оно видело образ внешнего мира
И видело свою самость поверхностную, но больше не знало.
Из медленных беспорядочных самопоисков путанных
Ум рос к чистоте, высеченной, точной,
Проблеску, заточенному в неведение каменное.
В этого связанного мышления лидерстве узком,
К почве прикованного, вдохновляемого вещами обычными,
Привязанного к ограниченному знакомому миру,
Среди множества ее служащих мотивом сюжетов,
Ее актеров меняющихся и ее миллиона масок,
Жизнь была игрой, монотонно все той же.
Там не было обширных перспектив духа,
Быстрых вторжений восторга неведомого,
Золотых далей широкого освобождения не было.
Это мелочное состояние на наши человеческие дни походило,
Но, прикрепленное к вечности неизменного типа,
Сиюминутное движение, обречено было длиться во Времени.
Существование, подобное мосту, соединяло бессознательные бездны,
Полуосвещенное здание в тумане,
Которое из пустоты Формы поднималось ко зрению
И в пустоту Души выступало.
Небольшой свет, во тьме великой рожденный,
Жизнь не знала, ни куда она шла, ни откуда пришла.
Все вокруг еще плавало в тумане неведающем.

Конец песни четвертой

Песнь Пятая
Божества маленькой Жизни

Фиксированную и узкую силу с жесткими формами,
Он видел империю маленькой жизни,
Несчастный угол в вечности.
Она жила на границе Идеи,
Защищенная Неведением как в скорлупе.
Затем, надеясь узнать секрет этого мира,
Он вгляделся сквозь ее скудную кайму зрелища,
Чтоб отделить от ее поверхностно-чистой неясности
Силу, что ею двигала, и Идею, что ее сделала,
Навязывающего Бесконечности карликовость,
Духа ее малости правящего,
Божественный закон, что быть дал ей право,
Ее требование к Природе и ее нужду во Времени.
Он погрузил свой взгляд в осаду тумана,
Что владел этим плохо освещенным ограниченным континентом,
Окруженным небесами и морями Неведения,
И хранил его в безопасности от Истины, от Себя и от Света.
Как когда прожектор ударяет слепую грудь Ночи
И появляются жилища, деревья и фигуры людей,
Словно из Ничто глазу явленные,
Все вещи таившиеся были лишены их вуали
И проступили во вспышке его взгляда солнечно-белой.
Занятое неугомонное неотесанное население
Кишело там незамечаемыми темными тысячами.
В потаенном тумане, мировую сцену окутывающем,
Маленькие божества действа низшего Времени,
Что работали, далекие от контролирующего взгляда Небес,
Что планировали, неизвестные созданиям, которыми они двигали,
Мелкие заговоры этого жалкого царства,
Забавлялись мелкими замыслами, надеждами краткими,
Маленькими шагами стремящимися и дорогами маленькими,
И барахтанием рептилий в пыли и во мраке,
И пресмыкательством и бесчестием жизни ползучей.
Дрожащее и пестрое множество,
Мешанина магических ремесленников странная,
Была видна, формирующая глину жизни пластичную,
Эльфийский выводок, элементарный род.
Удивленные непривычным пылом,
Словно имманентный в тенях показался,
Чертята с кривыми членами и резными звериными обликами,
Суфлеры-эльфы, сухие как гоблины или колдовски маленькие,
Гении более красивые, но скудные и бездушные,
И существа падшие, чья небесная утрачена часть,
Сбившиеся божества, попавшиеся в пыль Времени.
Невежественные и опасные желания, но вооруженные силой,
Полуживотное, полубожественное настроение и их форма.
Из серости смутного фона
Приходят их шепоты, нечленораздельная сила,
Будят в уме отзывающуюся эхом мысль или слово,
Для своего жала импульса притягивают санкцию сердца,
И свою работу в этой мелкой Природе делают,
И наполняют дисгармонией свои творения и силы.
Ее зерно радости они проклинают плодом горя,
Извлекают с дыханием ошибки свои убогие знания
И свои поверхностные истины на нужды лжи поворачивают,
Понукают свои эмоции маленькие, направляют свои страсти
В пучину или болото и грязь:
Или же колют шпорами твердых страстей иссушающих,
Пока по кружным дорогам, что не ведут никуда,
Телега Жизни трясется, не находя из Неведения выхода.
Игра с добром и со злом - их закон;
Соблазняя на неудачу и бессмысленный успех,
Все модели портят они, искажают все мерки,
Делают знание отравой, добродетель - тупым образцом
И ведут бесконечные циклы желания
Через подобия перемены, печальной или счастливой,
К неизбежной фатальности.
Все под влиянием их там разыгрывается.
Их империя и их роль - не единственно там:
Где бы ни были бездушные умы и гида лишенные жизни,
В телесной самости маленькой есть это все,
Где бы ни был недостаток любви, света, шири,
Эти кривые портные за свое дело берутся.
Ко всем полусознательным мирам простирают они свое царство.
Здесь тоже эти божки нашими человеческими управляют сердцами,
Сумерки нашей природы - их жилье потаенное:
Здесь тоже подчиняется ослепленное примитивное сердце
Завуалированным внушениям скрытого Разума,
Что преследует наше знание сбивающим светом
И стоит между нами и Истиной, что спасает.
Голосами Ночи он нам говорит:
Наши темные жизни к еще большей тьме движутся;
Наши поиски к пагубным надеждам прислушиваются.
Структура невидящей мысли построена
И резон, иррациональной Силой используемый.
Эта земля - не единственный наш учитель и кормилица;
Силы всех миров входят сюда.
В своих собственных полях они следуют колесу закона
И пестуют безопасность установленного типа;
На земле, из своих неизменных орбит выброшенные,
Их закон сохраняется, утрачивая их фиксированную форму вещей.
В творческий хаос они брошены,
Где все просит порядка, но управляется Случаем;
В природе земной чужестранцы, они должны изучать дороги земли,
Чужаки или противоположности, они объединяться должны:
Они работают, борются и соглашаются с болью:
Эти объединяются, те разделяются и соединяются снова,
Но никогда мы не сможем знать и воистину жить,
Пока все не установит свою божественную гармонию.
Нашей жизни неуверенный путь всегда будет виться кругами,
Нашего ума беспокойные поиски всегда просить будут света,
Пока своего секрета в своем источнике они не изучат,
В свете Безвременного и его непространственного дома,
В радости Вечного, одного и единственного.
Но сейчас Свет всевышний был далеко:
Законам Несознания наша сознательная жизнь повинуется;
К невежественным целям и слепым желаниям
Наши сердца влекомы силой неясной;
Даже нашего ума завоевания носят корону изломанную.
Нашу волю связывает порядок, меняющийся медленно.
Это - удел наш, пока наши души не станут свободны.
Могучая рука тогда свернет небеса разума,
Бесконечность примет конечного действия
И Природа шагнет в вечный Свет.
Тогда только это сновидение нижней жизни закончится.


В отправной точке этого загадочного мира,
Что выглядит одновременно огромной грубой машиной
И медленным раскрытием духа в вещах,
В этой кружащейся палате без стен,
В которой Бог сидит всюду бесстрастный,
Словно неизвестный себе и нами невидимый
В чуде несознательной тайны,
Здесь, все же, есть его действие и его воля.
В этом кружении и движении сквозь пустоту бесконечную
Дух стал Материей и в вихре улегся,
Телом, спящим без души или чувства.
Массивный феномен видимых форм,
Пустоты тишиною поддержанный,
Показался в вечном Сознании
И выглядел внешним и нечувствующим миром.
Там не было никого, чтобы видеть, и никого, чтобы чувствовать;
Чудесное лишь Несознание,
Тонкое искусство волшебное, его задачею было.
Изобретая дороги для результатов магических,
Управляя чудесным устройством творения,
Механически отмечая указания бессловесной мудрости,
Немыслимую неизменную Идею используя,
Он делал работы ума Бога
Или осуществлял волю некоего Неизвестного высшего.
Все же, сознание было скрыто в лоне Природы,
Неощущаемым было Блаженство, чей восторг пригрезил миры.
Бытие было инертной субстанцией, управляемой Силой.
Сперва было только Пространство эфирное:
Его огромные вибрации круг за кругом кружились,
Поселяя какую-то непредставимую инициативу:
Поддержанный верховным изначальным Дыханием
Экспансии и сокращения мистический акт
Создал в пустоте касание и трение,
В абстрактную пустоту принесли столкновение и сжатие:
Расширяющейся вселенной родитель
В матрице дезинтегрирующей силы,
Растратой он сохранял бесконечную сумму.
В топке Пространства он зажег недоступный глазу Огонь,
Что, разбрасывая миры словно зерна,
Высвобождал в кругах звезд светлый порядок.
Океан электрической Энергии
Бесформенно формировал свои странные волны-частицы,
Конструируя их танцем эту прочную схему,
Свое могущество в атоме запер покоиться;
Массы выдумывались или изобретались и зримые формы;
Свет бросал быструю обнаруживающую искру фотона
И показывал в мгновенности своей вспышки
Воображенной этот космос внешних вещей.
Так был сделан этот реальный мир невозможный,
Очевидное чудо или показ убедительный.
Или таким он дерзкому уму человека казался,
Который свои мысли ставит как арбитра истины,
Свое персональное видение - как имперсональный факт,
Как свидетеля объективного мира -
Свое заблуждающееся чувство и своих инструментов искусство.
Так должен он осязаемую загадку жизни решать
В сомнительном свете, ошибкой хвататься за Истину
И медленно разделять лик и вуаль.
Или же, лишенное веры в разуме, чувстве,
Его знание - яркое тело Незнания,
Он видит во всех вещах, странно здесь сформированных,
Шутку непрошенную Силы обманывающей,
Параболу Майи и ее мощь.
Это обширное вечное движение, пойманное и удерживаемое
В мистической и неменяющейся перемене
Упорного движения, которое мы зовем Временем,
И в вечно возобновляющее свой удар повторяющийся,
Эти мобильные круги, что стереотипным течение делают,
Эти статичные объекты в космическом танце,
Которые есть ничто иное, как самоповторяющиеся кольца Энергии,
Продлеваемые духом Пустоты размышляющей,
Ждали жизни, чувства и ума просыпающегося.
Немного Грезящий изменил свою позу камня.
Но когда Несознания скрупулезная работа была сделана
И Случай был принужден фиксированными неизменными законами,
Для сознательной игры Природы была установлена сцена.
Затем шевельнулся немой неподвижный сон Духа;
Запечатанная Сила медленно немо пробилась вовне.
Греза жизни пробудилась в сердце Материи,
Воля жить двигала Несознания пылью,
Каприз жизни незаполненное всколыхнул Время,
Эфирный в пустой вечности,
Бесконечно малый в Бесконечности мертвой.
Более тонкое дыхание оживило мертвой Материи формы;
Мира установленный ритм сменился на сознательный крик;
Змеиная Сила соединилась с Силой бесчувственной.
Острова жизни усеяли Пространство безжизненное
И эмбрионы жизни формировались в бесформенном воздухе.
Была рождена Жизнь, что следовала закону Материи,
Своих шагов мотивов неведающая;
Всегда непостоянная, но при том вечно та же,
Она повторяла парадокс, что дал ей рождение:
Ее беспокойные и нестабильные стабильности
Непрерывно повторялись в течении Времени,
И целенаправленные движения в немыслящих формах
Выдавали подъемы заточенной Воли.
Пробуждение и сон лежали, заключенные в руках друг у друга;
Беспомощные и неясные пришли наслаждение и боль,
Дрожащие в первых обморочных трепетах Души Мира.
Сила жизни, что не могла крикнуть иль двинуться,
Прорвалась, все же, в красоту, выражающую какой-то глубокий восторг:
Нечленораздельная чувственность,
Пульсы сердца мира незнающего,
Бежали сквозь его дремотный ступор и там вызывали
Смутный неопределенный трепет, удар заблудившийся,
Словно туманное раскрытие тайных глаз.
Младенческое самоощущение росло и рождено было рождение.
Божество пробудилось, но лежало с полусонными членами;
Ее дом отказывался открыть свои запечатанные двери.
Неодушевленная для наших глаз, что лишь видят
Форму, действие, но не заточенного Бога,
Жизнь скрывала в своем оккультным пульсе роста и силы
Сознание с немыми сдерживаемыми ударами чувства,
С подавленным разумом, что не знал еще мысли,
Инертный дух, что один лишь мог быть.
Сперва она не подавала голоса и не отваживалась двинуться:
Наделенная мировой силой, инстинктом с живой силой,
Она лишь цеплялась за свои корни надежной земли,
В ударах луча и бриза немо дрожала
И выпускала усики-пальцы желания;
Сила в ее стремлении к солнцу и свету
Не ощущала объятий, что позволили ей жить и дышать;
Поглощенная, она грезила, довольная красотой и оттенком.
Наконец, очарованная необъятность посмотрела вперед:
Возбужденная, вибрирующая, голодающая, она нащупывала ум;
Затем медленно задрожало чувство и проглянула мысль;
Она принуждала нежелающую форму становиться сознательней.
Была высечена магия сознательной формы;
Ее погруженные в транс вибрации задавали ритм быстрого отклика
И волнения светлые побуждали мозг и нерв,
Будили в Материи тождество духа
И в теле засвечивали чувство
Любви сердца и свидетельствующего взгляда души.
Побуждаемые невидимой Волей там могли вырваться
Фрагменты некоего обширного импульса стать
И живые проблески себя тайного,
И неясные семена и способность форм быть
От несознательного обморока вещей просыпались.
Животное создание ползало, бегало
И летало и звало между землею и небом,
Преследуемое смертью, но еще жить надеющееся
И довольное тем, чтоб еще подышать, хотя б и немного.
Затем человек из первоначального животного был сформирован.
Мыслящий разум пришел, чтобы поднять настроения жизни,
Остро заточенный инструмент смешанной и смутной Природы,
Интеллект, полусвидетель, полумашина.
Этот мнимый водитель работ ее колеса,
Мотивировать и записывать ее течение посланный
И устанавливать свой закон для ее непостоянных сил,
Эта главная пружина деликатной машины,
Стремился просветить своего пользователя и рафинировать,
Поднимая к видению внутри обитающей Силы
Поглощенного механика инициативу незрелую:
И тот свои глаза поднял; Небесный свет отразил Лик.
Изумленная работами, вызванными в ее мистическом сне,
Она глядела на мир, что она сделала:
Удивляясь, сейчас завладела автоматом великим;
Она сделала паузу, чтобы понять самую себя и свою цель,
Размышляя, она училась действовать по сознательному правилу,
Зримою меркою, управляемой ее шагами ритмичными;
Мысль обрамляла ее инстинкты каркасом воли
И освещала идеей ее побуждение слепое.
На своей массе импульсов, своих рефлекторных действиях,
На подталкиваемом или управляемом дрейфе Несознания
И мистерии бездумных точных шагов
Правдоподобный образ самости она утвердила,
Живого идола искаженного духа;
Актам Материи она навязала закон, по образцу сделанный;
Она сделала мыслящее тело из химических клеток
И сформировала существо из управляемой силы.
Быть тем, чем она не была, зажгло надежду ее:
Свои мечты к некоему высокому Неведомому она повернула;
Дыхание ощущалось под всевышним Одним.
Раскрытие смотрело вверх на сферы свыше
И тени цветные на смертной земле рисовали
Преходящие фигуры бессмертных вещей;
Быстрая небесная вспышка могла иногда приходить:
Освещенный луч души падал на сердце и плоть
И касался подобиями идеального света
Вещества, из которого наши грезы земные сделаны.
Хрупкая человеческая любовь, что не могла длиться,
Мотыльковые крылья эго, что серафима-душу поднять не могли,
Появились, поверхностные чары краткого срока,
Гасимые скупым дыханием Времени;
Радость, что на время забывает о смертности,
Пришла, редкий визитер, покидающий скоро,
И все вещи на час сделала внешне прекрасными,
Надежды, что скоро вянут до серых реальностей,
И страсти, что рассыпаются в своей вспышке пеплом,
Зажгли обычную землю своим кратким пламенем.
Создание ничтожное и маленькое
Посетило, поднятое неведомой Силой,
Человек трудился на своем клочке земли небольшом
Чтобы длиться, наслаждаться, страдать и умирать.
Дух, что не гибнет с дыханием и телом,
Был там, словно тень Непроявленного,
И стоял позади персональной маленькой формы,
Но еще этого земного воплощения не требовал.
Соглашающийся на медленно движущийся труд тяжкий Природы,
Работы своего собственного Неведения наблюдающий,
Неведомый, неощущаемый могучий Свидетель живет,
И ничто не показывает Славу, которая есть здесь.
Мудрость, управляющая мистическим миром,
Безмолвие, крик Жизни слушающее,
Он видит спешащую толпу мгновений, текущих
К неподвижному величию далекого часа.


Этот огромный мир непостижимо вращается
В тени размышляющего Несознания;
Он прячет ключ ко внутренним упущенным смыслам,
Он запирает в наших сердцах голос, который мы слышать не можем.
Труд загадочный духа,
Точная машина, назначения которой не знает никто,
Искусство и мастерство без какого-то смысла,
Эта детальная оркестрованная тщательно жизнь
Все время играет свои лишенные мотива симфонии.
Ум учится и не знает, поворачивает свою спину к истине;
Он изучает законы поверхностные поверхностной мыслью,
Обозревает шаги Жизни и видит процессы Природы,
Не видя, для чего она действует или почему мы живем;
Ее неутомимую заботу о точном средстве он замечает,
Ее терпеливую путаницу превосходных деталей,
Изобретательного духа смелый находчивый план
В ее великой бесполезной массе работ нескончаемых,
Добавляет фигуры, значения полные, к ее сумме бесцельной,
Громоздит свои остроконечные ярусы, свои крыши вздымающиеся
На точно высеченные фундаменты, ею положенные,
Воображаемые цитадели возводит в мифическом воздухе
Или ступени мечты к мистической луне поднимает:
Преходящие создания нацеливаются и в небо проталкиваются:
Прорабатывается мирового предположения схема
На неясном полу неопределенности разума
Или болезненно строится фрагментарное целое.
Непроницаем, мистически темен
Этот обширный план, мы которого - часть;
Его гармонии для нашего зрения есть дисгармонии,
Ибо мы не знаем великой темы, которой они служат.
Непостижимые работают агенты космические.
Лишь гребень широкой волны мы можем видеть;
Наши инструменты не имеют того более великого света,
Наша воля не настроена в тон с вечной Волей,
Зрение нашего сердца слишком слепо и страстно.
Неспособный попасть в такт Природы мистический,
Не умеющий чувствовать пульс и сердце вещей,
Наш резон не может понять море жизни могучее
И лишь считает его волны и ее пену разглядывает;
Он не знает, откуда приходят эти движения и уходят куда,
Он не видит, куда несется прилив торопящийся:
Он лишь старается его силы в русло направить
И надеется повернуть его курс на нужды людей:
Но все его средства приходят со склада Несознания.
Незримые здесь действуют смутные огромные мировые энергии,
И лишь капли и струйки есть наша доля.
Наш разум живет далеко от аутентичного Света,
Истины маленькие фрагменты ловя
В маленьком углу бесконечности,
Наши жизни - силы океана заливы.
Наши движения сознательные имеют истоки сокрытые,
Но с теми тенистыми местами бесед не ведут;
Нет понимания, наши дружественные части связующего;
Наши действия всплывают из тайника, который наш ум игнорирует.
Наши глубочайшие глубины самим нам неведомы;
Даже наше тело есть лавка мистическая;
Как нашей земли корни таятся, скрытые под нашей землей,
Так лежат наши корни ума и жизни невидимые.
Наши источники хранятся, глубоко под нами запрятанные, внутри;
Наши души движимы силами, из-за стены приходящими.
В пространствах духа подземных
Могущество действует и не обращает внимание на то, что это значит,
Использующее нераздумывающих писцов и советников,
Оно есть причина тому, что мы думаем и чувствуем.
Троглодиты Ума подсознательного,
Плохо обученные медлительные заикающиеся интерпретаторы,
Осознающие лишь своей мелкой задачи рутину
И занятые регистрацией в наших клетках,
В сублиминальных тайниках спрятанные
Среди неясного механизма оккультного,
Ловят мистический стук азбуки Морзе, чей мерный ритм
Передает послания космической Силы.
Шепот во внутреннее ухо жизни влетает
И отдается эхом из подсознательных темных пещер,
Речь прыгает, мысль дрожит, сердце вибрирует, воля
Отвечает, и ткань и нерв повинуются зову.
Наши жизни переводят эти откровения тонкие;
Все есть тайной Силы коммерция.
Мыслящая кукла жизни есть разум:
Его выбор есть элементарных сил результат,
Что не знают своего собственного рождения, конца и причины
И даже мельком не видят огромного намерения, которому служат.
В этой низшей жизни человека, тупой и серой,
Но при этом полной острых, мелких и низких вещей,
Сознательную Куклу толкают по сотне дорог,
Она чувствует толчки, но не знает руки, что правят.
Ибо никто не может увидеть замаскированную ироничную труппу,
Для которой марионетками являются наши фигуры-самости,
Наши дела - незнающие движения в их хватке,
Наша страстная борьба - развлечения сцена.
Неведающие сами своего собственного источника силы,
Они играют свою роль в громадном целом.
Агенты тьмы, свет имитирующие,
Духи неясные и движущие вещами неясными,
Не желая того, они служат более могущественной Силе.
Энергии Ананке, организующие Случай,
Каналы кривые Воли огромной,
Инструменты Неведомого, который использует нас как их инструменты,
Наделенные силой в нижнем состоянии Природы,
В деятельность, которые смертные считают своею,
Они вносят Судьбы непоследовательности
Или из небрежного каприза Времени создают рок
И перебрасывают жизни людей из рук в руки
В бессвязной и сложной игре.
Против всякой более высокой истины их вещество восстает;
Только перед силой Титана их воля ничком простирается.
Велика их власть над сердцами людей,
Они вмешиваются во все повороты нашей природы.
Незначительные архитекторы невысоко построенных жизней
И инженеры интереса и желания,
Из грубой земной природы и грязных трепетов
И грубых реакций материального нерва
Они наши громоздящиеся структуры своеволия строят
И плохо освещенные многоквартирные дома наших мыслей,
Или фабриками и торговыми залами эго
Прекрасный храм души окружают.
Художники наброска оттенков малости,
Они укладывают мозаику нашей комедии
Или планируют трагедию наших дней тривиальную,
Устраивают действо, комбинируют обстоятельства
И одевают фантазию своих настроений.
Эти немудрые суфлеры человеческого сердца невежественного
И репетиторы его спотыкающейся речи и воли,
Движители пустых гнева, вожделений и ненависти
И переменчивых мыслей и мелких стартов эмоции,
Эти легкие творцы иллюзий с их масками,
Живописцы декорации серых подмостков
И проворные рабочие сцены игры человеческой,
Они постоянно этой плохо освещенной сценою заняты.
Мы сами неспособны построить нашу судьбу,
Говорим и расхаживаем, роли свои исполняя, лишь как актеры,
Пока не завершается пьеса и мы не уходим
В более светлое Время и более тонкое Пространство.
Так они навязывают свой маленький пигмейский закон
И взбирающееся медленное восхождение человека обуздывают,
Затем смертью его выход слишком короткий они завершают.


Это - эфемерного создания повседневная жизнь.
Так долго, пока человек-животное господином является
И душу заслоняет нижняя густая природа,
Так долго, пока Интеллекта вовне направленный пристальный взгляд
Служит земным интересам и создание радует,
Неизлечимая малость его дни будет преследовать.
Все время с тех пор, как сознание было на земле рождено,
В насекомом, обезьяне и человеке жизнь остается все прежней,
Ее вещество не изменилось, ее путь - обычный маршрут.
Если новые намерения растут, детали более богатые
И мысль добавляется, и заботы, более сложные,
Если мало-помалу ее лик все светлеет,
Все же, даже в человеке посредственен и скуден сюжет.
Грубое удовлетворение продлевает его состояние падшее;
Его маленькие успехи есть неудачи души,
Его маленькие удовольствия подчеркивают частые горести:
Лишение и труд - такова высокая цена, которую он платит
За право жить, и его последняя зарплата есть смерть.
Инерция, что к несознанию тонет,
Сон, что имитирует смерть - таков его отдых.
Величие слабое творческой силы
Его понукает на хрупкие труды человеческие,
Которые длятся, пока их краткого творца длится дыхание.
Он мечтает порой о веселье богов
И видит, как жест Дионисский проходит, -
Величие львиное, что будет терзать его душу,
Если через его ослабевшие члены и обморочное сердце
Сладостное и радостное могучее сумасшествие пронесется:
Тривиальные развлечения стимулируют и растрачивают
Энергию, данную ему, чтобы расти и чтоб быть.
Его малый час расходуется на малые вещи.
Краткое партнерство со многими ссорами,
Маленькая любовь, ревность и ненависть,
Касание дружбы среди толп безразличных
Его сердца план на миниатюрной карте жизни рисуют.
Если пробуждается что-то великое, слишком мала его высота,
Чтоб явить кульминационное напряжение восторга,
Человеческая мысль - чтобы увековечить его парение эфирное,
Блестящий проблеск искусства есть развлечение для глаз,
Чары музыки - трепет, что бьет нервы.
Среди его труда беспокойного и столпотворения забот,
Тяготимый работой своих толпящихся мыслей,
Он тянет порой к своему болящему лбу
Природы спокойные могучие руки, чтоб исцелить боль своей жизни.
Ее тишина его спасает от его мучений себя;
В ее спокойной красоте - его блаженство чистейшее.
Новая жизнь рассветает, из далеких перспектив он выглядывает;
Дыхание Духа движет им, но отступает скоро:
Его сила не была сделана, чтоб удержать этого могучего гостя.
Все сереет, превращаясь в условность и рутину,
Или острое возбуждение приносит ему живые радости:
Его дни окрашиваются в красный оттенок борьбы,
В горячий блеск вожделения и страсти румяные пятна;
Убийство и битва - его родовая игра.
У него нету времени повернуть свои глаза внутрь
И смотреть в поисках своей утраченной самости и своей мертвой души.
Его движение на слишком короткой оси кружится;
Он не может парить, он ползает по своим долгим дорогам
Или, если нетерпелив к долгому Времени,
Он устраивает великую спешку на медленной дороге Судьбы,
Его сердце, что бежит, скоро запыхается, утомляется и оседает;
Или он идет и идет, и конца не находит.
Даже немногие вряд ли могут подняться к жизни более великой.
Все настроено на низкую шкалу и сознательный уровень.
Его знание живет в доме Незнания;
Его сила ни разу Всемогущего не приблизила,
Редки к нему визиты экстаза небесного.
Блаженство, что спит в вещах и пробудиться старается,
Вырывается в нем в маленькой радости жизни:
Эта скудная милость - его состояние упорное;
Она освещает бремя его многих горестей
И примиряет его со своим маленьким миром.
Он удовлетворен своим общим посредственным родом;
Надежды завтрашнего дня и свои круги старые мысли,
Свои старые знакомые интересы и желания
Он превратил в свою толстую и узкую изгородь,
Защищающую его маленькую жизнь от Незримого;
Своего существа бесконечности родственность
Он от себя запер в глубочайшем себе,
Отгородил величие скрытого Бога.
Его существо было сформировано, чтобы играть тривиальную роль
В маленькой драме на мизерной сцене;
На тесном участке земли он разбил свой тент жизни
Под просторным взглядом звездной Обширности.
Он - венец всего, что сделано было:
Так труд творения оправдывается;
Это - результат мира, равновесие Природы последнее!
И если бы это было всем и ничего бы больше не значило,
Если бы то, что сейчас видно, было всем, что должно быть,
Если бы здесь не было стадии, через которую мы проходим
На нашей дороге от Материи к Себе вечному,
К Свету, что сделал миры, Причине вещей,
Легко могло бы интерпретировать ограниченное зрение нашего разума
Существование как случайность во Времени,
Как иллюзию, феномен, причуду,
Парадокс созидательной Мысли,
Которая между нереальными противоположностями движется,
Неодушевленная Сила, чувствовать и знать бьющаяся,
Материя, что рискнула прочитать себя Разумом,
Несознание, порождающее чудовищно душу.
Временами все выглядит нереальным, далеким:
Мы, похоже, в фикции наших мыслей живем,
Составленной по причудливой истории путника-чувства,
Или основанной на фильме записывающего мозга,
Вымысел или обстоятельство в космическом сне.
Лунатик, под луною гуляющий,
Образ эго шагает сквозь невежественный сон,
Считая мгновения призрачного Времени.
В фальшивой перспективе причины и результата,
Доверяя правдоподобной панораме мирового пространства,
Оно непрестанно дрейфует от сцены к сцене,
Не зная куда, к какому невероятному краю.
Все здесь во сне видится или существует неясно,
Но кто видит сон и откуда он смотрит,
Пока что неведомый или лишь смутно угадываемый.
Или мир реален, но сами мы слишком малы,
Недостаточны для могущества наших подмостков.
Тонкий виток жизни пересекает титанический вихрь
Орбиты бездушной вселенной,
И в животе рассеянной кружащейся массы
Ум с маленького случайного земного шара выглядывает
И дивится - что есть он сам и чем все вещи являются.
И, все же, в каком-то субъективном интернированном зрении,
Что странно сформировано в Материи слепом веществе,
Пунктирная минута маленькой самости
Форму сознательной основы мирового бытия принимает.
Такова наша сцена в полусвете внизу.
Это - бесконечности Материи знак,
Это - судьбоносный смысл картины, показанной
Великанше-Науке, измерительнице своего поля,
Когда она разглядывает запись своего обзора детального
И математикой свой огромный внешний мир меряет,
Резону, связанному внутри круга чувства,
Или в свободном неосязаемом Обмене Мыслью
Спекулянту в тонких широких идеях,
Абстракции в пустоте - валюта ее,
Но какие в ее основе лежат твердые ценности, мы не знаем.
Лишь религия в этом банкротстве
Дарит сомнительные богатства нашим сердцам
Или подписывает необеспеченные чеки на Запредельное:
Там наша бедность возьмет свой реванш.
Наши духи уходят, отбрасывая бесполезную жизнь,
В пустое неведомое или с собою берут
Паспорт смерти в бессмертие.


Все же, это была лишь предварительная схема,
Фальшивая видимость, набросанная ограниченным чувством,
Ума недостаточное самооткрытие,
Ранняя попытка, первый эксперимент.
Это была игрушка для забавы младенца-земли;
Но знание не заканчивается в этих поверхностных силах,
Что в Неведении живут на краю
И не смеют смотреть в глубины опасные
И вглядываться вверх, измеряя Неведомое.
Есть более глубокое зрение изнутри,
И когда мы оставляем эти маленькие окрестности разума,
Более великое видение встречает нас на высотах
Во взгляда духа светлой обширности.
Наконец в нас свидетельствующая Душа просыпается,
Что смотрит на незримые истины и разглядывает Неизвестное;
Тогда все принимает новый облик чудесный:
Мир дрожит светом Бога в своей сердцевине,
В глубоком сердце Времени высокие намерения движутся и живут,
Границы жизни рушатся и соединяются с бесконечностью.
Эта широкая, путанная, однако жесткая схема становится
Величественной путаницей Богов,
Игрою, работой смутно божественной.
Наши поиски - эксперименты краткоживущие,
Проводимые бессловесною и непостижимою Силой,
Тестирующей свои истечения из несознательной Ночи,
Чтобы встретить свою светлую самость Блаженства и Истины.
Она всматривается в Реальное через внешнюю форму;
Она трудится в нашем смертном уме и чувстве;
Среди фигур Неведения,
В символических картинках, рисуемых словом и мыслью,
Она ищет истину, на которую все фигуры указывают;
Она ищет источника Света лампою зрения;
Она работает, чтобы найти работ всех Работника,
Неощутимого Себя внутри, который есть гид,
Неизвестного Себя свыше, который есть цель.
Не все здесь есть ослепшей Природы задача:
Слово, Мудрость за нами свыше присматривает,
Свидетель, санкционирующий ее работы и волю,
Глаз, невидимый в невидящей шири;
Есть Влияние от Света свыше,
Есть мысли далекие и сокрытые вечности;
Мистический мотив управляет звездами и солнцами.
В этом переходе от глухой незнающей Силы
К борющемуся сознанию и дыханию бренному
Могучая Суперприрода ждет Времени.
Мир отличен от того, каким мы его ныне видим и мыслим,
Наши жизни - мистерия более глубокая, чем мы можем пригрезить;
Наши умы - участники состязания в беге к Богу,
Наши души - делегированные самости Всевышнего.
Через космическое поле по узким тропинкам,
Просящий скудной подачки из рук Фортуны
И облаченный в одеяния нищего, здесь гуляет Один.
Даже в театре этих маленьких жизней
Позади действа дышит тайная сладость,
Импульс миниатюрной божественности.
Мистическая страсть из родников Бога
Течет через охраняемые пространства души;
Силы, что помогают страдающую землю поддерживать,
Невидимая близость и скрытая радость.
Там есть приглушенные раскаты полутонов смеха,
Журчание оккультного счастья,
Ликование в глубинах сна,
Сердце блаженства внутри мира боли.
Младенец, вскормленный тайной грудью Природы,
Младенец, играющий в магических лесах,
Играющий на флейте восторгу потоками духа,
Ждет часа, когда мы повернемся на его зов.
В этом облачении жизни телесной
Душа, искра Бога, жить продолжает
И порой пробивается сквозь грязную ширму
И зажигает огонь, что нас делает полубожественными.
В клетках нашего тела сидит скрытая Сила,
Что видит незримое и вечность планирует,
Наши мельчайшие части имеют комнату для нужд глубочайших;
Туда золотые Посланники приходить могут также:
Дверь есть в стене грязной себя;
Через низкий порог с головами склоненными
Ангелы экстаза и самоотдачи проходят,
И поселенные во внутреннем святилище грезы
Живут божественного образа творцы.
Жалость есть здесь и жертвоприношение огненнокрылое,
И симпатии и нежности вспышки
Бросают небесный свет из раки сердца укрытой.
Работа делается в глубоких безмолвиях;
Слава и чудо духовного чувства,
Смех в красоты вечном пространстве,
Трансформирующий мировое переживание в радость,
Населяет недостижимых бездн мистерию;
Баюкаемая ударами Времени вечность в нас спит.
В запечатанном герметическом сердце, счастливом ядре,
Неподвижное позади этой внешнего облика смерти
Вечное Существо готовит внутри
Свою материю счастья божественного,
Свое небесного феномена царство.
Даже в наш скептический разум неведения
Приходит предвидение огромного освобождения некоего,
Наша воля поднимает к нему медленные формирующие руки.
Каждая часть в нас желает своего абсолюта.
Наши мысли жаждут вечного Света,
Наша сила идет от всемогущей Силы,
И поскольку из завуалированной Бого-Радости миры были сделаны,
И поскольку вечная Красота просит формы,
Даже здесь, где все сделано из бытия праха,
Наши сердца пойманы силками форм,
Сами наши чувства слепо ищут блаженства.
Наше заблуждение распинает Реальность,
Чтобы вызвать здесь ее рождение и тело божественное,
Принуждая инкарнацию в человеческую форму
И дыхание в члены, которых можно коснуться и взять,
Его Знание, чтобы спасти Незнание древнее,
Его спасительный свет для несознательной вселенной.
И когда тот более великий Сам придет вниз, морю подобный,
Заполнить этот образ скоротечности нашей,
Все захвачено будет восторгом, трансформировано:
В невообразимого экстаза волнах поплывут
Наш ум, жизнь, чувство и смех в свете
Иные, чем этот тяжелый ограниченный человеческий день,
Обожествленные задрожат ткани тела,
Его клетки светлую метаморфозу претерпят.
Это маленькое существо Времени, эта душа затененная,
Это живая карликовая подставная фигура затемненного духа
Из своего занятого движения в мелких грезах поднимется.
Его форма персоны и его эго-лик,
Лишенные этой смертной пародии,
Как глиняный тролль, перелепленный в бога,
Заново сделанный по образу вечного Гостя,
Он прижат будет к груди белой Силы
И, пламенеющий райским касанием
В розовом огне духовной милости сладкой,
В красной страсти бесконечного своего изменения,
Трепетать, пробужденный и дрожащий в экстазе.
Словно аннулируя деформации чары,
Освобожденный от черной магии Ночи,
Отвергая рабство у тусклой Пучины,
Он узнает, наконец, кто живет внутри незримый,
И, захваченный чудом в обожающем сердце,
Перед возведенным на трон Богом-Ребенком преклонит колени, осознающий,
Трепеща в красоте, восторге, любви.
Но сперва восхождения духа должны мы достигнуть
Из расселины, из которой наша природа встает.
Душа должна парить суверенно над формой
И взобраться к вершинам за пределами полусна разума;
Наши сердца должны мы наполнить небесною силой,
Удивить животное оккультным богом.
Затем, зажигая золотой язык жертвоприношения,
Силы светлой полусферы зовя,
Мы сбросим дискредитацию нашего состояния смертного,
Сделаем пучину дорогой для спуска Небес,
Наши глубины с небесным Лучом познакомим
И расколем тьму мистическим Пламенем.


Отважась еще раз на рождения туман
Через опасную дымку, движение, содержания полное,
Он через астральный хаос пробивал путь
Среди серых лиц его богов демонических,
Вопрошаемый шепотами его колышущихся призраков,
Окруженный колдовствами его переменчивой силы.
Как тот, кто без проводника идет через поля странные,
Не зная, куда, ни того, на что надеяться можно,
Он ступал по почве, что под его ногой исчезала,
И путешествовал в каменной силе к исходу неясному.
Его след позади был исчезающей линией
Мерцающих точек в смутной обширности;
Бестелесный шорох его сопровождал в путешествии
В обиженном мраке, на свет жалующемся.
Огромное препятствие, неподвижное сердце этого мира,
Наблюдающая непрозрачность множила по мере его продвижения
Свою враждебную массу мертвых таращащихся глаз;
Мгла, мерцающая как умирающий факел.
Вокруг него фантомный гас жар,
Населенная сбивающими и тенистыми формами
Смутного Несознания темная пещера безмерная.
Его единственным солнечным светом был огонь его духа.

Конец песни пятой

Песнь Шестая
Царства и божества более великой Жизни

Как тот, кто между тусклыми стенами, отступающими
К далекому проблеску окончания туннеля,
Надеясь на свет, идет шагом более свободным
И чувствует приближение дыхания более широкого воздуха,
Так он бежал из этой серой анархии.
В бесплодный мир он пришел,
Регион арестованного рождения бесцельный,
Где бытие от небытия бежит и отваживается
Жить, но не имеет силы жить долго.
Свыше мерцал лоб неба раздумывающий,
Нахмуренный, пересекаемый крыльями тумана, сомнения полного,
С голосом странствующих ветров в авантюру пустившимися,
И просящими в пустоте направления,
Как слепые души, ищущие самости, которые они потеряли,
И скитающиеся в незнакомых мирах;
Крылья смутного поиска встречали сомнение Пространства.
После отказа рассветала надежда сомнительная,
Надежда на самость и форму, на разрешение жить,
На рождение того, что еще никогда не могло быть,
На радость игры азартной ума, на выбор сердца,
На милость неведомого и руки сюрприза внезапного,
На касание восторга уверенного в вещах неуверенных:
К странному неопределенному тракту его путь лежал,
Где сознание играет с собой несознательным
И попыткой или эпизодом было рождение.
Очарование подошло близко, что сохранить не могло свои чары,
Стремящаяся Сила, что не могла своей дороги найти,
Случай, что избрал арифметику странную,
Но не мог связать ее с формой, им сделанной,
Множество, что не могло охранить своей суммы,
Которая становилась меньше нуля и больше одного.
Достигая обширного и смутного смысла,
Что не пытался определить свой несущийся дрейф,
Жизнь трудилась в странном и мистическом воздухе,
Лишенном ее великолепных сладостных солнц.
В мирах пригреженных, никогда еще не становившихся истинными,
Мерцание, медлящее на творения краю,
Один скитался, грезил и никогда не останавливался, чтобы выполнить:
Выполнение означало бы уничтожение этого Пространства магического.
Чудеса сумеречной чудесной страны,
Красоты полной странно, напрасно сделанной,
Реалий фантастических вал,
Смутные признаки Великолепия, наверху запечатанного,
Будили страсть желания глаз,
Заставляли поверить во влюбленную мысль
И притягивали сердце, но не вели его к цели.
Словно лилась магия движущихся сцен,
Что сохраняли пока свою деликатность непрочную
Скупых линий, набросанных абстракционистским искусством
В редком недостаточном свете обморочной кисточкой-грезой
По неопределенности фону серебряному.
Младенческий пыл небес, близких к утру,
Огонь интенсивный, ощущаемый, но не зажженный ни разу,
Ласкал воздух горячими намеками дня.
Совершенство, томящееся по несовершенства очарованию,
Освещенные, пойманные силками Неведения,
Эфирные создания, влекомые приманкою тела
К тому региону обещания, бьющие незримыми крыльями,
Приходили, до радости конечной жизни голодные,
Но слишком божественные, чтобы ступать по сотворенной земле
И разделять судьбу бренных вещей.
Ребенок невоплощенного Проблеска,
Поднятый из бесформенной мысли в душе
И непреходящим желанием преследуемый,
Пересекал поле взгляда преследующего.
Воля, что, не упорствующая, неудачу терпела, работала там:
Жизнь была поиском, но обнаружения никогда не было.
Там ничего удовлетворенным не было, но все манило,
Вещи, казалось, были, которых никогда полностью не было,
Образы были видны, что выглядели как живые действия,
И символы смысл, на показ которого они претендовали, прятали,
Бледные грезы становились реальными для глаз грезящего.
Души приходили туда, которые напрасно стремились к рождению,
И пойманные духи могли блуждать там все время,
Не находя никогда истины, которой живут они.
Все как надежды бежало, что охотятся за таящимся шансом;
Ничего не было твердым, ничто не ощущалось законченным:
Все было ненадежным, чудесным и полуистинным.
Это выглядело царством жизней, что не имели основы.


Затем начались более великие поиски, небо расширенное,
Путешествие под крыльями Силы раздумывающей.
Первым пришло звезды утренней царство:
Под ее копьем дрожала красота сумерек
И пульс обещания более широкой Жизни.
Затем медленно поднялось великое и сомневающееся солнце,
И в его свете она сделала из себя мир.
Дух был там, что искал свою собственную глубокую самость,
Однако фрагментами, вперед вытолкнутыми, довольствующаяся
И частями живущего, что искажали целое,
Но, сложенные вместе, могли однажды стать истинными.
Все же, что-то, казалось, наконец было достигнуто.
Растущий том желания быть,
Текст живущего и график силы,
Почерк действий, песнь сознательных форм,
Полная значений, бегущих от хватки мысли,
И приглушенного крика жизни ритмического,
Себя на сердцах живых вещей мог писать.
Во вспышке могущества тайного Духа,
В Жизни и Материи ответе восторга,
Какой-то лик бессмертной красоты мог быть уловлен,
Что дает бессмертие радости мига,
Некое слово, что могло воплотить высочайшую Истину,
Прыгало из случайного напряжения души,
Оттенок Абсолюта какой-то, что падал на жизнь,
Какая-то слава знания и интуитивного зрения,
Какая-то страсть восторженного сердца Любви.
Жрец бестелесного Секрета верховный,
Интернированный в незримую оболочку духовную,
Воля, что преследует смысл за своими пределами,
Чтобы чувствовать свет и неуловимую радость,
Наполовину нашедшая свой путь в мир Несказанного,
Наполовину плененная запечатанная сладость желания,
Что рвется из груди Блаженства мистического,
Завуалированная Реальность, наполовину проявленная.
Душа, в плащ ума не закутанная,
Могла уловить истинный смысл мира форм;
Освещенная видением в мысли,
Поддерживаемая понимающим пламенем сердца,
Она могла владеть в эфире сознательном духа
Божественностью символичной вселенной.
Это царство нас вдохновляет нашими надеждами более широкими;
Его силы сделали площадки для высадки на нашу землю,
Его знаки оставили след своих образцов в наших жизнях:
Оно придает суверенное движение нашей судьбе,
Его странствующие волны движут нашей жизни валом высоким.
Все, что мы ищем, там уже обрисовано,
И все, чего мы не знаем и чего никогда не искали,
Но что однажды должно родиться в сердцах человеческих,
Чтобы Безвременное могло осуществиться в вещах.
В мистерии дней Инкарнация,
Вечный в Бесконечности незапертой,
Поднимающаяся возможность бескрайняя
Взбирается высоко по нескончаемо уходящей в высь лестнице грезы
Вечно в Существа сознательном трансе.
Все по той лестнице к незримому концу поднимается.
Энергия извечной преходящести делает
Надежным путешествие, из которого нет возвращения,
Паломничество Природы к Неведомому.
Словно в своем восхождении к своему источнику потерянному
Она надеялась развернуть все, что могло когда-либо быть,
Ее высокая процессия проходит от стадии к стадии,
Прогресс прыгает от одного поля зрения к более великому,
Процесс марширует от формы к форме более обильной,
Караван неистощимых
Формаций безграничной Мысли и Силы.
Ее безвременная Сила, что на коленях когда-то лежала
Безначального и бесконечного Покоя,
Сейчас отделенная от бессмертного блаженства Духа,
Возводит тип всех радостей, ею утраченных;
Бросая силой преходящую субстанцию в форму,
Она надеется созидательного акта освобождением
Иногда перепрыгивать бездну, которую она не может заполнить,
Излечить на какое-то время отделения рану,
Бежать из принадлежащей моменту тюрьмы малости
И встретить широкие величия Вечного
В неопределенном времени-поле, здесь разделенном.
Она почти приближает то, что никогда быть не может достигнуто;
Она запирает в час вечность
И наполняет маленькую душу Бесконечностью;
На ее зова магию Неподвижный склоняется;
Она стоит на берегу в Неограничиваемом,
Постигает бесформенного Жителя во всех формах
И вокруг себя объятия бесконечности чувствует.
Ее задача не знает конца; она цели не служит,
А трудится, безымянной Волей правимая,
Что идет от некой непостижимой бесформенной Шири.
Это - ее секрет и невозможная задача,
Поймать безграничность в сети рождения,
Бросить дух в форму физическую,
Сообщить речь и мысль Несказанному;
Она принуждаема обнаруживать вовек Непроявленного.
Ее мастерством невозможное сделано было:
Она следует своему величественному иррациональному плану,
Выдумывает изобретения своего искусства магического,
Чтобы для Бесконечного новые тела находить
И Невообразимого образы;
Она завлекает в руки Времени Вечного.
Но даже сейчас она сама не знает, что она сделала.
Ибо все создается под искажающей маской:
Сходство, отличное от его скрытой истины,
Аспект носит, созданный трюком иллюзии,
Управляемая временем нереальность придуманная,
Незавершенное творение души изменяющейся
В теле, меняющимся с его обитателем.
Ее средства ничтожны, ее труд бесконечен;
На великом поле сознания бесформенного
В мелких конечных мазках чувства и разума
Бесконечную Истину она бесконечно развертывает;
Прорабатывается безвременная мистерия во Времени.
Она о величии грезит, упущенном ее действиями,
Ее труд - это страсть и страдание,
Боль и восторг, ее проклятие и ее слава;
И, все же, не может она выбирать, а продолжает трудится;
Ее могучее сердце ей протестовать запрещает.
Так долго, сколько мир длится, продолжается ее неудача,
Удивляя и сбивая с толку взгляд Разума,
Глупость и красота несказанная,
Великолепное сумасшествие желания жить,
Отвага, белая горячка восторга.
Это - закон ее бытия, его способ единственный;
Она насыщается, хотя удовлетворение никогда не приходит,
Ее голодная воля везде расточает
Ее полные фантазий изображения Себя
И одной Реальности тысячи форм.
Она сделала мир, касаемый гранью убегающей истины,
Мир, брошенный в грезу того, что он ищет,
Икону истины, форму мистерии сознательной.
Он не медлит, как земной ограниченный разум,
В крепких барьерах внешнего факта;
Он мечтательному уму и душе смеет верить.
Охотник на духовные истины,
Которые пока - только предположение иль мысль, или достояние веры,
Он в воображении поймал и заточил
Птицу парадиза яркую в клетку.
В Незримое эта более великая жизнь влюблена;
Она зовет к какому-то высшему Свету за своими пределами,
Она может чувствовать Тишину, что освобождает душу;
Она чувствует спасительное касание, божественный луч:
Красота, благо и истина - там божества.
Она близка небесам более высоким, чем глаза земли видят,
Более страшной тьме, чем жизнь человека может снести:
Она родственна богу и демону.
Странный энтузиазм ее сердцем двигал;
Она жаждет высот, она страстно желает высшего.
Она охотится за совершенным словом, за совершенною формой,
Она прыгает к мысли вершин, к высшему свету.
Ибо формой Бесформенный принесен близко
И всякое совершенство окаймляет Абсолют.
Ребенок небес, который никогда своего дома не видел,
Ее импульс встречает вечное в точке:
Она может только приблизить, коснуться, она не может владеть;
Она может лишь рваться к некой крайности яркой:
Ее величие состоит в том, чтобы создавать и искать.
На каждом плане это Величие должно созидать.
На земле, в небесах, в аду она - та же самая;
В каждой судьбе она принимает участие могучее.
Страж огня, что освещает солнца,
Она торжествует в своей славе и своей мощи:
Встречающая сопротивление, угнетаемая, она носит импульс Бога к рождению:
Дух выживает на небытия почве,
Мировая сила переживает мирового разочарования шок:
Безмолвная, она, все же, есть Слово, инертная - Сила.
Здесь павшую, рабыню смерти, неведения,
К бессмертным вещам ее направляют стремится
И побуждают знать даже Непостижимого.
Даже незнающий, невыразительный, ее сон создает мир.
Когда всего более незрима, тогда она наиболее мощно работает;
Поселенная в атоме, похороненная в глыбе,
Ее быстрая созидательная страсть прекратиться не может.
Несознание - это ее долгая гигантская пауза,
Ее космический обморок - огромная фаза:
Времярожденная, она свое бессмертие прячет;
В смерти, своем ложе, она ждет часа подняться.
Даже лишенная Света, что ее шлет вперед,
И с умершей надеждой она в своей задаче нуждается,
Даже когда ее ярчайшие звезды гаснут в Ночи,
Вскармливаемый бедой и лишением
И болью, как ее тела служанкой, массажисткой, кормилицей,
Ее мучимый невидимый дух еще продолжает
Трудиться, хотя и во тьме, несмотря на боль созидать;
На своей груди она несет распятого Бога.
В бесчувственных холодных глубинах, где радости нету,
Замурованная, угнетенная Пустотою противящейся,
Где ничто не шевелится и ничего стать не может,
Она, все же, помнит, она еще взывает к искусству,
Которое Чудо-работник ей при ее рождении дал,
Сообщает сонной бесформенности форму,
Являет мир там, где ничего прежде не было.
В царствах, ограниченных распростертым кругом смерти,
Вечностью темной Неведения,
Дрожащая в инертной несознательной массе
Или заключенная в скованные кольца Силы,
Слепым принуждением Материи глуха и нема,
Она отказывается спать неподвижно во прахе.
Затем данным в наказание за ее бунтующее бодрствование
Лишь механическим Обстоятельством твердым
Как своего магического ремесла механизмом
Она богоподобные чудеса формирует из грязи;
В плазму она закладывает свой бессловесный бессмертный толчок,
Помогает живой ткани думать, чувству стесненному - чувствовать,
Шлет сквозь хрупкие нервы послания острые,
В сердце плоти любит чудесно,
Грубым телам дает душу, волю и голос.
Она всегда вызывает словно волшебною палочкой
Существа, формы и сцены бесчисленные,
Носителей факелов ее великолепия сквозь Пространство и Время.
Этот мир - ее долгое путешествие через ночь,
Планеты и солнца - лампы, ее путь освещать,
Наш резон - ее мыслей наперсник,
Наши чувства - ее свидетели трепетные.
Здесь рисуя свои знаки из вещей полуистинных, полуфальшивых,
Она трудится, чтоб реализованными заместить грезами
Память ее утраченной вечности.
Это - ее дела в этом огромном мире-неведении:
Пока вуаль не поднята, пока ночь не мертва,
В свете или во тьме она хранит свои неустанные поиски;
Время - ее бесконечного паломничества дорога.
Одна могучая страсть все ее труды побуждает.
Ее вечный Возлюбленный - ее действий причина;
Для него она прыгнула вперед из незримых Обширностей,
Чтобы здесь в совершенно несознательном мире двигаться.
Ее акты есть ее коммерция с ее скрытым Гостем,
Его настроения она берет за своего сердца страстные формы;
В красоте она бережет его улыбки солнечный свет.
Устыдившись своей богатой космической бедности,
Она своими маленькими подарками его могуществу льстит,
Привлекает своими сценами его взгляда верность
И уговаривает его большеглазые скитающиеся мысли жить
В фигурах ее миллионоимпульсной Силы.
Лишь привлекать завуалированного своего компаньона
И хранить его близко к своей груди в ее плаще мировом,
Чтобы из ее рук он не повернулся к своему бесформенному миру, -
Ее сердца дело и забота ее постоянная.
Но при том, когда он всего ближе, далеким она его чувствует.
Ибо противоречие - ее природы закон.
Хотя она вечно в нем и он в ней.
Словно о вечных узах не зная,
Ее воля направлена на то, чтоб в своих работах запереть Бога
И хранить его как своего заключенного пестуемого,
Чтобы никогда не могли они разлучиться снова во Времени.
Роскошные палаты сна духа
Сперва она сделала, внутреннюю глубокую комнату,
Где он, как забытый гость, дремлет.
Но сейчас она поворачивается, чтобы разрушить чары забывчивости,
Будит спящего на кушетке изваянной;
Она находит снова Присутствие в форме
И в свете, который вместе с ним пробуждается, вновь обретает
Смысл в спешке и долгом пути Времени,
И через тот ум, что когда-то затемнял душу,
Проходит незримого божества вспышка.
Через светлую грезу пространства духовного
Она строит создание как радужный мост
Между изначальным Безмолвием и Пустотою.
Сеть сделана из подвижной вселенной;
Для сознательного Бесконечного она ткет силок.
С нею есть знание, которое шаги его прячет
И выглядит немым всемогущим Незнанием.
Могущество с нею есть, которое чудеса делает истинными,
Невероятно ее вещество обычного факта.
Ее намерения, ее работы загадки доказывают;
Экзаменуемые, они становятся не тем, чем они были,
Объясненные, они, однако, еще более необъяснимыми выглядят.
Даже в нашем мире царит мистерия,
Которую земли искусная ширма тривиальной простоты прячет;
Ее более обширные уровни из волшебства сделаны.
Там загадка показывает свою великолепную призму,
Там нет глубокой маскировки банальности;
Оккультное, глубокое всякое переживание приходит,
Чудо вечно ново, чудо божественно.
Там есть скрытая ноша, касание мистическое.
Там есть тайна скрытого смысла.
Хотя на ее лице не лежит никакая маска земная,
В саму себя она бежит от своего собственного зрения.
Все формы есть приметы завуалированной некой идеи,
Чья скрытая цель от преследования разума прячется,
Но при этом является суверенного следствия лоном.
Там каждая мысль и чувство являются актом,
Каждый акт - знаком и символом
И каждый символ прячет живую силу.
Вселенную она строит из истин и мифов,
Но то, в чем она всего больше нуждается, построить не может;
Все явленное есть фигура или копия Истины,
Но Реальность вуалирует от нее свой мистический лик.
Она все остальное находит, там недостает вечности;
Все обнаруживается, но Бесконечность упущена.


Сознание, освещенное Истиной свыше
Чувствовалось; оно видело свет, но не Истину:
Оно Идею улавливало и из нее строило мир;
Оно творило там Образ и звало его Богом.
Все же, что-то истинное и внутреннее там пребывало.
Существа того мира более великой жизни,
Жильцы более просторного воздуха и пространства более свободного,
Жили не телом и не во внешних вещах:
Более глубокая жизнь была троном их самости.
В тех интенсивных владениях сокровенности
Объекты живут как компаньоны души;
Действия тела - второстепенный сценарий,
Поверхностное воспроизведение жизни, текущей внутри.
Все силы являются свитой Жизни в том мире,
И мысль и тело движутся как служанки ее.
Вселенская ширь ей дала комнату:
Все чувствует космическое движение в своих действиях
И является инструментами ее космической мощи.
Или свою собственною самость они своею вселенною делают.
Во всех, кто к более великой Жизни поднялся,
Голос нерожденных вещей шепчет на ухо,
Их глазам, которые некий высокий солнечный свет посещает,
Устремление показывает образ короны:
Чтобы прорастить зерно, которое она внутрь бросила,
Чтобы достичь ее силы в них, ее создания живут.
Каждый есть величие, к высотам растущее
Или из своего внутреннего центра океаном идущее;
В круговых волнах концентрической силы
Они поглощают, насытившиеся, свое окружение.
Даже из этой обширности многие делают тесную хижину;
Заключенные в более узкие шири и перспективы более короткие,
Они живут довольные каким-то завоеванным величием маленьким.
Своею небольшою империей править,
Быть фигурой в своем личном мире
И делать радости и горести окружающих собственными,
И удовлетворять свои жизненные мотивы и нужды -
Забота достаточная и служба для этой силы,
Эконома Персоны и ее судьбы.
Это была переходная линия и точка старта,
Первая иммиграция во владения неба,
Ибо все, кто пересекают, попадают в ту блестящую сферу:
Они - родственники земной нашей расы;
Этот регион граничит с нашим уровнем смертным.
Этот более широкий мир дает наши более великие движения,
Его формации сильные возводят наши растущие самости;
Его творения являются нашими более яркими репликами,
Закончены виды, которых мы - лишь начала,
И являются уверенно тем, чем мы стараемся быть.
Словно выдуманные из вечных характеров,
Законченные, не разрываемые противоположными течениями, как мы,
Они следуют незримому лидеру в сердце,
Их жизни повинуются внутренней природы закону.
Там находится величия склад, героя матрица;
Душа своей судьбы строитель внимательный;
Ничей дух не равнодушен и не инертен;
Они избрали свою позицию, они видят бога, которого они обожают.
Битва есть соединение между ложным и истинным,
Паломничество направляется к Свету божественному.
Ибо даже неведение стремится там знать
И далекой звезды блеском сияет;
Там есть в сердце сна знание
И Природа приходит к ним как сила сознательная.
Идеал есть их лидер и царь:
Стремящиеся к монархии солнца,
Они зовут Истину стать их высоким правительством,
Быть воплощенной в их делах повседневных
И наполнять ее вдохновенным голосом их мысли,
И формировать их жизни в ее дышащей форме,
Пока ее солнечно-золотую божественность и они не разделят.
Или они присоединяются к истине Тьмы;
За Небеса ли, за Ад должны сражаться они:
Воины Добра, они служат светлому делу,
Или являются солдатами Зла на жаловании у Греха.
Ибо зло и добро равно пребывают у власти,
Где бы Знание Неведению близнецом ни было.
Все силы Жизни к божественности своей тяготеют
В широте и смелости этого воздуха,
Каждый строит свой собственный храм и распространяет свой культ,
И Грех там - божество тоже.
Подтверждая красоту и своего закона великолепие,
Он требует жизнь как своих владений естественных,
Принимает трон мира или надевает папскую мантию:
Его служители провозглашают его священное право.
Увенчанную красной тиарой Ложь они почитают,
Поклоняются тени искривленного Бога,
Допускают черную идею, что мозг искривляет,
Или лежит с распутною Силой, что убивает душу.
Властная добродетель принимает позу статуи,
Или Титаническая страсть пришпоривает к неугомонности гордой:
У алтаря Мудрости они - цари и жрецы
Или их жизнь - жертвоприношение идолу Силы.
Или Красота на них отблеск бросает, как звезда странствующая;
Слишком далекой, чтобы достигнуть, страстные, они следуют ее свету;
В Искусстве и жизни они ловят Всепрекрасного луч
И делают мир своим лучистым сокровищем-домом:
Даже обычные фигуры облачаются в чудо;
Очарование и величие, заключенные в каждом часу,
Будят радость, которая спит во всех вещах сотворенных.
Могучая победа или падение могучее,
Трон в небесах или яма в аду,
Дуальную Энергию они оправдали
И ее огромной печатью свои души пометили:
Что бы Судьба им ни сделала, они заслужили;
Они что-то сделали, они чем-то были, они живут.
Там Материя есть души результат, а не причина.
В балансе противоположном земной правде вещей
Грубый вес считается меньшим, тонкий - большим;
На внутренних ценностях внешний план держится.
Как дрожит выразительное слово мыслью,
Как стремится действие страстью души,
Так этого мира очевидная ощутимая цель
Оглядывается, вибрируя, на некую внутреннюю мощь.
Разум, внешним смыслом не ограниченный,
Дал фигуры неосязаемостям духа,
Импульсы мира, от каналов свободные, регистрировали
И превращали в трепет тела конкретный
Бестелесной Силы живые работы;
Сублиминальны здесь силы, тот акт невидим,
Или, в засаде за стеной ожидающие,
Выходили вперед, свой лик обнаруживая.
Становилось явным оккультное, очевидность хранила
Тайный поворот и несла на своих плечах неизвестное;
Незримое ощущалось и толкало зримые формы.
В общении двух встречающихся разумов
Мысль глядела на мысль и не нуждалась в речи;
Эмоция в двух сердцах сжимала эмоцию,
Они ощущали трепет друг друга во плоти и нервах
Или сплавлялись друг с другом, становясь необъятными,
Как когда два дома пылают и соединяется с огнем огонь:
Ненависть хватает ненависть и врывается к любви любовь,
Воля борется с волей на ума невидимой почве;
Чувства других, проходящие словно волны,
Каркас тонкого тела оставляют дрожащим,
Их гнев бросается галопом в атаку животную,
Бремя копыт топчущих на сотрясаемой почве;
Один ощущает горе другого, в его грудь вторгающееся,
Радость другого ликуя бежит через кровь:
Сердца могут стать близкими на расстоянии, голоса приблизить
На берегу чужих морей сказанное.
Там стучит пульс взаимообмена живого:
Существо чувствует существо даже издали,
И сознание отвечает сознанию.
Но все же, окончательного единства там не было.
Там была обособленность души от души:
Внутренняя стена безмолвия могла быть построена,
Броня сознания могла заслонять и защищать;
Существо могло быть закрыто и уединенно;
Можно было оставаться особняком в себе, быть одному.
Идентичности еще не было, ни мира1 единства.
Все было еще несовершенным, полузнаемым, полусделанным:
Превзойдено Несознания чудо,
Чудо Суперсознания еще,
Неведомое, самоукутанное, неощутимое, непостижимое,
Смотрело на них, источник всего, чем они были.
Как формы бесформенной Бесконечности они приходили,
Жили как имена безымянной Вечности.
Начало и конец там были оккультными;
Середина работала, необъяснимая, обособленная:
Они были словами, что бессловесной Истине говорили обширной,
Они были фигурами, наполняющими толпами незавершенную сумму.
Никто доподлинно не знал себя и не знал мира
или Реальности, живущей там и хранимой:
Они лишь знали, что мог взять и построить Ум
Из обширного запаса Суперразума тайного.
Тьма под ними, Пустота светлая свыше,
Неуверенные, они жили в поднимающемся великом Пространстве;
Мистериями объясняли они Мистерию,
Загадочным ответом встречали загадку вещей.
По мере того, как он двигался в этом эфире сомнительной жизни,
Он сам для себя стал скоро загадкой;
Как символы он видел все и их искал смысл.


Через прыгающие родники рождения и смерти
И над переменчивыми границами изменения души
Охотник на пути созидательном духа,
Он шел по жизни прекрасным и могучим следам,
Преследуя ее запечатанный грозный восторг
В нескончаемой авантюре опасной.
Сперва никакой цели в тех широких шагах не было видно:
Он видел лишь обширный источник всех вещей здесь,
Глядящий в сторону источника более широкого в запредельное.
Ибо по мере того, как она удалялась от земных линий,
Более напряженная тяга ощущалась из Неизвестного,
Более высокий контекст освобождающей мысли
Влек ее к обнаружению и чуду;
Туда пришло большее освобождение от пустяковых забот,
Желания и надежды образ более могучий,
Более широкая формула, более великая сцена.
Она постоянно кружилась, приближаясь к какому-то далекому Свету:
Ее следы пока еще больше скрывали, чем обнаруживали;
Но, привязанные к каким-то конкретным воле и зрению,
Они свой смысл в радости использования утрачивали,
До тех пор, пока не обнажился их смысл бесконечный, они оставались
Шифром, мерцающим нереальным значением.
Вооруженная магическим часто используемым луком,
Она метила в цель, что оставалась невидимой
И всегда считалась далекой, всегда будучи близкой.
Как тот, кто пишет освещенные буквы,
Указатель к неразборчивому магическому тексту,
Он разглядывал ее запутанные судьбоносные намерения тонкие
И сокрытую трудную теорему ее ключей,
Прослеживал в чудовищных песках пустынного Времени
Нить начал ее работ титанических,
Наблюдал за ее шарадой действий в ожидании намека какого-то,
Читал отрицательные жесты ее силуэтов,
И старался ухватить в их нагруженном дрейфе
Танец-фантазию ее последовательностей,
Убегающих в мистерию ритмичную,
Мелькание ног, мчащихся по бегущей земле.
В лабиринте-образчике ее мыслей и чаяний,
По окольным дорожкам ее сокровенных желаний,
В сложных углах, переполненных ее грезами,
И кругах, пересекаемых интригой не относящихся к делу окружностей,
Скиталиц, блуждающий среди сцен мимолетных,
Он потерял мистерии той знаки и преследовал любое предположение малое.
Он постоянно встречал ключевые слова, что своего не знали ключа.
Солнце, что слепило свой собственный видящий глаз,
Сверкающий капюшон светлой загадки,
Освещал плотный пурпурный барьер неба мысли:
Смутный огромный транс показывал ночи ее звезды.
Словно сидя близко к бреши окна,
Он читал сверканием молнии в переполненной вспышке
Главы ее метафизического романса
Поиска утраченной Реальности душою
И ее беллетристику, на достоверном факте духа написанную,
Ее капризы, ее причудливые образы и значения спрятанные,
Ее стремительные неуловимые причуды и повороты мистические.
Эти пышные одеяния ее тайны,
Что скрывают своими складками ее тело от зрения,
Странные многозначительные формы, вытканные на ее платье,
Ее полные значения очертания душ вещей
Видел он, ее фальшивые прозрачности оттенка мысли,
Ее богатые парчи с вышитыми фантазиями
И меняющиеся маски и кружева маскировки.
Тысяча ставящих в тупик ликов Истины
На него из ее форм незнакомыми глазами глядели
И неузнаваемые рты бессловесные
Говорили с лиц фигур ее маскарада,
Или из пышности непонятной проглядывало
Тонкое великолепие ее драпировок.
Во внезапных мерцаниях Неведомого
Невыразимые звуки становились правдивыми,
Идеи, что казались бессмысленными, сверкали истиной;
Голоса, что приходили из незримых ждущих миров,
Провозглашали слоги Непроявленного,
Чтобы облечь тело мистичного Слова,
И колдовские диаграммы Закона оккультного
Ставили печать некой нечитаемой точной гармонии,
Или использовали оттенок и фигуру, чтобы воссоздать
Геральдический герб вещей тайных Времени.
В ее пущах зеленых и глубинах таящихся,
В ее чащах Радости, где опасность обнимает восторг,
Он замечал ее певцов надежд скрытые крылья,
Проблеск голубого, зеленого и алого пламени.
На ее потаенных дорожках, окаймляющих ее случайные поля-дороги,
И в поющих ею ручьях и спокойных озерах
Он находил румянец ее золотых плодов блаженства
И красоту ее цветов грезы и думы.
Словно чудо изменения сердца радостью
Он наблюдал в сиянии ее солнц алхимическом
Темно-красную вспышку одного цветущего раз в сто лет цветка
На дереве жертвоприношения духовной любви.
В сонном восторге ее полдней он видел
Повторяющийся в часах нескончаемо
Мысли танец стрекозий на мистерии потоке,
Что мчался, но никогда не измерял своего журчания скорость,
И слышал смех ее розы желаний,
Бегущий, словно чтобы спастись от страстно протянутых рук,
Звеня сладко колокольчиками ножных браслетов фантазии.
Живя посреди символов ее силы оккультной,
Он двигался и чувствовал их как близкие реальные формы:
В той жизни более конкретные, чем жизни людей,
Стучал пульс скрытой реальности:
Воплощенным там было то, что мы только мыслим и чувствуем,
Самообрамлено то, что здесь принимает заимствованные внешние формы.
Друг Тишины на ее суровых высотах,
Ее уединенностью могучим допущенный,
Он стоял с нею на медитирующих пиках,
Где жизнь и бытие были таинством,
Предлагаемым запредельной Реальности,
И видел ее, выпускающую в бесконечность
Ее хохлатых орлов значения глубокого,
Посланцев Мысли к Немыслимому.
Идентифицированный в видении души и чувстве душевном,
Входящий в ее глубины как в дом,
Он становился всем, чем она была или быть стремилась,
Он думал ее мыслями и шагами ее путешествовал,
Жил ее дыханием и все ее глазами рассматривал,
Чтоб суметь секрет ее души изучить.
Свидетель, сценой своей покоренный,
Он восхищался ее великолепным фасадом игры и пышности
И чудес ее деликатного искусства богатого,
И трепетал на ее крика настойчивость;
Охваченный страстью, он ощущал колдовства ее мощи,
Чувствовал положенную на него ее твердую мистичную волю,
Ее руки, что месили судьбу в своем неистовом сжатии,
Ее касание, что движет, ее силы, что овладевают и правят.
Но это тоже он видел, ее душу, что рыдала внутри,
Ее тщетные поиски, что хватали бегущую правду,
Ее надежды, чей мрачный взгляд берет в супруги отчаяние,
Страсть, что владела ее томящимися членами,
Ее тоскующих грудей восторг и волнение,
Ее ум, что тяжко трудится, неудовлетворенный своими плодами,
Ее сердце, что единственного захватить не может Возлюбленного.
Он все время встречал завуалированную и ищущую Силу,
Сосланную Богиню, строящую небеса подражательные,
Сфинкса, чьи глаза смотрели вверх на скрытое Солнце.


Постоянно он чувствовал близко дух в ее формах:
Его страстное присутствие природы ее было силой;
Он единственный реален во внешних вещах,
Даже на земле дух есть ключ к жизни,
Но ее твердые наружности не носили нигде его след.
Его штамп на ее действиях обнаружен не мог быть.
Пафос утраченных высот его есть призыв.
Лишь иногда улавливается тенистая линия,
Что выглядит завуалированной реальности намеком.
Жизнь смотрела на него неясными очертаниями путанными,
Предлагая картину, которую глаза сохранить не могут,
Историю, там еще не написанную.
Словно во фрагментарном намерении полуутраченном
Значения жизни бежали от преследующего глаза.
Лик жизни прятал жизни реальную самость от зрения;
Тайный смысл жизни записан внутри, свыше.
Мысль, что ей дает смысл, живет далеко в запредельном;
Ее не видно в ее полузавершенном проекте.
Мы тщетно надеемся прочитать в тупик ставящие знаки
Или найти слово шарады наполовину разгаданной.
Только в той более великой жизни загадочная мысль
Обнаруживается, на нее намекает некое интерпретирующее слово,
Что делает земной миф понятной историей.
Что-то, наконец, было видно, что истиной выглядело.
В полуосвещенном воздухе мистерии опасной
Глаз, что глядит на половину темную истины,
Различил образ среди живого пятна,
И, всматриваясь сквозь туман тонких оттенков,
Полуслепое скованное божество он увидел,
Сбитое с толку миром, в котором оно двигалось,
Но осознающее некий свет, побуждающий его душу.
Привлеченный к странным далеким мерцаниям,
Ведомый игрою на флейте Игрока отдаленного,
Тот бог искал свой путь среди смеха и зова жизни
И указующего хаоса ее мириада шагов
К глубокой тотальной бесконечности некой.
Вокруг толпился лес ее знаков:
Наугад он читал прыжками-стрелами Мысли,
Что попадают в цель предположением или светлой случайностью,
Ее изменчивые цветные дорожные огни идеи
И ее сигналы неопределенного события быстрого,
Иероглифы ее пышных символических зрелищ
И ее межевые отметки в путях запутанных Времени.
В ее лабиринтах приближения и отступления
К каждой стороне она притягивает его и отталкивает,
Но притянутое слишком близко из его объятий бежит;
Всеми дорогами она ведет его, но ни одна не верна.
Заманиваемый многоголосым чудом ее песнопения,
Влекомый чародейством ее настроений
И движимый ее случайным касанием к горю и радости,
Он теряет себя в ней, но ее не выигрывает.
Ускользающий парадиз ему из ее глаз улыбается:
Он грезит о ее красоте, ставшей вовеки его,
Он мечтает о том, что ее члены будут терпеть его власть,
О магии ее грудей блаженства он грезит.
В ее освещенном почерке, ее причудливом
Переводе чистого оригинального текста Бога,
Он думает прочитать Писание Чудесное,
Иератический2 ключ к неведомым счастьям.
Но Слово Жизни в ее почерке скрыто,
Песнь Жизни утратила свою ноту божественную.
Невидимый, пленник в доме звука,
Дух, потерянный в великолепии грезы,
Прислушивается к оде тысячеголосой иллюзии.
Деликатная ткань колдовства крадет сердце
Или феерическая магия раскрашивает ее тона и оттенки,
Но, все же, они будят мимолетной милости трепет;
Блуждающий марш, что чеканится скитающимся Временем,
Они зовут к краткому неудовлетворенному восторгу
Или в радостях ума и чувства барахтаются,
Но светлый ответ души упускают.
Пульс слепой сердца, что через слезы достигает радость,
Стремление к пикам, никогда недостигнутым,
Неосуществленного желания экстаз
Отмечали следами последние идущие в небо восхождения ее голоса.
Трансмутированы воспоминания страдания прошлого
В сладкий убегающий след старой печали:
Ее слезы превращены в драгоценные камни боли алмазной,
Ее горе - в венец магический песни.
Кратки ее мгновения счастья,
Что касаются поверхности, затем бегут или умирают:
Утраченные воспоминания отзываются эхом в ее глубинах,
Бессмертная страсть - ее, завуалированной самости зов;
Пленник в мире ограниченном смертного,
Дух, терзаемый рыданиями жизни в ее груди;
Лелеемое страдание есть ее крик глубочайший.
Скиталец по безнадежным маршрутам,
По дорогам звука сорванный голос
Покинутый кричит блаженству забытому.
Блуждающий в отдающих эхом пещерах Желания,
Он ведет фантомов надежд умерших души
И хранит живым голос вещей преходящих
Или медлит на сладких блуждающих нотах,
В сердце боли охотясь на удовольствие.
Судьбоносная рука коснулась космических струн
И вторжение тревожного усилия
Накрывает внутренней музыки спрятанный ключ,
Что ведет поверхностные каденции, неслышимый.
Все же, это - радость жить и творить
И радость любить и трудиться, несмотря ни на какие падения,
Радость искать, хотя все, что мы находим, обманывает,
И все, на что мы опираемся, предает наше доверие;
Все же, что то в ее глубинах страдания стоило,
Страстная память, посещаемая огнем экстаза.
Даже горе было радостью, под его корнями сокрытой:
Ибо ничего не тщетно полностью, что сделал Один:
В наших потерпевших поражение сердцах сила Бога выживает
И звезда победы еще освещает нашу дорогу отчаянную;
Наша смерть сделана проходом к новым мирам.
Это дает музыке Жизни ее подъем гимна.
Всему она сообщает своего голоса славу;
Восторги небес шепчут ее сердцу и проходят,
Скоротечные томления земли кричат с ее губ и увядают.
Один Богом данный гимн ее искусство спасает,
Что пришел с ней из ее духовного дома,
Но остановился на полпути и ослаб, безмолвное слово
Бодрствующее в некой глубокой паузе ждущих миров,
Журчание, повисшее в тишине вечности:
Но никакого дуновения не приходит от мира3 небесного:
Пышная интерлюдия слухом владеет,
И сердце слушает, и душа соглашается;
Исчезающую музыку она повторяет,
Расточая на быстротечного Времени вечность.
Тремоло голосов часа
Рассеяно заслоняет высоко задуманную тему,
Которую самовоплощенный дух пришел играть
На обширных клавикордах Силы Природы.
Лишь шепот могучий здесь и там
Вечного Слова, блаженного Голоса
Или Красоты касания, трансфигурирующего сердце и чувство,
Блуждающее великолепие и мистический крик,
Призывают вернуться силу и сладость, которых больше не слышно.


Здесь брешь, здесь останавливается сила жизни иль тонет;
Эта нехватка обедняет искусство волшебника:
Эта недостаточность заставляет все казаться тонким и голым.
Полувзгляд рисует горизонт ее действий:
Ее глубины помнят, что она пришла сделать,
Но забыл ум и ошибается сердце:
В бесконечных линиях Природы потерян Бог.
Суммировать в знании всезнание,
Воздвигнуть Всемогущего в деятельности,
Создать ее Творца здесь ее сердца было самонадеянностью,
Наводнить космическую сцену совершенным Богом.
Трудясь, чтобы еще далекий Абсолют трансформировать
Во всеосуществляющее богоявление,
В провозглашение Несказанного,
Она приносит сюда славу Абсолютного силы,
Меняет баланс в ритмичном взмахе творения,
С небом покоя венчает море блаженства.
Огонь, чтобы звать вечность во Время,
Делать радость тела такой же живой, как и радость души,
Землю она к соседству с небом поднимает,
Трудится, чтобы жизнь приравнять ко Всевышнему
И согласовать Пучину и Вечного.
Ее прагматизм трансцендентальной Истины
Наполняет тишину голосами богов,
Но в крике один Голос теряется.
Ибо видение Природы за пределы ее действий взбирается.
Жизнь богов в небесах она видит свыше,
Полубог, из обезьяны встающий,
Есть все, что она может в нашем смертном элементе.
Здесь полубог, полутитан ее вершиной являются:
Эта более великая жизнь колеблется между землею и небом.
Мучительный парадокс ее грезы преследует:
Ее энергия в капюшоне заставляет неведающий мир
Искать Радость, которую ее собственная сильная хватка отбросила:
В ее объятиях к своему источнику этот мир повернуться не может.
Ее сила огромна, бесконечна ее действия дорога широкая,
Заблудился его смысл и утерялся.
Хотя она несет в своей тайной груди
Закон и путешествующий изгиб всех рожденных вещей,
Ее знание частичным кажется, ее цель - маленькой;
По почве стремления ее роскошные часы ступают.
Свинцовое Незнание отягощает крылья Мысли,
Ее сила угнетает существо своими нарядами,
Ее действия в тюрьму его бессмертный взгляд заточают.
Чувство ограниченности часто владения ее посещает
И нигде не гарантировано довольство и мир:
Ибо всей глубине и красоте ее работы
Не достает мудрости, что дух свободным делает.
Старое и поблекшее очарование имеет сейчас ее лик
И от него кутает ее быстрое и странное знание;
Его широкая душа просила более глубокой радости, чем ее.
Из ее затейливых линий он искал бегства;
Но ворот ни из рога, ни из слоновой кости
Не нашел он, ни задней дверцы духовного зрения,
Там не было выхода из этого подобного грезе пространства.
Наше существо должно двигаться вечно во Времени;
Смерть не помогает нам, тщетна на прекращение надежда;
Тайная Воля продолжаться нас принуждает.
Нашей жизни отдохновение лежит в Бесконечности;
Она не может закончиться, ее концом является всевышняя Жизнь.
Смерть есть проход, не цель нашей прогулки:
Какой-то древний глубокий импульс продолжает трудится:
Наши души влекомы словно скрытою сворой,
Несомы от рождения к рождению, от мира к миру,
Наши действия продолжают после спадания тела
Старое нескончаемое путешествие без перерыва.
Ни один тихий пик не обнаруживается там, где отдохнуть может Время.
Это был магический поток, что не достигал моря.
Как бы далеко он ни шел, куда бы ни поворачивал,
Колесо работ бежало за ним и обгоняло;
Всегда оставалась задача последующая, чтобы ее делать.
Удар действия и крик поиска
В том беспокойном мире постоянно росли;
Занятой ропот наполнял сердце Времени.
Все было изобретением и беспрестанным движением.
Сотни дорог жить пробовались тщетно:
Тождественность, что принимает тысячу форм,
Старалась бежать от свой монотонности долгой
И сделать новые вещи, что вскоре оказывались подобными прежним.
Курьезные декорации манили глаз
И ценности новеллы полировали древние темы,
Чтобы обмануть ум перемены идеей.
Другая картинка, которая была все той же при этом,
Появлялась на смутном космическом фоне.
Лишь иной лабиринтоподобный дом
Творений и их дел и событий,
Город интенсивного движения связанных душ,
Рынок творения и ее товаров,
Предлагался трудящемуся сердцу и разуму.
Кругом, кончающимся там, где впервые он начался,
Является обрубленный идущий вперед вечный марш
Прогресса по неизвестному пути совершенства.
Каждая финальная схема ведет к плану дальнейшему.
Однако каждое новое отправление казалось последним,
Вдохновленным евангелием, последним пиком теории,
Прокламирующей панацею ото всех горестей Времени
Или несущею мысль в ее окончательного зенита полете
И возвещающей открытие высшее;
Каждая краткая идея, структура непрочная,
Публикует бессмертность своего правила,
Свое требование быть совершенной формой вещей,
Последний конспект Истины, золотую вершину Времени.
Но ничего бесконечной ценности достигнуто не было:
Мир, всегда создаваемый заново, никогда не завершаемый,
Постоянно громоздил половинчатые попытки на попытки утраченные
И смотрел на фрагменты как на вечное Целое.
В бесцельность вздымающаяся тотальность вещей сделанных,
Существование казалось напрасной неизбежности актом,
Борьбою противоположностей вечных
В антагонизма тесно сплетенных объятиях,
Игрою без развязки или идеи,
Голодным маршем жизней без цели,
Или, написанной на доске голой Пространства,
Бесполезной и повторяющейся суммою душ,
Надеждою падающей, светом, что никогда не сияет,
Трудом незаконченной Силы,
Привязанной к своим действиям в вечности смутной.
Там не было конца или ничто еще не могло быть увидено:
Хотя побежденная, жизнь должна продолжать делать усилия;
Она всегда видит корону, которую не может схватить;
Ее глаза фиксированы на том, что за пределами ее состояния падшего.
Еще дрожит в ее и нашей груди
Слава, что когда-то была и которой нет больше,
Или к нам из некоего неосуществленного запредельного взывает
Величие, запинающимся миром еще не достигнутое.
В памяти позади нашего смертного чувства
Греза упорствует более просторного и счастливого воздуха,
Веющего вокруг свободных сердец радости и любви,
Забытого нами, бессмертного в утраченном Времени.
Призрак блаженства преследует ее часто посещаемые глубины;
Ибо она еще помнит, хотя сейчас так далека,
Свое царство золотого покоя и желания довольного
И красоту и силу, и счастье, что были ее
В сладости ее парадиза пылающего,
В ее царстве экстаза бессмертного
На полпути между Пучиной и тишиной Бога.
Это знание в наших скрытых частях мы храним;
Пробудившиеся к некой смутной мистерии призыву,
Мы встречаем незримую Реальность глубокую,
Куда более истинную, чем мировой лик нынешней истины:
Нас преследует самость, которую мы сейчас не можем вернуть,
И движимы Духом, которым мы должны еще стать.
Как тот, кто своей души царство утратил,
Мы оглядываемся на некую божественную фазу рождения нашего,
Иную, чем это несовершенное творение здесь,
И еще надеемся в этом или более божественном мире
Вернуть от терпеливой стражи Небес
То, что из-за забывчивости нашего разума мы упускаем,
Нашего существа счастье естественное,
Нашего сердца восторг, который мы обменяли на горе,
Трепет тела, который мы за простую боль отдали,
Блаженство, к которому наша смертная природа стремится,
Как смутный мотылек стремится к Свету сияющему.
Наша жизнь - это марш к победе, никогда не достигнутой.
Эта волна бытия, по восторгу томящаяся,
Эта пылкая суматоха неудовлетворенных сил,
Эти длинные далекие шеренги вперед устремленных надежд
Поднимают боготворящие глаза к голубой Пустоте, называемой небом,
Глядящие в поисках золотой Руки, что не приходила ни разу,
Прибытия, которого все творение ждет,
Прекрасного лика Вечного,
Что покажется на дорогах Времени.
Все же, до сих пор мы себе говорим, оживляя веру:
"О, несомненно, однажды он придет на наш крик,
Однажды он сотворит нашу жизнь заново
И произнесет магическую формулу мира4
И принесет совершенство в схему вещей.
Однажды он низойдет в жизнь и смерть,
Покидая тайну вечных дверей,
В мир, который о помощи взывает к нему,
И принесет истину, что дух свободным сделает,
Радость, что есть крещение души,
Силу, что есть простертые руки Любви.
Однажды он поднимет ужасную вуаль своей красоты,
Навяжет восторг сердцу мира бьющемуся
И обнажит свое тайное тело блаженства и света."
Но сейчас мы бьемся достичь неведомой цели:
Нет здесь конца рождению и поиску,
Здесь нет конца умиранию и возвращению;
Жизнь, что достигает своей цели, просит целей более великих,
Жизнь, что не достигла и умерла, должна жить снова;
Пока она не найдет себя, она прекратиться не может.
Все должно быть сделано, ради чего жизнь и смерть были сделаны.
Но кто скажет, что даже после этого отдых наступит?
Или там отдых и действие являются тем же
В глубокой груди всевышнего восторга Бога.
В высоком состоянии, где нет больше неведения,
Каждый момент есть волна блаженства и мира,
Отдых - Бога созидательная неподвижная сила,
Деятельность - рябь в Бесконечном,
И рождение - Вечности жест.
Солнце трансфигурации еще может сиять
И Ночь может обнажить свое ядро мистического света;
Самоаннулирующийся, несущий самому себе страдания парадокс
Может в самосветящуюся мистерию превратиться,
Путаница - в полное радости чудо.
Тогда Бог может быть видим здесь, здесь принять форму;
Идентичность духа обнажена будет;
Жизнь откроет свой бессмертный истинный лик.
Но сейчас безграничный труд ее есть удел:
В его повторяющейся десятичной событий
Рождение и смерть являются непрестанного повторения точками;
Старым знаком вопроса, стоящим в конце каждой страницы законченной,
В каждом томе ее усилия истории.
Хромое Да через эпохи все еще путешествует,
Сопровождаемое вечным Нет.
Все выглядит тщетным, однако игра нескончаема.
Бесстрастное вечно кружащее Колесо поворачивается,
Жизнь не имеет исхода, не приносит смерть избавления.
Свой пленник, живет существо
И хранит свое бессмертие тщетное;
Угасание отвергается, его единственный способ побега.
Ошибка богов сделала мир.
Или равнодушный Вечный смотрит на Время.

Конец песни шестой

Песнь Седьмая
Нисхождение в Ночь

Разум, освобожденный от жизни, сделанный спокойным, чтоб знать,
Сердце, отделенное от слепоты и от боли,
Печати слез, уз неведения,
Он повернулся найти этой широкой мировой неудачи причину.
Он смотрел в другую сторону от зримого лика Природы
И посылал свой взгляд в недоступную зрению Ширь,
В грозную Бесконечность неведомую,
Спящую позади бесконечного круга вещей,
Которая несет вселенную в своих безвременных ширях
И бытия которой мелкие волны есть наши жизни.
Миры несознательным Дыханием той Бесконечности строятся
И Материя и Разум - ее фигуры или ее силы,
Наши бодрствующие мысли - продукт ее снов.
Вуаль была прорвана, что скрывает Природы глубины:
Он видел источник длящегося страдания мира
И пасть черной ямы Неведения;
Зло, в корнях жизни хранимое,
Подняло свою голову и в его глядело глаза.
На берегу смутном, где субъективное умирает Пространство,
С застывшего гребня, обозревающего все существующее,
Тенистое пробуждалось Неведение,
Его широкие черные глаза удивлялись на Время и Форму,
Таращились на изобретения живой Пустоты
И Пучину, откуда идут наши начала.
Позади показалась серая маска Ночи резная,
Наблюдающая рождение всех сотворенных вещей.
Скрытое Могущество, осознающее свою силу,
Неясное и таящееся всюду Присутствие,
Неблагоприятный Рок, что грозит всем сотворенным,
Смерть, фигурирующая как семя темное жизни,
Казалось, порождают и убивают мир.
Затем из мрачной мистерии пучин
И из пустой груди Маски
Что-то прокралось вперед, что казалось бесформенной Мыслью.
Фатальное Влияние тайком овладело созданиями,
Чье летальное касание преследует бессмертный дух,
На жизнь был положен палец смерти охотящейся
И затянута заблуждением, страданием и горем
Души врожденная воля к истине, свету и радости.
Деформация обвила то, что требовало быть
Существа истинным поворотом, Природы побуждением истинным.
Враждебный и извращающий Ум за работой
В каждом углу сознательной жизни таился,
Портил ее собственными формулами Истину;
Слух души заграждающий,
Поражающий оттенком сомнения знание,
Он захватил в плен оракулов оккультных богов,
Стер надписи на указательных столбах паломничества Жизни,
Вычеркнул прочные скальные эдикты, высеченные Временем,
И на фундаментах Закона космического
Воздвиг бронзовые пилоны правления неверного.
Даже Свет и Любовь, заклинанием этой плащом скрытой опасности
Превращенные из блестящей природы богов
В падших ангелов и солнца сбивающие,
Стали опасностью и чарами сами,
Порочной сладостью, небеснорожденным злым колдовством;
Его сила могла деформировать вещи божественнейшие.
Разум скорби дышит на мир;
Всякая мысль осаждена была ложью, всякое действие
Несло штамп дефекта или крушения знак,
Любая попытка высокая - падением или пустою удачей,
Но никто не мог знать своего падения причины.
Серая Маска шептала, и хотя ни звука не было слышно,
Однако в невежественное сердце зерно было брошено,
Что несет черный плод страдания, смерти и бедствия.
Из холодных степей Незримого голого
Невидимые, носящие Ночи серую маску,
Появлялись тенистые посланцы ужасные,
Оккупанты из мира силы опасного,
Послы абсолюта зла.
В тишине недоступные слуху голоса говорили,
Руки, которые не видит никто, зерно бросали фатальное,
Не видна ни одна форма, однако была сделана работа ужасная,
Железный декрет, искривленным шрифтом унциальным записанный,
Навязывал закон греха и враждебной судьбы.
Жизнь на него изменившимися и мрачными глазами глядела:
Ее красоту он видел и в существах сердце томящееся,
Что маленьким счастьем довольно,
Маленькому лучику истины и любви отвечающее;
Он видел ее солнечный свет и небо ее голубое,
Ее зелень листвы и оттенок и запах цветов,
И очарование детей и любовь друзей,
И красоту женщин, и добрые сердца людей,
Но также видел ужасную Силу, что управляет ее настроениями,
И муку, которую она на своих путях рассыпает,
Рок, шагов людей ждущий, незримый,
И ее злой, скорбный и последний дар смерти.
Дыхание разочарования и декаданса
Портящее поджидало зрелость Жизни
И полновесное зерно души гнить заставляло:
Прогресс становился поставщиком Смерти.
Мир, что цепляется к закону убитого Света,
Лелеял мертвых истин трупы протухшие,
Приветствовал искривленные формы как вещи свободные, новые, верные,
Красоту пил из уродства и зла,
Себя гостями на банкете богов ощущающих,
И пробовал порченное как пищу, пикантно приправленную.
Тьма, утвердившаяся в тяжелом воздухе;
Она за светлой улыбкой с уст Природы охотилась
И убивала прирожденную уверенность в ее сердце,
И искривленный взгляд страха в ее глаза вкладывала.
Вожделение, что деформирует добро духа природное,
Подменило изготовленными добродетелью и пороком
Искренний спонтанный импульс души:
Поражая Природу ложью дуальности,
Их двойственные ценности запретный вкус разжигали,
Делали зло освобождением от поддельного добра,
Вскармливали эго на грехе и на праведности
И делали все инструментом Ада.
В куче отбросов у монотонной дороги
Старые простые восторги лежать были оставлены
На пустыре спуска жизни в Ночь.
Вся слава жизни потускнела, сомнением запятнанная;
Вся красота на стареющем лице кончилась;
Всякая сила в Богом проклятую тиранию превращена,
А Истина - в фикцию, разумом требуемую:
Погоня за радостью была сейчас утомленной охотой;
Всякое знание оставляло вопрошающее Неведение.


Он увидел поднимающиеся словно из темного лона
Тело и лик Незримого темного,
Скрытого позади красивых внешностей жизни.
Его опасная коммерция есть нашего страдания причина.
Его дыхание есть в сердцах людей тонкий яд;
Все зло стартует от этого неясного лика.
Опасность сейчас посещала часто воздух обычный;
Мир становился грозящими Энергиями полон,
И куда бы не поворачивал свои глаза он за помощью,
В поле, в дом, на улицу, лагерь, на рынок,
Он встречал крадущиеся и тайные приходы и удаления
Вооруженных тревожащих наделенных телом Влияний.
Марш фигур богинь, обнаженных и темных,
Грандиозным выходом беспокоящих воздух;
Пугающие шаги ступали незримые близко,
Формы, что были угрозами, вторгались в мечту-свет,
Зловещие существа проходили мимо него по дороге,
Чей даже взгляд был бедою:
Очарование и сладость, грозная и внезапная,
Лица, что поднимались, соблазняя глаза и уста,
Приближались к нему, вооруженные красотой как ловушкой,
Но таящие фатальный смысл в каждой черте
И могущие в любой момент измениться опасно.
Но он один различал ту атаку сокрытую.
Вуаль лежала на том внутреннем видении,
Сила была там, что свои ужасные прячет шаги;
Все было оболгано, хотя сама мысль была истинной;
Все было осаждено, но об осаде не знало:
Ибо никто не мог видеть своего падения авторов.
Осознавая некую темную мудрость, еще утаиваемую,
Что была печатью и оправданием той силы,
Он следовал трактом смутных ужасных шагов,
Возвращаясь в ночь, откуда пришли они.
Тракта, не возводимым никем и которым никто не владел, достиг он:
Туда мог войти всякий, но никто не мог остаться надолго.
Это были злого воздуха ничейные земли,
Полное толп соседство без единого дома,
Пограничные земли между миром и адом.
Там нереальность была господином Природы:
Это было пространство, где ничего не могло истинным быть,
Ибо ничто не было тем, чем оно претендовало быть:
Высокая видимость кутала пустоту правдоподобную.
Однако своего собственного притворства не признавало ничто
Даже перед самим собою в сердце неясном:
Обширный обман был законом вещей;
Только обманом они могли жить.
Несубстанциональное Ничто гарантировало
Фальшь форм, которые эта Природа взяла
И заставила их на время существующими и живыми казаться.
Заимствованная магия вытаскивала из Пустоты их;
Они принимали форму и вещество, что были не их,
И показывали цвет, что хранить не могли,
Зеркала для фантома реальности.
Каждый радужный блеск был ложью блестящей;
Красота нереальная украшала чарующий лик.
Нигде в том, что что-то останется, нельзя было быть уверенным:
Радость вскармливала слезы, а добро доказывало зло,
Но никогда из зла не получалось добро:
Любовь рано заканчивалась в ненависти, восторг убивал болью,
Правда в ложь вырастала, и смерть правила жизнью.
Сила, что смеялась над бедами мира,
Ирония, что соединяла противоположности мира
И бросала их в руки друг друга бороться,
Помещала сардонический рот на лицо Бога.
Чужая, ее влияние входило всюду
И раздвоенный след копыта на груди оставляло;
Искривленное сердце и странная мрачная улыбка
Надсмехалась над зловещей комедией жизни.
Возвещающая опасной Формы прибытие
Зловещая поступь смягчала свой звук шагов страшный,
Чтобы никто не может понять или быть настороже;
Никто не слышал, пока не смыкалась ужасная хватка.
Или даже все предсказывало приближение божественное,
Ощущался воздух пророчества, надежда небесная,
Слышимая как евангелие, как звезда новая видимая.
Дьявол был виден, но закутанный в свет;
Он казался с небес помогающим ангелом:
Он вооружал Писанием и Законом неправду;
Он обманывал мудростью, добродетелью совращал душу
И вел к погибели по направленным к небесам тропам.
Он давал щедрое чувство силы и радости,
И, когда предупреждение изнутри поднималось,
Нежными тонами он успокаивал ухо
Или пленил разум его собственной сетью;
Его строгая логика позволяла лжи выглядеть правдой.
Изумляя избранника святым знанием,
Он говорил самим голосом Бога.
Воздух был полон вероломства и хитрости;
Говорить правду было уловкой в том месте;
Засада таилась в улыбке и опасность делала
Своим покровом надежность, доверие - воротами для своего входа:
Ложь приходила смеясь с глазами истины;
Каждый друг мог превратиться во врага и шпиона,
Рука, которую пожимали, в рукаве скрывала жало кинжала,
И объятия могли оказаться железной клеткою Рока.
Агония и опасность подкрадывались к трепещущей жертве
И мягко говорили, как с робким другом:
Атака начиналась внезапно, неистовая и незримая;
Страх на каждом повороте прыгал на сердце
И кричал мучимым страшным голосом;
Он взывал, умоляя спасти, но никто не подходил близко.
Все осторожно ходили, ибо смерть всегда была близко;
Однако предосторожность казалась тщетной, пустой тратой внимания,
Ибо все, что охранялось, оказывалось в смертельных тенетах,
И когда после долгой неизвестности приходило спасение
И приносило довольное избавление, обезоруживающее силу,
Оно было подобно улыбающемуся проходу к еще худшей судьбе.
Там не было перемирия и надежного места для отдыха;
Никто не отваживался спать или опускать свои руки:
Это был мир сюрпризов и битвы.
Все, кто там был, жили лишь для себя;
Все против всех воевали, но с общей ненавистью
Обрушивались на разум, что искал какого-то более высокого блага;
Истина была изгнана, чтобы не смела она говорить
И вредить сердцу тьмы своим светом
Или вносить свою гордость знания и поносить
Утвержденную анархию вещей установленных.


Затем сцена сменилась, но сохранила свою ужасную суть:
Изменив свою форму, жизнь оставалась все той же.
Столица там без Государства была:
Она не имела правителя, лишь группы, что борются.
Он видел город Неведения древнего,
Основанный на почве, что не знала Света.
Там каждый в своей собственной темноте шел один:
Они были согласны разнится лишь в путях Зла,
Жить на свой собственный лад для своих собственных самостей
Или проводить в жизнь общую ложь и неправильность;
Там Эго было господом на своем сидение павлиньем
И Ложь сидела за ним, супруга его и царица:
Мир поворачивался к ним, как Небеса к Богу и Истине.
Несправедливость оправдывала декретами твердыми
Суверенные гири легализованной торговли Ошибки,
Но все эти гири были фальшивы и ни одна не была одинаковой;
Постоянно она наблюдала за своим мечом и весами,
Чтобы никакое святотатственное слово не могло обличить
Освященные формулы ее старого дурного правления.
В высокие вероисповедания закутанное своеволие всюду ходило
И лицензия шествовала, болтая о порядке и правильности:
Там не было алтаря, к Свободе поднятого;
Подлинная свобода вызывала отвращение и травилась:
Гармонии и терпимости нигде не могли быть увидены;
Каждая группа провозглашала свой страшный и голый Закон.
Каркас этики выпячивался библейскими правилами
Или теория страстно верила и превозносила
Табличку, выглядевшую священным кодом высоких Небес.
Формальная практика, бронею и железной кольчугой покрытая,
Давала грубому и безжалостному роду воинственному
Вышедшему из недр диких земли
Гордую непреклонную позу благородства сурового,
Гражданскую позу, негибкую, грозную.
Но все их приватные действия изобличали ту позу:
Полезность и сила были их Правом и Истиной,
Орлиная жадность загребала свое добро вожделенное,
Клювы долбили и когти рвали любую добычу, более слабую.
В их сладкой секретности приятных грехов
Они повиновались Природе, а не моралисту Богу.
Несознательные торговцы в узлах противоположностей,
Они делали то, что в других стали б преследовать;
Когда их глаза глядят на порок ближнего,
Они негодованием горят, добродетельным гневом,
Забыв о своих собственных глубоко скрытых проступках,
Подобные своре они побивали камнями соседа, в грехе уличенного.
Прагматичный судья внутри издавал декреты фальшивые,
Формулировал на основе справедливости беззакония худшие,
Обосновывал злые деяния, санкционировал шкалу
Интереса и желания меркантильного эго.
Так баланс сохранялся, так жить мог тот мир.
Фанатичный пыл толкал их культы безжалостные,
Всякая вера, что была не их, кровоточила, как ересь бичуемая;
Они допрашивали плененного, пытаемого, сжигаемого или избиваемого
И заставляли душу оставить правду или умереть.
Среди своих сталкивающихся кредо и воюющих сект
Религия сидела на троне, испачканном кровью.
Сотни тираний притесняли и убивали
И основывали единство на обмане и силе.
Лишь видимое как реальное там ценилось:
Идеалом было циничной насмешки удар;
Обсуждаемый толпою, передразниваемый просвещенными умами,
Духовный поиск скитался отверженный, -
Самообманывающая паутина мысли мечтателя
Или сумасшедшая химера, или лицемера фальшивка, -
Его страстный инстинкт, ступая через умы затемненные,
Терялся в кругооборотах Неведения.
Ложь там была истиной, а истина - ложью.
Здесь должен путешественник Пути, вверх устремленного, -
Ибо царства Ада отваживающегося искривляют небесный маршрут, -
Делать паузу или проходить медленно через это пространство опасное,
Молитва на его губах и великое Имя.
Если бы не распознания зондирующее все острого копья острие,
Он мог бы оступится в бесконечные сети фальшивости.
Он должен часто через плечо назад озираться,
Как тот, кто на своей шее ощущает дыхание врага;
Предательский удар, еще таящийся сзади,
Может повергнуть и пригвоздить к земле нечестивой,
Его спину пронзить Зла острым колом.
Так может он на дороге Вечного пасть,
Потеряв право на единственный шанс духа во Времени
И никаких новостей от него не достигнет ждущих богов,
Отмеченное "пропавшим без вести" в реестре душ
Его имя станет надежды провалившейся индексом,
Позицией мертвой звезды вспоминаемой.
Только те в безопасности были, что в своих сердцах Бога хранили:
Храбрость - броня их, вера - их меч, они должны продвигаться,
Рука готова разить, разведывать - глаз,
Бросающие внимание вперед как копье,
Герои и солдаты армии Света.
И с трудом даже в том случае, ужасные минуя опасности,
Освобожденные в более спокойном и чистом воздухе,
Они осмеливаются наконец дышать и опять улыбаться.
Снова они движутся под солнцем реальным.
Хотя Ад на власть претендует, дух еще силу имеет.
Эти Ничейные Земли он прошел без дебатов;
Его послали высоты, его Пучина желала:
Никто не встал у него на пути, ничей не запрещал голос.
Ибо быстр и легок бегущий вниз путь,
А сейчас его лицо было повернуто к Ночи.


Более великая ждала тьма, худшее царство,
Если что-то может быть хуже того, где все есть зла крайность;
Все же, неприкрытое рядом с прикрытым есть обнаженное худшее.
Там Бога, Истины и небесного Света
Никогда не было, или же они не имели силы там больше.
Как когда кто-то скользит в транс момента глубокого
В другой мир над границею разума,
Он пересек границу, чей тайный след
Глаз не мог видеть, лишь душа чувствовала.
В бронированные суровые владения он пришел
И увидел себя скитающимся, как душа затерявшаяся,
Среди грязных стен и первобытных трущоб Ночи.
Вокруг него толпились серые и убогие хижины,
С гордыми дворцами извращенной Силы граничащие,
Нечеловеческие кварталы и демонические палаты.
Свою ничтожность гордое в злом обнимало;
Нищета, посещающая часто великолепие, давила те жестокие
Серые пригороды городов грезы-жизни.
Там Жизнь выставляла душе-зрителю
Теневые глубины ее странного чуда.
Сильная и падшая богиня, надежды лишенная,
Затемненная, деформированная какими-то ужасными заклинаниями Горгоны,
Как может проститутка, императрица в притоне,
Нагая, бессовестная, ликующая, она поднимала
Свой злой лик опасного очарования и красоты
И, притягивая паникующего к вызывающему дрожь поцелую,
Между великолепием своих фатальных грудей
Заманивала в их пучину падение духа.
Через его поле зрения она множила
Как на сценическом фильме или движущейся пластинке
Неумолимое великолепие своих кошмарных пышностей.
На темном фоне бездушного мира
Она ставила между пылающим светом и тенью
Свои драмы горя глубин,
Написанные на агонизирующих нервах созданий живущих:
Эпосы ужаса и жестокого величия,
Кривые статуи, брошенные и заскорузлые в грязи жизни,
Избыток отвратительных форм и мерзких дел
Парализовал жалость в стывшей груди.
В балаганах греха и ночных посещений порока
Величаемые низости похотливости тела
И грязные фантазии, врезанные в плоть,
Превращали в декоративное искусство вожделение:
Оскорбляя дар Природы, ее извращенное искусство
Увековечивало посеянное зерно живой смерти,
В грязный бокал вакхическое лило вино,
Сатиру давало жезл бога.
Нечистые, садистские, с гримасничающим ртом,
Серые бесстыдные изобретения, отвратительные и ужасные
Приходили телевизионным изображением из пучин Ночи.
Ее умение, изобретательное и чудовищное,
Не терпящее никакой естественной формы и равновесия,
Зияние нагих преувеличенных линий,
Давали карикатуру полной реальности,
И причудливых искривленных форм парады искусства,
И театры масок, ужасных и непристойных,
Топтали до мучимых поз чувство истерзанное.
Поклонник неумолимого зла,
Она делала низость великим и грязь возвеличивала;
Драконья сила энергий рептильих
И странные прозрения пресмыкающейся Силы,
И змеиные грандиозности, лежащие в грязи,
Предлагали обожание мерцанию слизи.
Вся Природа, вытащенная из ее каркаса и базы
Изгибалась в противоестественной позе:
Отвращение стимулировало желание инертное;
Агония была сделана для блаженства приправленной пищей,
Ненависти препоручали труд вожделения
И пытка принимала форму объятий;
Ритуальная мука смерть освящала;
Поклонение предлагалось Небожественному.
Новые эстетики искусства Ада,
Что учили ум любить то, что душа ненавидит,
Навязывали верность трепещущим нервам
И принуждали нежелающее тело вибрировать.
Слишком сладкая и чересчур гармоничная, чтобы возбуждать
В том режиме, что пачкал существа сердцевину,
Была запрещена красота, чувство сердца вогнано в спячку,
И на их месте лелеялись ощущения трепеты;
Мир для струй чувственного призыва зондировался.
Здесь холодный материальный интеллект был судьей
И нуждался в чувственных уколах, встряске и плети,
Чтобы его твердая сухость и мертвые нервы могли ощущать
Какую-то страсть, силу и острый вкус жизни.
Новая философия теоретизировала зла правила,
Сияя в своей славе в декаданса мерцающей гнили,
Или давала питоньей силе убедительную речь
И вооружала первобытное животное знанием.
Над жизнью и Материей лишь размышляя, сгибался
Разум, измененный по образу зверя, на задних лапах стоящего;
Он в яму протискивался, чтобы докопаться до истины,
И освещал свои поиски подсознания вспышками.
Оттуда пузырясь поднимались, пятная более высокий воздух,
Грязные и гниющие секреты Пучины:
Это называлось позитивным фактом и жизнью реальной.
Это сейчас составляло атмосферу зловонную.
Звериная страсть кралась из тайной Ночи,
Чтобы наблюдать за свою добычей глазами пленяющими:
Вокруг него, как огонь с языками плюющимися,
Развалился и смеялся скотский экстаз;
Воздух животными и свирепыми был наполнен желаниями;
Толпящиеся и жалящие роем чудовищным
В его мозг с пагубным жужжанием вдавливались
Мысли, что могли отравить самое небесное дыхание Природы,
Принуждающие веки противящиеся зрение мучить
Действия, что мистерию Ада показывали.
Все, что там было, было по этому образчику сделано.


Подчиненная раса населяла те части.
Демоническая сила, скрывающаяся в человека глубинах,
Что вздымается, подавленная человеческого сердца законом,
Напуганная спокойными и суверенными глазами Мысли,
Может в огне и землетрясении души
Подняться и, к родной ночи взывая,
Опрокинуть резон, оккупировать жизнь
И отпечатать свое копыто на дрожащей почве Природы:
Она была для них их существа пламенеющей сутью.
Могучая энергия, бог-монстр,
Суровый для сильного, неумолимый для слабого,
Он пялился на грубый безжалостный мир, который он сделал,
Каменными глазами своей идеи фиксированной.
Его сердце было пьяно вином ужасного голода,
В страданиях других он ощущал восторг трепетный
И смерти и разрушения грандиозную музыку слушал.
Иметь силу, быть господином единственной добродетелью и благом было.
Он требовал весь мир для обитаемой комнаты Зла,
Для своей партии беспощадного тоталитарного царствия
Жестокой судьбы созданий дышащих.
Все по одному плану сформировано и стандартизировано было
Под бездыханным весом темной диктатуры.
На улице, в доме, в советах, дворах
Он встречал существ, которые выглядели, как люди живые,
И поднимались в речи на крыльях мысли высоких,
Но давали убежище всему, что ниже человека и подло,
Ниже, чем самая низкая рептилия ползает.
Резон, для близости к богам предназначенный
И поднятый к небесному уровню касанием разума,
Лишь усугублял своим лучом освещающим
Их врожденной природы кривую чудовищность.
Часто, знакомое лицо изучая,
Радостно встреченное на каком-то повороте опасном,
Признать взгляд света надеясь,
Его зрение, внутренним глазом духа предупрежденное,
Открывало внезапно там Ада торговую марку
Или видело со внутренним чувством, что ошибиться не может,
В сходстве прекрасной или мужественной формы
Демона, гоблина и упыря.
Высокомерие царило холодной силы с каменным сердцем,
Могучей, послушной, одобренной законом Титана,
Громкий хохот великанской жестокости
И свирепые довольные дела людоедских насилий.
В этом обширном циничном логове зверей мыслящих
Поиски следа жалости и любви тщетны;
Там нигде не было касания сладости,
Одна только Сила и ее прислужники, жадность и ненависть:
Там страдающему помощи не было, никто не спасал,
Никто не смел сопротивляться или произнести благородное слово.
Вооруженная защитою тиранической Силы,
Подписывающая эдикты своего правления страшного
И использующая как печать кровь и пытку,
Тьма прокламировала свои лозунги миру.
Рабское, носящее наглазники молчание в уме водворилось
Или лишь заученный урок повторяло,
В то время как митрой пожалованная, носящая доброго пастыря жезл
Фальшь возводила на трон в напуганных и распростертых сердцах
Культы и кредо, что живую организуют смерть
И убивают душу на алтаре лжи.
Все были обмануты или своему собственному обману служили;
Истина в той удушающей атмосфере не могла жить.
Там верило в свою собственную радость несчастье
И обнимали свои жалкие глубины слабость и страх;
Все, что низко и полно грязных мыслей, основой,
Все, что серо, бедно и жалко,
Дышало в вялом довольстве своим естественным воздухом
И не ощущало стремления к избавлению божественному:
Высокомерные, надсмехающиеся над состояниями более светлыми,
Люди бездн презирали солнце.
Огражденное самодержавие свет исключало;
Утвердившееся в своей воле быть своей собственной серою самостью,
Оно превозносило свои нормы как уникальный и великолепный образчик:
Свой голод оно успокаивало грабителя грезами;
Щеголяя своим крестом рабства словно венцом,
Оно цеплялось за свою жестокую автономию мрачную.
Бычья глотка, на своем языке медном ревущая;
Его тяжелый и бесстыдный шум, Пространство полнящий,
И грозящий всем, кто осмеливается прислушаться к истине,
Требовал монополии на избитое ухо;
Оглушенное согласие его голосование давало,
Выкрикиваемые в ночи хвастливые догмы
Хранили для падшей души, когда-то считавшейся богом,
Гордость ее абсолюта пучинного.


Одинокий открыватель в тех угрожающих царствах,
Охраняемых как города термитов от солнца,
Подавленный среди толп, топота, шума и вспышек пламени,
Проходящий от сумерек к сумеркам еще более опасным,
Он боролся с силами, что вырывали из ума его свет,
И отбивал от себя их влияния цепляющиеся.
Вскоре он прошел в смутное пространство без стен.
Ибо сейчас населенные тракты были оставлены сзади;
Он гулял между широкими берегами бледнеющего вечера.
Вокруг него росла протяженная духовная пустота,
Угрожающая пустыня, зловещее одиночество,
Что оставляло ум обнаженным перед нападением невидимым,
Пустою страницей, на которой все, что угодно, могло написать
Совершенно чудовищные послания без контроля.
Путешествующая точка по идущим вниз дорогам Сумерек
Среди бесплодных полей, сараев и тянущихся беспорядочно хижин,
Среди редких призрачных искривленных деревьев,
Он чувство смерти и сознательной пустоты встретил.
Но до сих пор невидимая враждебная Жизнь там была,
Чье равновесие, подобное смерти, сопротивляющееся свету и истине,
Делало живой унылую брешь в недействительности.
Он слышал вызывающие страх голоса, что отвергали;
Атакуемый мыслями, что как призрачные орды кишели,
Жертва таращащимся фантомам мрака
И ужаса, со своим летальным ртом приближающегося,
Ведомый странною волей вниз, всегда вниз,
Небо свыше - коммюнике Рока,
Он старался защитить свой дух от отчаяния,
Но ощущал ужас нарастающей Ночи
И Пучину, поднимающуюся его душу требовать.
Затем кончились жилища созданий и их форм
И одиночество обернуло его в свои безгласные складки.
Все исчезло внезапно, словно мысль вычеркнутая;
Его дух стал пустой слушающей бездной,
Лишенной мертвых иллюзий мира:
Ничего оставлено не было, даже злого лица.
Он был наедине с серой Ночью питоньей.
Густое и безымянное Ничто, сознательное, немое,
Которое казалось живым, но без тела иль разума,
Жаждало всех существ уничтожить,
Чтобы оно могло быть вовеки нагим и единственным.
Словно в неосязаемых челюстях зверя бесформенного,
Сжимаемый, удушаемый тем жаждущим липким пятном,
Влекомый к какому-то гигантскому черному рту,
Глотающему горлу и брюху рока огромному,
Его существо из своего собственного поля зрения скрылось,
Утягиваемое к глубинам, что его падения жаждали.
Бесформенная пустота его борющийся мозг угнетала,
Тьма жестокая и холодная парализовала его плоть,
Нашептываемые серые внушение холодили его сердце;
Увлекаемая змеиной силой из своего теплого дома
И к затуханию в мрачной пустоте волочимая,
Жизнь цеплялась за свое место веревками хватающего воздух дыхания;
Его тело темным языком было обхвачено.
Существование задыхалось, борясь, чтоб выжить;
Надежа гасла, в его пустой душе погибала,
Вера и память отмененные умерли
И все, что духу в его пути помогает.
Через каждый натянутый и болящий нерв полз,
Оставляя позади свой мучительно трясущийся след,
Безымянный и невыразимый страх.
Как когда море приближается к жертве, неподвижной и связанной,
Так его постоянно молчащий ум приближение встревожило
Неумолимой вечности
Невыносимой и нечеловеческой боли.
Ее он должен терпеть, его надежда на небеса удалилась;
Он должен существовать вечно без угасания мира
В медленном страдающем Времени и мучимом Пространстве,
Мучимое ничто - бесконечное его состояние.
Безжизненная пустота была сейчас его грудью,
И в том месте, где когда-то была светлая мысль,
Как бледный и неподвижный призрак лишь оставалась
Неспособность к надежде и вере
И мертвая убежденность побежденной души,
Бессмертной еще, но свою божественность утерявшей,
Себя потерявшей и Бога, и миры более счастливые.
Но он крепился, успокаивал тщетный ужас, терпел
Душащие кольца агонии и страха;
Затем мир вернулся и души взгляд суверенный.
Пустому ужасу спокойный Свет отвечал:
Неизменное, неумирающее и нерожденное,
Могучее и молчаливое Божество в нем проснулось
И лицом к лицу встречало опасность и страдание мира.
Он овладел с одного взгляда Природы потоками:
Он встречал своим неприкрытым духом Ад обнаженный.

Конец песни седьмой

Песнь Восьмая
Мир Фальши, Мать Зла и Сыны Тьмы

Затем спрятанное сердце Ночи он смог увидеть:
Труд его бессознательности полной
Явил свою ужасную Пустоту бесконечную.
Бездушная незаполненная Бесконечность была там;
Природа, что отрицала вечную Истину
В тщетной хвастливой свободе своей мысли,
Надеялась отменить Бога и одной царствовать.
Там не было ни суверенного Гостя, ни Света свидетельствующего;
Без чьей-либо помощи она будет творить свой собственный унылый мир.
Ее большие слепые глаза выглядывали на демонические действия,
Ее глухие уши слушали неправду, которую ее немые уста говорили;
Ее огромная сбивающая фантазия приняла обширные формы,
Ее бездумная чувственность дрожала в жестоких тщеславиях;
Порождающие принцип жизни животный
Зло и боль породили душу чудовищную.
Бесформенных глубин поднялись Вожди,
Великие существа Титанические и демонические силы,
Мировые эго, терзаемые вожделением, мыслью и волей,
Широкие разумы и жизни без духа внутри:
Нетерпеливые архитекторы дома ошибки,
Лидеры космического неведения и беспокойства
И спонсоры горя и смертности
Воплощали темные Идеи Пучины.
Тенистая субстанция пришла в пустоту,
Смутные формы рождены были в немыслящей Пустоши
И вихри встретились и Пространство враждебное сделали,
В черных складках которого Существо представило Ад.
Его глаза, мрак трехслойный пронзая,
Отождествляли свое зрение со слепым взглядом тьмы:
Привыкнув к неестественной тьме, они видели
Нереальность, реальною сделанную, и сознательную Ночь.
Неистовый, жестокий и грозный мир,
Древнее лоно огромных пагубных грез,
Извивался как личинка в смутной неясности,
Что хранит ее от остриев стрел звезд Неба.
Это ворота фальшивого Бесконечного были,
Абсолютов гибельных вечность,
Необъятное отрицание духовных вещей.
Все, некогда в сфере духа самосветящееся,
Превратилось сейчас в свои собственные противоположности темные:
Бытие в плоскую пустоту коллапсировало,
Что была, однако, родителем миров нулевым;
Бессознательность, заглатывающая космический Разум,
Продуцировала вселенную из своего летального сна;
Блаженство, впавшее в черную кому, бесчувственное,
Свернулось обратно в себя, и Радость вечная Бога
В фальшивой мучительной фигуре страдания и горя
Была еще на кресте печально прибита,
Утвержденном в почве немого бесчувственного мира,
Где рождение было болью, а смерть - агонией,
Чтобы все вскоре тоже превратилось снова в блаженство.
Мысль села, жрица Порочности,
На свою черную треногу триединой Змеи,
Противоположными знаками вечный почерк читающая,
Колдунья, перевертывающая Бого-каркас жизни.
В темнеющих боковых приделах со злыми глазами вместо ламп
И фатальными поющими из апсид голосами,
В странных инфернальных неясных базиликах,
Гулко звучащих магией нечестивого Слова,
Зловещая глубокая Инициация
Вершила ритуал своих Мистерий.
Там страдание было Природы повседневною пищей,
Манящей к мучимому сердцу и плоти,
И была восторга формулой пытка,
Боль пародировала небесный экстаз.
Там Добро, вероломный садовник Бога,
Поливало добродетелью анчар мира
И, внимательное к внешнему слову и действию,
Прививало его лицемерные цветения к прирожденному злу.
Все высокие вещи служили их противоположности низкой:
Формы Богов поддерживали демона культ;
Лик Небес стал маской и силком Ада.
Там в сердце феномена тщетного,
В корчащемся ядре огромной деятельности,
Он увидел Форму, безграничную и неясную,
На Смерти сидящую, что всех рожденных глотает.
Холодное застывшее лицо с ужасными глазами бездвижными,
Ее страшный трезубец в ее тенистой руке
Вытянут, которым она пронзала одною судьбой все создания.


Когда ничего, кроме Материи без души, не было
И пустота, лишенная духа, была сердцем Времени,
Тогда Жизнь впервые коснулась Пучины бесчувственной;
Пробуждая абсолютную Пустоту к надежде и горю,
Ее бледный луч ударил Ночь неизмеренную,
В которой от своего собственного зрения Бог прятал себя.
Во всех вещах она искала их мистичной дремлющей истины,
Несказанного Слова, что воодушевляет бессознательные формы;
Она шарила в его глубинах в поисках Закона незримого,
Нащупывала в смутном подсознании его ум
И старалась найти способ, чтобы дух был.
Но из Ночи другой ответ приходил.
Семя было в ту нижнюю матрицу брошено,
Немая неапробированная шелуха извращенной истины,
Ядро бесчувственной бесконечности.
Чудовищное рождение подготовило свою форму космическую
В титаническом эмбрионе Природы, Неведении.
Затем в фатальный и огромной важности час
Нечто, что выпрыгнуло из сна Несознания полного,
Неохотно рожденное немой Пустотой,
Подняло на фоне звезд свою зловещую голову;
Затемняя землю отбрасываемой тенью своего огромного тела Рока,
Оно захолодило небеса угрозой лица.
Безымянная Сила, тенистая Воля поднялась,
Необъятная и чуждая нашей вселенной.
В непостижимом Намерении, которое никто не может измерить,
Обширное Небытие облачило себя формой,
Безграничное Незнание глубин бессознательных
Покрыло вечность ничем.
Ищущий Разум сменил видящую Душу:
Жизнь превращалась в огромную и голодную смерть,
Блаженство Духа сменилось космической болью.
Гарантируя самосокрытый нейтралитет Бога,
Могучая оппозиция победила Пространство.
Суверен, правящий фальшью, смертью и горем,
Оно давило своей жестокой гегемонией на землю;
Нарушая гармонию изначального стиля
Архитектуры проекта ее судьбы,
Оно фальсифицировало первоначальную Волю космическую
И привязывало к борьбе и страшным превратностям
Долгий медленный процесс терпеливой Силы.
Насаждая ошибку в вещей веществе,
Из всемудрого Закона оно Неведение делало;
Оно расстраивало безошибочное касание скрытого чувства жизни,
Держало немым интуитивного гида во сне Материи,
Насекомого и животного инстинкт деформировало,
Мыслерожденную человечность человека обезображивало.
Тень через простой падала Луч;
Затемнен был свет Истины в пещеристом сердце,
Что горел незамеченный в тайнике алтаря
За покрова тихого тайной,
Сопровождающей Божество раки.
Так ужасная антагонистическая Энергия была рождена,
Которая имитирует вечной Матери могучую форму
И передразнивает ее светлую бесконечность
Серым искривленным силуэтом в Ночи.
Арестовывая страсть души поднимающейся,
Она навязывала жизни медленный и запинающийся шаг;
Ее руки отклоняющая и задерживающая масса
Положена на мистической эволюции изгиб:
Извилиста линия ее обманывающего разума,
Которой Боги не видят и [которую изменить] человек бессилен;
Подавляя Божественную искру в душе,
Она заставляет человека падать обратно к зверю.
Однако в своем грозном инстинктивном уме
Она чувствует, Один растет в сердце Времени,
И видит, Бессмертный сияет сквозь смертную форму.
Забеспокоившись о своем правлении и полная страха и ярости,
Она рыщет вокруг каждого света, что проблескивает сквозь темноту,
Бросая свой луч из одинокого тента духа,
Надеясь войти яростной и скрытной походкой
И в колыбели убить Ребенка божественного.
Неисчислимы ее уловки и силы;
Ее касание есть очарование и смерть;
Она убивает свою жертву восторгом жертвы собственным;
Даже Бога она делает крючком, чтоб тащить к Аду.
Мир бежит к своей агонии из-за нее.
Часто паломник на дороге Вечного,
Плохо освещаемой из облаков бледной луною Ума,
Или одиноко блуждающий по окольным дорогам,
Или потерянный в пустыне, где ни одной тропинки не видно,
Падает, ее львиным прыжком пересиленный,
Побежденный пленник под ее ужасными лапами.
Опьяненный жгучим дыханием
И влюбляясь все больше в уничтожающий рот,
Когда-то компаньон священного Пламени,
Смертный гибнет для Бога и Света,
Враждебность правит сердцем и мозгом,
Природа, враждебная Силе Матери.
Самость жизни уступает свои инструменты
Титаническим и демоническим агентам,
Что возвеличивают земную природу и искажают:
Член пятой колонны, капюшоном укрытый,- ныне гид мысли;
Его тонкий пораженческий ропот убивает веру,
И, поселившееся в груди или нашептываемое извне,
Обманывающее вдохновение, падшее и темное,
Новым порядком подменяет божественный.
Тишина опускается на выси духа,
Из завуалированного святилища Бог отступает,
Пустота и холод остаются палатой Невесты;
Золотой Нимб ныне больше не виден,
Больше белый духовный луч не горит
И смолкает тайный Голос навеки.
Затем Ангелом Башни Дозорной
Имя из регистрационной книги вычеркивается;
Пламя, что в Небесах пело, погасло и немо;
В руинах кончается эпос души.
Это - трагедия внутренней смерти,
Когда божественный элемент конфискован
И лишь разум и тело живут, чтобы умереть.


Ибо ужасных агентов Дух допускает
И есть тонкие и огромные Силы,
Что защищают себя покровом Неведения.
Отпрыски бездн, агенты тенистой Силы,
Свет ненавидящие, нетерпимые к миру1 ,
Кривляющиеся, изображая перед мыслью сияющего Друга и Гида,
Противостоящие в сердце вечной Воле,
Они вуалируют поднимающего Оркестранта оккультного.
Его мудрости прорицания нашими оковами делают;
Двери Бога они замкнули ключами кредо
И заперли его неустанную Милость Законом.
Свои почтовые станции они вдоль всех маршрутов Природы наставили
И перехватывают караваны Света;
Где бы ни действовал Бог, они вмешиваются.
Ярмо на смутное сердце мира положено;
Замаскированы его удары от Блаженства небесного,
И тесные периферии блестящего Разума
Огня небес прекрасные входы блокируют.
Всегда темные Авантюристы, похоже, выигрывают;
Природу они наполняют зла институтами,
Превращают в поражения победы Истины,
Вечные законы провозглашают обманами,
И утяжеляют игральные кости Рока колдовской ложью;
Места поклонения мира они оккупировали, троны его узурпировали.
Над уменьшающимися шансами Богов надсмехаясь,
Они как свое завоеванное поместье творение требуют
И коронуют себя железными Лордами Времени.
Адепты иллюзии и маски,
Ремесленники падения и боли Природы,
Они свои алтари триумфальной Ночи возводят
В глиняном храме земной жизни.
В свободных участках священного Пламени,
Перед экраном за алтарем в обряде мистическом,
Встречая смутный покров, за который никто не может проникнуть,
Произносит нараспев свой торжественный гимн жрец, митру носящий,
Призывающий их страшное присутствие в свою грудь.
Наделяя их жутким Именем,
Он распевает слоги магического текста
И вызывает незримого общения акт,
Пока между ладаном и невнятно произносимой молитвой
Всякое свирепое бедствие, которое мучает мир,
Не смешается в пенящийся шанс человеческого сердца
И прольется на них как святое вино.
Принимая божественные имена, они ведут и правят.
Оппоненты Высшего, они пришли
Из их мира бездушной мысли и силы,
Чтобы служить враждою космической схеме.
Ночь - их убежище и стратегическая база.
Против меча Пламени, светлого Глаза,
Защищенные бастионом, они живут в массивных фортах мрака,
Спокойные и уверенные в потаенности бессолнечной:
Ни один странствующий луч Небес туда не может войти.
Покрытые бронею, защищенные своими летальными масками,
Как в студии творческой Смерти,
Гигантские сыновья Тьмы сидят и планируют
Драму земли, их подмостки трагические.
Всякий, кто хочет поднять падший мир, должен прийти
Под арки их силы опасные;
Ибо даже лучистых детей богов
Затемнять есть их привилегия и ужасное право.
Никто не может достигнуть небес, кто не прошел через ад.


Это тоже путешественник миров должен посметь.
В споре незапамятной дуэли Боец,
Он вошел в немую Ночь, надежды лишающую,
Бросая вызов тьме своей светлой душой.
Тревожа своими шагами преддверия мрак,
Он вошел в жестокое и печальное царство,
Населенное душами, которые никогда не вкушали блаженства;
Невежественные, как люди, слепыми рожденные, что света не знают,
Они могли приравнивать к высшему добру наихудшее зло,
Добродетель была лицом греха в их глазах,
А зло и нищета их состоянием были естественным.
Ужасной администрации уголовный кодекс,
Делающий горе и боль общим законом,
Утверждающий декреты всеобщей безрадостности,
Изменил жизнь в стоическое таинство
И в ежедневный фестиваль - пытку.
Был принят закон для повергания наказанию счастья;
Смех и радость были объявлены как смертные грехи вне закона:
Вопрошающий разум был поставлен как благоразумное удовлетворение,
Тупого сердца немая апатия - как мир:
Сна не было там, оцепенение было единственным отдыхом,
Смерть приходила, но передышки или конца не давала;
Душа постоянно жить продолжала и все больше страдала.
Все глубже он исследовал то царство боли;
Вокруг него рос ужас мира
Агонии, за которой следовала агония худшая,
А в ужасе жила злая великая радость,
Довольная своей собственной бедою и бедою других.
Там мысль и жизнь были наказанием долгим,
Дыхание - бременем, любая надежда - бичом,
Тело - полем пытки, дискомфорта обилием;
Отдых был ожиданием между болью и болью.
Это был закон вещей, который никто и не мечтал изменить:
Тяжелое мрачное сердце, строгий неулыбчивый разум
Отвергали счастье как пресыщающую сладость;
Спокойствие было тоскою и скукой:
Только страданием жизнь полнилась красками;
Она нуждалась в специях боли, в соли слез.
Если кто-то мог перестать быть, все было прекрасно;
Иначе только свирепые чувства некий вкус придавали:
Бешенство ревности, сжигающее сердце терзаемое,
Укус убийственной злобы, вожделения, ненависти,
Шепот, что манит в яму, и удар вероломства
Украшали живыми точками тупые часы боли.
Наблюдать драму несчастья,
Корчи созданий под бороной рока,
Трагический взгляд горя в ночь
И ужас, и сердце стучащее страха
Было ингредиентами в тяжелой чаше Времени,
Что нравились и помогали наслаждаться ее горьким вкусом.
Из такого жестокого вещества был сделан долгий ад жизни:
Там были паутины темного паука нити,
В которые могла попасться душа, трепещущая и восхищенная:
Это была религия, это правилом было Природы.
В беззакония жестокой часовне,
Чтоб поклоняться черному безжалостному образу Силы,
На коленях нужно было пересечь каменные дворы твердосердечные,
Тротуар, злой судьбы полу подобный.
Каждый камень был острым лезвием безжалостной силы,
Склеенный застывшей кровью из мучимых грудей;
Сухие сучковатые деревья, как умирающие люди, вставали,
Коченеющие в позах агонии,
И из каждого окна внимательно наблюдал зловещий священник,
Поющий Te Deus за венчающую милость резни,
Испепеленные города, взорванные людские дома,
Скорченные сожженные тела, бойню бомбежки.
"Наши враги пали, пали", пели они,
"Все, кто когда-то мешал нашей воле, мертвы и повержены;
Как мы велики, как Ты милосерден".
Так они мыслили достичь Бога трона бесстрастного
И командовать Им, которому противоположны все их действия,
Возвеличивая свои дела, его небес коснуться
И сделать его сообщником своих злодеяний.
Там никакая смягчающая жалость не могла иметь места,
Лишь сила безжалостная и железные настроения правили,
Незапамятный суверенитет мрака и ужаса:
Это приняло фигуру затемненного Бога,
Почитаемого мучимым несчастьем, им сделанным,
Он держал в рабстве горестный мир,
И несчастные сердца, к непрекращающемуся горю прикованные,
Обожали ноги, что их втаптывали в грязь.
Это был мир горя и ненависти,
Горе с ненавистью было его единственной радостью,
Ненависть и горе других - его праздником;
Злобный изгиб кривил страдающий рот;
Трагическая жестокость видела свой грозный шанс.
Ненависть была черным архангелом этого царства;
Она горела, мрачный драгоценный камень в сердце,
Своими злобными лучами обжигающий душу,
И барахталась в своей падшей пучине могущества.
Эти страсти излучали, казалось, даже объекты,-
Ибо изливался в неодушевленное разум,
Что отвечало со злобой на то, что оно получало,-
Против использующих их использовали зловредные силы,
Вредили без рук и странно убивали внезапно,
Предназначенные как инструменты незримого рока.
Или они себя делали роковою тюремной стеной,
Где осужденные бодрствовали на протяжении ползущих часов,
Подсчитываемых ударами угрюмого колокола.
Злые души ухудшало окружение злое:
Все вещи были сознательны там и все порочны.
В этом инфернальном царстве он смел давить
Даже в его глубочайшую яму и темнейшее ядро,
Приводя в смятение его мрачный фундамент, смел спорить
С его старинным привилегированным правом и абсолютною силой:
В Ночь он нырял, чтобы узнать ее страшное сердце,
В Аду он искал причину и корень Ада.
Мучимые бездны Ада в его собственной груди отрывались;
Он прислушивался к шуму его переполненной толпами боли,
К ударам сердца его фатального одиночества.
Свыше был глухой вечности голод.
В смутных страшных проходах Рока
Он слышал гоблинский Голос, что ведет, чтобы убить,
И встречал колдовства демонического Знака,
И миновал засаду враждебной Змеи.
В угрожающих трактах, в безлюдьях измученных
Одиноко он странствовал по дорогам заброшенным,
Где красный Волк ждет за рекою без брода
И Смерти черные орлы над обрывом вопят,
И встречал руки беды, что охотится на сердца людей,
По степям Судьбы преследуя,
В непроходимых полях битвы Пучины
Вел призрачные сражения в немых недоступных глазу глубинах,
Нападения Ада и Титанические удары выдерживал
И нес жестокие внутренние раны, что излечиваются медленно.
Заключенный облаченной в капюшон магической Силы,
Захваченный и увлекаемый в Фальши летальные сети
И часто удушаемый в петле горя
Или бросаемый в беспощадную трясину сомнения гложущего,
Или в ямах ошибки и отчаяния запертый,
Он пил ее ядовитые глотки, пока ничего не осталось.
В мире, куда ни одна надежа и радость прийти не могли,
Абсолютного господства зла он терпел испытание тяжкое,
Но хранил нетронутой своего духа лучистую правду.
Не способный на движение или на силу,
В Материи пустом отрицании заточенный и ослепленный,
Пригвожденный к черной инерции нашей основы,
Он хранил меж своими руками свою душу мерцающую.
Его существо в бездумную Пустоту решилось пуститься,
Бездны нетерпящие, что не знали ни мысли, ни чувства;
Мысль прекратилась, чувство пало, его душа еще знала и видела.
В частицах Бесконечного атомных
Близко к бессловесным началам Себя утраченного,
Он чувствовал маленькую курьезную тщетность
Творения материальных вещей.
Или, задыхаясь в сумерках пустых Несознания,
Он мерил мистерию, бездонную, темную,
Бессмысленных и громадных глубин,
Откуда борющаяся жизнь в мертвой вселенной поднялась.
Там в полной идентичности, утраченной разумом,
Он ощущал запечатанный смысл мира бесчувственного
И немую мудрость в незнающей Ночи.
В пучинную тайну пришел он,
Где тьма проступает из ее матраса, нагого и серого,
И стоял на последнем запертом этаже подсознания,
Где Существо спало, не осознавая своих мыслей,
И строило мир, не зная, что оно строит.
Там, ожидая своего грядущего часа, лежало неведомое,
Там находится запись исчезнувших звезд.
Там в дремоте космической Воли
Он увидел тайный ключ к изменению Природы.
Свет был с ним, рука незримая
Была положена на ошибку и боль,
Пока та не стала экстазом трепещущим,
Шоком сладости объятия рук.
Он видел в Ночи вуаль тенистую Вечного,
Узнал смерть как погреб дома жизни,
В разрушении ощутил творения шаг торопливый,
Узнал утрату как цену за выигрыш небесный
И ад - как кратчайший путь к воротам небес.
Тогда в оккультной фабрике Иллюзии
И в магической типографии Несознания
Форматы первобытной Ночи порваны были
И разбиты наборы Неведения.
Живая, дышащая глубоких духовным дыханием,
Природа перечеркнула свой непреклонный механический кодекс
И связанной души контракта параграфы,
Фальшь отдала назад Истине ее мучимую форму.
Аннулированы были таблички закона Страдания,
И на их месте появились светлые буквы.
Искусного Писца незримый палец чертил
Его интуитивную каллиграфию быструю;
Формы Земли были его божественными документами сделаны,
Мудрость воплотила то, что открыть не мог разум,
Несознание из безгласной груди мира прогнано;
Трансфигурированы были фиксированные схемы рассуждающей Мысли.
Пробуждая сознание в инертных вещах,
Он навязывал темному атому и немой массе
Алмазный почерк Непреходящего.
Вырезал на смутном сердце падших вещей
Свободного Бесконечного победную песнь
И Имя, фундамент вечности,
И выводил на проснувшихся ликующих клетках
В идеограммах Невыразимого
Лирический стих любви, что ждет во Времени,
И мистический том Книги Блаженства,
И послание суперсознательного Пламени.
Затем жизнь забила чистая в телесном каркасе;
Инфернальное Мерцание умерло и убивать не могло больше.
Ад раскололся в своем огромном резком фасаде
Словно магическое здание было разрушено,
Ночь открылась и исчезла как грезы пучина.
В брешь существа, вычерпанную как пустое Пространство,
В котором она заполняла место отсутствующего Бога,
Полился просторный близкий и блаженный Рассвет;
Излечены были все вещи, что раненное сердце Времени сделало,
И горе не могло больше жить у Природы в груди:
Разделение прекратилось, ибо там был Бог.
Душа освещала своим лучом тело сознательное.
Материя и дух смешались и стали едины.

Конец песни восьмой

Песнь Девятая
Парадиз Богов Жизни

Вокруг него сиял великий счастливый День.
Блеск какого-то восторженного Бесконечного,
Он держал в великолепии своего золотого смеха
Регионы счастья сердца свободные,
Опьяненные вином Бога,
Погруженные в свет, извечно божественные.
Фаворит и друг близкий Богов,
Послушный божественной команде радоваться,
Своего собственного восторга тот День был сувереном
И господином царств своей силы.
В блаженстве уверенный, для которого все были сделаны формы,
Незатрагиваемый страхом и горем, и ударами Рока
И не тревожимый дыханием быстро текущего Времени,
И враждебным обстоятельством не осаждаемый,
Он дышал в сладкой, надежной, беспечной легкости,
Свободный от хрупкости нашего тела, смерть привлекающей,
Далекий от опасной зоны спотыкающейся Воли.
Он не нуждался в том, чтобы свои страстные удары обуздывать;
Трепещущий от пожатия теплого удовлетворенного чувства
И сладкого чудо-натиска, огня и крика
Красного великолепного состязания в беге импульсов жизни,
Он жил в драгоценности-ритме смеха Бога
И лежал на груди универсальной любви.


Незадеваемый, освобожденный от оков Дух Восторга
Преследовал его мерцающие солнечные стада и лунные табуны
Среди мерцающей скорости потоков безгорестных
В аромате неземной асфодели.
Тишина счастья небо окутывала,
Беззаботное сияние улыбалось высотам;
Шепот восторга невнятного
Дрожал в ветрах и касался души очарованной;
Непрестанно в руках экстаза
Повторяющее свою сладкую непроизвольную ноту
Рыдание восторга текло вместе с часами.
Продвигаясь под аркою славы и мира,
Путешественник на плато и горном размышляющем гребне,
Как тот, кто в зеркале Мирового Мага видит
Чудесный образ бегущего избавления души,
Он пересекал бессмертной радости сцены
И вглядывался в пучины красоты и блаженства.
Вокруг него был свет сознательных солнц
И раздумывающее довольство великих вещей символических;
Навстречу ему толпились равнины покоя сверкающего,
Горы и лиловые долины Блаженства,
Глубокие расщелины и водопады поющие,
И леса дрожащего пурпурного уединения;
Под ним лежали, как мерцающие драгоценные мысли,
Восхитительные грезящие города Гандхарвов-царей.
Через вибрирующие секреты Пространства
Смутная и счастливая музыка сладко кралась,
Ударяемой невидимыми руками близкий к сердцу он слышал
Крик арфы менестрелей небесных
И мелодии неземной голоса
Славу вечной любви воспевали
В бело-голубом лунном воздухе Рая.
Вершина и ядро всего этого чудесного мира,
В стороне стояли высокие Елисейские безымянные горы,
Горящие как закаты в трансе вечера.
Словно к какой-то новой глубине неисследованной
Их подножие в радостную неподвижность погружалось;
Их склоны в торопливом смехе и голосах опускались,
Пересекаемые множеством поющих ручьев,
Поклоняющихся небесам голубым своим гимном счастливым,
Вниз, в леса тенистой таинственности:
Поднятые в просторную безгласную мистерию,
Их пики взбирались к величию за пределами жизни.
Сияющие Эдемы витальных богов
В свои бессмертные гармонии его получили.
Все вещи, что цветут во Времени, были там совершенны;
Красота была там матрицей прирожденной творения,
Мир был трепетной сладострастной чистотою.
Там Любовь осуществила свои золотые и розовые грезы
И ее короновали Сила и могучие мечты;
Желание, взбиралось, быстрое всемогущее пламя,
И Удовольствие имело фигуру богов;
Греза гуляла по широким дорогам звезд;
Сладкие обычные вещи в чудеса превращались:
Застигнутая духа внезапными чарами,
Ударяемая божественной страсти алхимией,
Самость боли была вынуждена трансформироваться в могучую радость,
Излечивающую антитезу между небесами и адом.
Всей жизни видения высокие воплощаются здесь,
Ее странствующие надежды достигли, ее золотистые соты
Пойманы торопливой стрелой-языком едока меда,
Ее жгучие догадки превратились в восхищенные истины,
Ее могучие страсти успокоились в бессмертном покое
И освободили ее желания огромные.
В том парадизе совершенного сердца и чувства
Ни одна хмурая нота не могла нарушить бесконечного очарования
Ее сладости, горячей и безупречной;
Ее шаги были уверены в своем интуитивном движении.
После муки борьбы долгой души
Наконец был найден спокойный отдых небесный,
И, укутанные в безгорестных часов половодье магическое,
Исцелены были его бойцовской натуры члены израненные
В окружающих руках Энергий,
Что не выносят пятна и своего собственного не боятся блаженства.
На сценах, запретных для нашего бледного чувства,
Среди дивных запахов и чудо-оттенков
Он встречал формы, что обожествляют зрение,
Музыку, что обессмертить ум может
И сделать сердце широким, как бесконечность,
Слушал и пленен был неясными
Каденциями, что будят оккультное ухо:
Из несказанной тишины оно слышит их приходящими,
Красотою бессловесной речи дрожащими,
И мысли, слишком великие и глубокие, чтобы найти голос,
Мысли, чьи желания создают вселенную заново.
Шкала чувства, что феерическими ногами взбиралось
К высотам невообразимого счастья,
Переделала его существа ауру в радостный пыл,
Его тело мерцало как оболочка небесная;
Его врата к миру сметены были морями света.
Его земля, наделенная компетенцией неба,
Приютила силу, что не нуждалась более
Пересекать закрытую таможенную линию тела и разума
И контрабандой доставлять божество в человеческое.
Она больше не отпрядывала от всевышнего требования
Неутомимой способности к блаженству,
Мощь, что могла свою собственную бесконечность исследовать
И красоту, и радость, и ответ глубин,
Не боялась обморока довольной идентичности,
Где дух и плоть во внутреннем экстазе соединяются,
Аннулируя ссору между собою и формой.
Она извлекала из звука и зрелища духовную силу,
Делала чувство дорогой, чтобы достичь неосязаемого:
Она трепетала в небесных влияниях,
Что строят субстанцию более глубокой души жизни.
Земная природа стояла перерожденная, товарищ небес.
Подходящий компаньон вечных Царей,
Уравненный с божествами живых Солнц,
Он смешался с лучистыми развлечениями Нерожденного,
Слышал шепоты Актера, никогда не видимого,
И внимал его голосу, что крадет сердце
И тащит его к груди желания Бога,
И чувствовал его мед счастья,
По венам, как реки Парадиза, текущий,
Делал тело чашей нектара Абсолюта.
Во внезапных моментах открывающего пламени,
В страстных откликах, наполовину лишенных вуали,
Он достигал края экстазов неведомых;
Касание высшее поражало его спешащее сердце,
Хватка Чудесного помнилась,
И намеки прыгали вниз белого счастья.
Вечность была близко, замаскированная как Любовь,
И клала свои руки на тело Времени.
Малый дар приходит из Необъятностей,
Но неизмерим для жизни его дар радости;
Все несказанное Запредельное там отражается.
Гигантская капля Блаженства непостижимого
На его члены обрушилась и вокруг его души стала
Океаном феерическим счастья;
Он потонул в сладких и жгучих просторах:
Ужасный восторг, что мог разбить смертную плоть,
Он терпел упоение, что боги испытывают.
Бессмертное наслаждение очистило его в своих волнах
И превратило в неумирающую мощь его силу.
Бессмертие захватило Время и несло Жизнь.

Конец песни девятой

Песнь Десятая
Царства и Божества маленького Разума

Это тоже должно было быть пройдено и оставлено,
Как и все, пока не будет достигнут Высший,
В котором мир и самость истинными и едиными станут:
Пока То не достигнуто, наше путешествие прекратиться не может.
Всегда безымянная цель манит за пределы,
Всегда зигзаг восходит богов
И вверх указует Огонь духа взбирающийся.
Это дыхание многокрасочного счастья
И его чистая возвышенная фигура радости Времени,
Раскачиваемая на волнах безупречного счастья,
Вколачиваемая в одинокие удары экстаза,
Это дробление целостности духа,
Разбиваемого на страстное величие крайностей,
Это ограниченное бытие, поднятое до зенита блаженства,
Счастье наслаждаться одним касанием высших вещей,
Упакованное в свою запечатанную маленькую бесконечность,
Его бесконечный во времени созданный мир, смущающий Время,
Малая толика обширного восторга Бога.
Мгновения тянулись к вечному Ныне,
Часы обнаруживали бессмертие,
Но, удовлетворенные своими величественным содержимым,
Они прекращались на пиках, чьи вершины на полпути к Небу
Указуют на выси, на которые никогда не взбираются,
На грандиозность, в чьем воздухе они жить не могут.
Приглашая к своим высотам и совершенной сфере,
К своим надежным и прекрасным крайностям
Это создание, которое обнимает свои границы, чтобы ощущать безопасность,
Эти высоты отклоняли зов авантюры более высокой.
Удовлетворенного желания слава и сладость
Привязывали дух к золотым станциям почтовым блаженства.
Это не могло поселить ширь души,
Которая для своего дома нуждается во всей бесконечности.
Память, как трава мягкая и как сон обморочная,
Красота и зов, отступая, позади погрузились,
Как сладкая песня, вдали замирающая
На долгой высокой дороге к Безвременью.
Свыше было пылкое спокойствие белое.
Размышляющий дух выглядывал на миры,
И, как бриллиантовое восхождение небес,
Проходящих через чистоту к незримому Свету,
Обширные светлые царства Разума неподвижно сияли.
Но сначала он встретил протяженности серебряно-серые,
Где День и Ночь сочетались браком и были едины:
Это был тракт тусклых лучей изменяющихся,
Отделяющих поток чувственный Жизни от саморавновесия Мысли.
Коалиция неопределенностей
Правление осуществляла нелегкое
На земле, сберегаемой для сомнения и предположения резона,
Рандеву Знания с Неведением.
На своей оконечности нижней с трудом удерживал власть
Разум, что едва видел и находил медленно;
Его природа к нашей земной природе близка
И нашим ненадежным смертным родственна мыслям,
Что глядят с земли на небо и с неба на землю,
Но не знают ни того, что внизу, ни запредельного,
Он лишь ощущает себя и внешние вещи.
Это было первым средством нашего восхождения медленного
Из полусознания животной души,
Живущей в толпящемся прессе форм и событий
В царстве, которое она не могла ни понимать, ни изменить;
Она лишь смотрит и действует на данной сцене
И чувствует, и радуется, и горюет пока.
Идеи, что правят воплощенным духом неясным
По дорогам страдания и желания
В мире, что бьется открыть Истину,
Находили здесь свою силу быть и силу Природы.
Здесь изобретаются формы жизни невежественной,
Что видит эмпирический факт как закон установленный,
Трудится ради бесплодного часа, не ради вечности,
И торгует своими достижениями, чтобы встретить мгновения зов:
Медленный процесс материального разума,
Который служит телу, которым он должен править и пользоваться,
И нуждается в том, чтобы опираться на ошибающееся чувство,
Был рожден в той светлой неясности.
Продвигающаяся медленно от старта хромого,
Ковыляющая гипотеза на костылях аргумента,
Возводящая на трон свои теории как несомненные вещи,
Он рассуждает, из полузнания к неизвестному следуя,
Всегда конструируя свой хрупкий дом мысли,
Всегда ломая свою паутину, которую он спрял.
Сумеречный мудрец, чья тень ему самостью кажется,
Двигаясь от минуты к краткой минуте, живет;
Царь, подчиненный его сателлитами,
Подписывает декреты министров невежественных,
Судья, своими доказательствами наполовину владеющий,
Крикливый глас постулатов неопределенности,
Архитектура знания, не источник его.
Этот полный сил раб своих инструментов
Считает свое состояние низкое высочайшей вершиной Природы,
Забывая о своей доле во всех вещах сотворенных,
Высокомерно скромный в своем самомнении собственном,
Считает себя порождением грязи Природы
И принимает свои собственные творения за причину свою.
Предназначенный подниматься к вечному свету и знанию,
Вверх из голого начала человека идет наш подъем;
Из тяжелой малости земли мы должны вырваться,
Мы должны обыскать свою природу с духовным огнем:
Насекомое ползание нашему славному полету служит прелюдией;
Наше человеческое состояние баюкает грядущего бога,
Наша смертная хрупкость - силу бессмертную.
На светлячке-вершине этих бледных мерцающих царств,
Где блеск рассвета с врожденными сумерками прыгал
И помогал расти Дню и слабеть Ночи,
По широкому мерцающему мосту убегая,
Он вошел в царство раннего Света
И регентство наполовину вставшего солнца.
Из его лучей полная орбита нашего разума была рождена.
Получивший назначение от Духа Миров
С неведающими глубинами медитировать
Служащий прототипом искусный Ум
Наполовину уравновешен на равных крыльях сомнения и мысли,
Ограничен постоянно между бытия оконечностями скрытыми.
Тайна дышала в движущемся действии жизни;
Скрытая кормилица Природы чудес,
Он формирует дива жизни из грязи Природы:
Он вырезает форм вещей образцы,
Он разбивает палатки разума в смутной Шири невежественной.
Мерила и изобретения Мастер-Маг
Из повторяющихся форм сделал вечность
И скитающемуся зрителю-мысли
Назначил сидение на несознательной сцене.
На землю волей этого Архиума
Бестелесная энергия надела платье Материи;
Протон и фотон изобретающему Глазу служили,
Чтобы превратить тонкие вещи в физический мир,
И незримое показалось как форма,
И неосязаемое ощутилось как масса:
Магия перцепции объединилась с искусством концепции
И каждому объекту интерпретирующее имя одалживала:
Идея была замаскирована в артистичности тела,
И странного атомного закона мистерией
Каркас был сделан, в который чувство могло положить
Свою символичную картину вселенной.
Даже более великое было сделано чудо.
Посредничающий свет соединил силу тела,
Спячку и сны растения и дерева,
Вибрирующее чувство животного, мысль в человеке
К сиянию Луча свыше.
Его искусство, подтверждающее право Материи думать,
Прорубало чувственные проходы для разума плоти
И находило средства, чтобы Неведение знало.
Предлагая свои маленькие прямоугольники и кубики слова
Как символические замены реальности,
Мумифицированный мнемонический алфавит,
Он помогал невидящей Силе ее работы читать.
Похороненное сознание поднялось в ней,
И сейчас она грезит о себе человеческой и пробужденной.
Но все еще было мобильным Неведением;
Еще Знание не могло прийти и крепко схватить
Это огромное изобретение, как вселенная выглядящее.
Специалист твердой машины логики
Душе навязал свое искусство негибкое;
Адъютант изобретательного интеллекта,
Он разрезал на податливые куски Истину,
Чтобы каждый мог иметь свой паек мысле-пищи,
Затем заново строить своим искусством убитое тело Истины:
Робот точный, услужливый, ложный
Заместил духа более тонкое зрение:
Полированная машина делала работу бога.
Никто подлинного не находил тела, его душа мертвою выглядела:
Никто не имел внутреннего взгляда, что видит Истины целое;
Все суррогаты блестящие славили.
Затем с тайных высот волна пришла вниз
Сверкающий хаос бунтарского света поднялся;
Он глядел вверх и видел слепящие пики,
Он глядел внутрь и будил спящего бога.
Воображение звало свои отряды сияющие,
Что рисковали пускаться в неоткрытые сцены,
Где все было таящимся чудом, которого никто пока что не знал:
Поднимая свою прекрасную и чудесную голову,
Она сговорилась с сестрой вдохновения
Наполнить мерцающей туманностью небеса мысли.
Яркое Заблуждение бахромой окаймляло грубую ткань алтаря-мистерии;
Тьма стала кормилицей мудрости оккультного солнца,
Своим блестящим молоком миф вскармливал знание;
Младенец переходил от темных к лучистым грудям.
Так работала Сила, на растущий мир действуя;
Ее тонкое мастерство воздерживалось от полного пламени,
Пестовало детство души и на выдумках вскармливало,
Гораздо более богатых в своем сладком нектарном соке,
Его незрелую питая божественность,
Чем основной корм или сухая солома пашни Резона,
Его нагроможденный фураж бесчисленных фактов,
Плебейская пища, на которой мы сейчас процветаем.
Так лились вниз из царства раннего Света
Эфирные мысли в Материи мир;
Его золоторогие стада собирались в земли сердце пещерном.
Его утренние лучи освещали глаза наших сумерек,
Его юные формации подвигали разум земли
Трудиться и грезить, и создавать заново,
Чувствовать касание красоты и знать мир и себя:
Золотой Ребенок начал думать и видеть.


В тех ярких царствах проходят шаги первые Разума.
Невежественный во всем, но все стремящийся знать,
Его любопытное медленное исследование там начинается;
Всегда его поиск хватает формы вокруг,
Всегда он надеется обнаружить более великие вещи.
Пылкий и золотом огней зари пылающий,
Внимательный, он живет на краю выдумки.
Однако все, что он делает, находится на младенческом уровне,
Словно космос является детской игрою,
Разум и жизнь - игрушками ребенка Титана.
Он работал как тот, кто строит имитацию-крепость,
Чудесно стабильную какое-то время,
Сделанную из песка на берегу Времени
Среди безбрежного моря оккультной вечности.
Маленький острый инструмент великое Могущество выбрало,
Тяжелой игрой занималось страстно;
Учить Неведение - ее задача нелегкая,
Ее мысль стартует из неведающей Пустоты изначальной,
И то, чему она учит, она сама должна выучить,
Пробуждая знание из его сонного логова.
Ибо знание не приходит к нам словно гость,
Призванный в наши комнаты из внешнего мира;
Друг и житель нашей тайной самости,
Оно спрятано позади наших умов и лежит спящим,
И просыпается медленно под ударами жизни;
Могучий демон лежит внутри несформированный,
Вызвать, придать ему форму есть Природы задача.
Все было истинного и фальшивого хаосом,
Разум искал среди глубоких туманов Незнания;
Он смотрел внутрь себя, но Бога не видел.
Материальная промежуточная дипломатия
Отрицала Истину, чтобы могли жить преходящие истины,
И прятала Божество в догадке и кредо,
Чтобы Мировое Неведение могло расти медленно в мудрости.
Это была путаница, созданная Разумом суверенным,
Глядящим в Ночь с блестящего гребня
В ее первых искажениях Несознанием:
Его чуждые сумерки ее светлые глаза заслоняли;
Ее быстрые руки должны научиться осторожному рвению;
Только медленное продвижение земля может вынести.
Однако была ее сила не похожа на силу незрячей земли,
Принужденной приспособленными инструментами действовать,
Изобретенными жизненной силой и плотью.
Земля через сомнительные образы все понимает,
Все, что она постигает в струях рискованных зрения,
Есть маленькие огоньки, касаниями нащупывающей мысли засвеченные.
На прямой внутренний взгляд души неспособная,
Она видит спазмами и друг к другу припаивает кусочки знания,
Делает Истину рабою-девочкой своей бедности,
Изгоняя Природы единство мистическое,
Режет на части и массу движущееся Все;
Свое неведение она берет за линейку.
В своих собственных владениях пророк и первосвященник,
Эта более великая Сила с ее полуподнявшимся солнцем
Работала внутри границ, но своим полем владела;
Она знала благодаря привилегии мыслящей силы
И требовала младенческой суверенности зрения.
В ее глазах, какой бы темной бахромой ни окаймленных, светился
Взгляд Архангела, который знает, вдохновенный, свои действия
И формирует мир в своем далеко видящем взгляде.
В своем собственном царстве она не запиналась, не падала,
Но двигалась в тонкой силы границах,
Через которые разум шагнуть может к солнцу.
Кандидат на сюзеренитет более высокий,
Проход она прорубала из Ночи к Свету
И непойманного искала Всеведения.


Карликовая трехтелая тройственность была ее самостью.
Первый - наименьший из трех, но сильный членами,
Низколобый, с квадратными и тяжелыми челюстями,
Пигмейская Мысль, нуждавшаяся в том, чтоб жить в границах,
Вечно сутулящийся, чтобы ковать факт и форму.
Поглощенный и ютящийся во внешнем зрелище,
Он берет своим пьедесталом надежную основу Природы.
Прекрасный техник, незрелый мыслитель,
Клепальщик Жизни к колеям привычки,
Послушный грубой тирании Материи,
Узник форм, в которых работает,
Он связывает себя тем, что сам создает.
Раб абсолютных правил массы фиксированной,
Как Закон он видит мира привычки,
Он видит как Истину привычки ума.
В своем царстве образов и событий конкретных
Вращаясь по избитому кругу идей
И все время повторяя старые знакомые действия,
Он живет, довольный простым и известным.
Он любит старую почву, что была его обитания местом:
Ненавидя изменение, как дерзкий грех,
К каждому открытию недоверия полный,
Он продвигается лишь шаг за шагом внимательным
И чувствует, как смертельную пучину, неведомое.
Своего Неведения казначей бережливый,
Он отшатывается от авантюры, на великолепную надежду моргает,
Предпочитая надежную опору на вещи
Опасной радости шири и выси.
Медленные впечатления мира на его трудящийся разум,
Медлительные отпечатки, почти не стираемые,
Увеличивают их ценность их бедностью;
Старые надежные воспоминания - его главный запас:
Только то, что схватить может чувство, ему абсолютным кажется:
Внешний факт он ставит как правду единственную,
Мудрость отождествляет с приземленным взглядом,
И вещи, давно известные, и всегда выполняемые действия
Для его хватки цепляющейся есть балюстрада
Безопасности на опасных ступеньках Времени.
Небес доверие для него - установленные древние дороги,
Бессмертные законы не имеет права изменить человек,
Священное наследство от великого мертвого прошлого,
Или единственную дорогу, которую Бог сделал для жизни,
Не будет прочная форма Природы изменена никогда,
Часть огромной рутины вселенной.
Улыбка Хранителя Миров
Слала издревле земле этот Ум охраняющий,
Чтобы все могло встать в своем неизменном фиксированном типе
И никогда не покидать своей вечной позиции.
Его видно кружащим, верным задаче своей,
Неутомимым в предназначенной традиции круге:
В разлагающихся и крошащихся учреждениях Времени
Он продолжает нести охрану пред стенами обычая,
Или в древней Ночи окружении неясном
Он дремлет на камнях маленького дворика
И на каждый незнакомый свет рявкает,
Как на врага, что вломиться к нему может в дом,
Сторожевая собака дома духа, обнесенного чувствами,
Против самозванцев из Невидимого,
Питающаяся объедками жизни и костями Материи
В своей конуре объективной уверенности.
И, все же, за ним стоит космическая мощь:
Отмеренное Величие хранит свой более великий план,
Бездонное тождество отмеряет ритм поступи жизни;
Звезд неизменные орбиты бороздят Пространство инертное,
Миллионы видов следуют одному немому Закону.
Огромная инертность есть оборона мира,
Даже в изменении он хранит неизменность;
В инерции революции тонут,
В новом платье старое возобновляет свою роль;
Энергия действует, стабильность ее печатью является:
На груди Шивы остается танец огромный.
Феерический дух пришел, второй из трех.
Горбатый наездник на красном Диком Осле,
Стремительный Ум прыгнул вниз львиногривый
Из великого мистического Пламени, что окружает миры
И своим ужасным лезвием ест существа сердце.
Оттуда появилось Желания горящее видение.
Он нес тысячи форм, неисчислимые имена принимал:
Нужда во множестве и неопределенности
Пришпоривает его всегда на преследование Одного
По бесчисленным дорогам сквозь шири Времени
Через нескончаемого различия круги.
Он обжигает грудь каждого неясным огнем.
Лучи, мерцающие на темном потоке,
Он пламенел к небесам, затем, поглощенный, он тонул к аду;
Он взбирался, чтобы притащить вниз Истину в грязь
И использовал для грязных целей свою блестящую Силу;
Огромный хамелеон, золотой, голубой, красный,
Превращающийся в черного, серого и буро-коричневого,
Голодный, он с крапчатой ветки жизни таращился,
Чтобы урвать насекомые радости, свою любимую пищу,
Сомнительные средства существования каркаса роскошного,
Вскармливающие великолепную страсть его красок.
Змея пламени с тусклою тучей вместо хвоста,
За которой следует размышление-греза сверкающих мыслей,
Поднятая голова с многокрасочными гребешками колышущимися,
Он лизал знание языком дымным.
Водоворот, всасывающий воздух пустой,
Он основывал на пустоте огромные требования,
В Ничто рожденный к Ничто возвращался,
Однако, все время невольно он правил
К скрытому Нечто, что есть Все.
Пылкий в том, чтоб находить, неспособный удерживать,
Блестящая нестабильность была его знаком,
Ошибаться - его врожденная склонность, его врожденная реплика.
Перед нераздумывающей верой простертый, в то же время
Он считал все истинным, что льстило его собственным чаяниям;
Он лелеял золотое ничто, из желания рожденное,
Он хватался за нереальное для фуража.
Во тьме он открывал светлые формы;
Всматриваясь в висящую тень-полусвет,
Он видел окрашенные образы, набросанные в пещере Фантазии;
Или в кругах через догадки ночь несся
И в фотоаппарат воображения ловил
Яркие сцены обещания, удержанные скоротечными вспышками,
Фиксировал в воздухе жизни ноги спешащей мечты,
Хранил оттиски преходящих Форм и Сил, капюшоны носящих,
И вспышки-образы полувидимых истин.
Стремительный прыжок, чтоб схватить и владеть,
Не управляемый резоном или душой видящей,
Был его первым натуральным движением и движением последним,
Он расточал силу жизни, чтобы достичь невозможного:
Он презирал прямую дорогу и по блуждающим бегал изгибам,
И оставлял не попробованным то, что он завоевывал;
Он видел нереализованные цели как судьбу настоятельную
И выбирал пропасть для своего прыжка к небесам.
Авантюра - его система в игре жизни,
Он принимал случайные выигрыши за результаты надежные;
Ошибка не обескураживала его уверенный взгляд,
Не ведающий глубокого закона путей бытия,
И неудача не могла замедлить его феерической хватки;
Единственный шанс оправдывал все остальное.
Попытка, не победа, была очарованием жизни.
Неуверенный победитель, завоевывающий неопределенные ставки,
Инстинкт - его дамба, его сир - разум жизни,
Он бежит в своей гонке и приходит последним иль первым.
Однако, его работы не были ни малы, ни тщетны, ни недействительны;
Он часть силы бесконечности вскармливал
И мог создавать высокие вещи, какие его желала фантазия;
Его страсть хватала то, что спокойный ум упускает.
Проницательность импульса простирала свою прыгающую хватку
На небеса, которые высокая Мысль скрыла в ослепляющей дымке,
Хватала мерцания, что раскрывали таящееся солнце:
Он пробовал пустоту и находил там сокровище.
Полуинтуиция окрашивала в пурпур его чувство;
Он бросал вилы молнии и попадал в невидимое.
Он видел во тьме и смутно сутулился в свете,
Его полем было Неведение, неизвестное - призом.
Изо всех этих Сил была величайшей последняя.
Прибыв позже всех из плана мысли далекого
В наполненный иррациональный мир Случая,
Где все ощущается грубо и слепо делается,
Хотя случайность неизбежностью кажется,
Пришел Рассудок1 , приземистый божественный мастеровой,
К своему узкому дому на гребне Времени.
Адепт чистой изобретательности и проектирования,
Задумчивый ликом, с внимательными всматривающимися глазами,
Он занял свое устойчивое и постоянное место,
Сильнейший, мудрейший из троллеподобных Трех.
Вооруженный своими линзами, линейкой и щупом,
На объективную смотрел он вселенную
И на множества, что живут в ней и умирают,
И на тело Пространства, и на душу бегущую Времени,
И в свои руки брал землю и звезды,
Чтобы попробовать, что он может сделать из этих странных вещей.
В своем сильном целеустремленном трудящемся разуме,
Изобретающем его линии-схемы реальности
И геометрические кривые его плана времени,
Он множил свои медленные половинные отрезы от Истины:
Нетерпеливый к загадке и к неизвестному,
Не терпящий беззакония и уникального,
Навязывающий размышление на марш Силы,
Навязывающий понятность неизмеримому,
Он старался свести к правилам мистический мир.
Ничего он не знал, но узнать все вещи надеялся.
В темных несознательных царствах, когда-то мысли лишенных,
Посланный всевышним Умом,
Чтобы бросить свой луч на неясную Ширь,
Несовершенный свет, заблуждающуюся массу ведущий
Силою чувства, идеи и слова,
Он отыскивает из субстанции и процесса Природы причину.
Чтобы всю жизнь гармонизировать контролем мысли,
Он с огромным напряжением все еще трудится;
Невежественный во всем, кроме своего собственного ищущего разума,
Он пришел спасти мир от Неведения.
Суверенный рабочий, на протяжении веков
Наблюдающий и отливающий в форму все существующее.
Самоуверенный, он принял свое громадное бремя.
Там низко склонившаяся могучая фигура сидит,
Согнувшись под дуговыми лампами его фабрики-дома
Среди стука и звона его инструментов.
Скрупулезный пристальный взгляд в его глазах созидательных,
Принуждая пластичное вещество космического Разума,
Он кладет своего мозга изобретения твердые
В образчики вечной фиксированности:
Индифферентный к немому космическому требованию,
Не осознающий две реальности близкие слишком,
Непроизнесенную мысль, безгласное сердце,
Он наклоняется, чтобы ковать свои кредо и железные кодексы
И металлические структуры, чтоб заточить жизнь,
И механические модели всех вещей существующих.
Для мира зримого он ткет мир задуманный;
В вещественных, но несубстанциональных линиях он плетет
Свою тонкую ткань словесной паутины абстрактной мысли,
Свои сегментарные системы Бесконечного,
Свои теодицеи2 и космогонические карты
И мифы, которыми он объясняет необъяснимое.
По желанию он размещает в тонком воздухе разума,
Как карты в школе интеллекта висящие,
Втискивая Истину в узкую схему,
Свои бесчисленные воюющие философии строгие;
Из природного тела феномена
Он вырезает острым лезвием Мысли в жестких линиях,
Как рельсы, чтобы сила Мирового Мага бежала по ним,
Свои науки, точные и абсолютные.
На огромных голых стенах человеческого незнания
Вокруг глубоких немых иероглифов Природы
Он записывает демотическими3 ясными буквами
Энциклопедию своих мыслей обширную;
Алгебру знаков его математики,
Свои числа и непогрешимые формулы
Он выводит, чтобы подвести резюме всех вещей.
На все стороны бежит, как в мечети космической,
Выписывающая его законов библейские строфы
Затейливая вязь арабесок-образчиков,
Искусство его мудрости, его знания умение.
Это искусство, это умение есть его опора единственная.
В его высоких работах чистого интеллекта,
В его отходе от западни чувств
Не приходят крушения стен разума,
Не прыгает открывающая вспышка абсолютной силы,
Там не рассветает свет небесной уверенности.
Миллион голов носят его знание здесь,
И каждая увенчана тюрбаном сомнения.
Все стоит под вопросом, все к ничто сводится.
Некогда в своем массивном ремесле монументальные
Его старые великие мифические писания исчезают
И на их месте начинаются точные эфемерные знаки;
Это постоянное изменение в его глазах составляет прогресс:
Его мысль есть нескончаемый марш без цели.
Там нет вершины, на которую он может встать
И одним взглядом увидеть Бесконечного целое.
Неокончательная игра есть труд тяжкий Рассудка.
Каждая сильная идея может использовать его как свой инструмент;
Принимая каждое дело, он защищает свой случай.
Открывается на каждую мысль, которой он знать не может.
Вечный Адвокат, усаженный как судья,
Облачает в неуязвимую кольчугу логики
Тысячу бойцов за завуалированный трон Истины
И сидит на высокой лошадиной спине аргумента,
Чтобы все время сражаться словесными пиками
В пародийном турнире, где никто выиграть не может.
Испытуя ценности мысли своими негибкими тестами,
Уравновешенный, он сидит в широком и пустом воздухе,
Отчужденный и чистый в своей безучастной позе.
Абсолютными его суждения кажутся, но ни одно не уверено;
Время все его вердикты в апелляции отменяет.
Хотя подобное солнечным лучам для тлеющего нашего разума,
Его знание притворяется, что упало с чистых небес,
Его лучи - огни фонаря в Ночи;
Он бросает блестящее платье Неведения.
Но сейчас утрачено его суверенное требование
Править высоким царством разума в своем абсолютном праве,
Связывать мысль кованными надежными цепями логики
Или видеть нагой истину в ярком абстрактном тумане.
Мастер и раб феномена полного,
Он путешествует на дорогах ошибающегося зрения
Или смотрит на установленный механический мир,
Сконструированный для него его инструментами.
Вол, впряженный в телегу факта доказанного,
Он тащит огромные кипы знания сквозь прах Материи,
Чтобы достигнуть огромного базара полезности.
Ученик, он вырос до старого труженика;
Помогающее чувство есть его исканий арбитр.
Его он ныне использует как оселок испытания.
Как если б он не знал, что факты есть скорлупки истины,
Он хранит шелуху, отбрасывает в сторону ядрышко.
Блекнет в прошлом старинная мудрость,
Вера эпох становится праздной историей,
Бог уходит от проснувшейся мысли,
Старая отброшенная греза не нужна больше:
Он ищет лишь механической Природы ключи.
Каменные неизбежные законы интерпретируя,
Он вкапывается в твердую скрывающую почву Материи,
Чтобы вырыть процессы всего сотворенного.
Загруженная огромная машина, работающая сама по себе, появляется
Перед пылким, восхищенным и изумленным взглядом его глаз,
Запутанное устройство бессмысленное
Упорядоченного судьбоносного и неизменного Случая:
Изобретательное, методичное, подробное
Его грубое несознательное точное устройство
Развертывает безошибочный марш, чертит дорогу надежную;
Оно без размышления планирует, без воли действует,
Миллионам целей служит без всякой цели
И рациональный мир строит без разума.
Оно не имеет ни двигателя, ни идеи:
Его обширная самостоятельная деятельность без причины работает;
Безжизненная Энергия, неодолимо управляемая,
Голова смерти на теле Необходимости,
Порождает жизнь и сознание,
Затем удивляется, почему все было и откуда пришло оно.
Наши мысли есть части огромной машины,
Наши раздумья - лишь каприз закона Материи,
Знания мистика было слепого фантазией;
В душе или духе мы сейчас не нуждаемся:
Материя является превосходной Реальностью,
Запатентованное не могущее ускользнуть чудо,
Суровая правда вещей, простая, единственная, вечная.
Убийственная растрата стремительная,
Создающая мир мистерией потери себя,
Излила свои работы рассеянные на пустое Пространство;
Позднее самодезинтегрирующаяся Сила
Сожмет огромную экспансию, которую она сделала:
Затем закончит этот могучий и бессмысленный труд,
Пустота как прежде останется голой, не занятой.
Так доказываемая, коронованная, величественная новая Мысль
Объясняла мир и овладевала всеми его законами,
Касалась немых корней, будила завуалированные ужасные силы;
Она заставляла служить бессознательных джинов,
Что спят, неиспользованные, в неведающем трансе Материи.
Все было определенно, негибко, бесспорно.
Но когда на Материи скале эпох было основано
Все здание, что поднималось прочным, четко обтесанным и надежным,
Все рассыпалось обратно в море сомнения;
Эта прочная схема растаяла в бесконечном потоке:
Она4 встретила Силу бесформенную, изобретателя форм;
Неожиданно она спотыкалась о вещи невидимые:
Молния из необнаруженной Истины
Слепила ее глаза своей с толку сбивающей вспышкой
И прорывала пучину между Реальным и Знаемым,
Пока все ее знание не становилось очевидным неведением.
И снова чудо-паутиной делался мир,
Процессом магии в пространстве магическом,
Недоступного уму чуда глубинами,
Чей источник терялся в Невыразимом.
И снова мы встречаем пустое Непознаваемое.
В крахе ценностей, в огромном крушении гибельном,
В разрушении и треске ее работы ломающейся,
Она теряла свой чистый консервированный сконструированный мир.
Остался танец квантов, разлегшаяся поза случайности
В огромном несущемся вихре Энергии:
Беспрестанное движение в Пустоте неограниченной
Изобретало формы без мысли иль цели:
Неизбежность и Причина были бесформенными призраками;
Материя была в течении бытия инцидентом,
Закон - лишь механической привычкой слепой силы.
Идеалы, этика, системы не имели основы
И быстро рушились или без санкции жили;
Все становилось хаосом, вздыманием, столкновением и борьбою.
Идеи воюющие и свирепые на жизнь прыгали;
Тяжелое сжатие подминало анархию
И свобода была лишь фантома именем:
Творение и разрушение обнявшись вальсировали
На груди израненной и дрожащей земли;
Все кружилось в мир танца Кали.
Так спотыкалась, оседала, растягиваясь в Пустоте,
За подпорки хватаясь, за почву для опоры, чтоб встать,
Она только тонкую атомную Обширность видела,
Из редких разрозненных точек основу-вселенную,
По которой плывет феноменальный облик прочного мира.
Один процесс событий был там
И Природы пластичное и многообразное изменение,
И, сильная смертью, чтоб убивать или творить,
Расщепленного незримого атома всемогущая сила.
Один шанс оставался, что здесь может быть сила,
Что позволит освободить людей от старых неадекватных средств
И его сувереном земной сцены оставить.
Ибо Рассудок в таком случае может схватить изначальную Силу,
Чтоб двигать ею машину по путям Времени.
Все тогда сможет служить потребности мыслящей расы,
Абсолютное Положение найдет абсолютность порядка,
На стандартизированное совершенство разрежет все вещи,
Совершенно точную машину построит в обществе.
Тогда наука и рассудок, о душе не заботясь,
Смогут выгладить спокойный униформенный мир,
Вековечные поиски насытить внешними истинами
И по единому образцу отлитую мысль навязать разуму,
Логику Материи грезам Духа навязывая,
Благоразумное животное из человека сделать
И симметричную фабрику из его жизни.
Это будет пиком Природы на земном смутном шаре,
Величественным результатом труда долгих эпох,
Земли эволюция увенчана будет, ее миссия выполнена.
Так может случиться, если дух опуститься спящим;
Человек тогда может довольным покоится и жить в мире,
Хозяин Природы, который ее рабом когда-то трудился,
Беспорядок мира в закон отливающий, -
Если только ужасное сердце Жизни не поднимется в бунте,
Если только Бог внутри не найдет более великого плана.
Но космическая Душа многолика;
Касание изменить может фасад Рока фиксированный.
Внезапный поворот может прийти, показаться дорога.
Более великий Разум может видеть более великую Истину,
Или мы можем найти, когда все остальное неудачу потерпит,
Спрятанный в нас самих к совершенному5 изменению ключ.
Поднимаясь с почвы, по которой ползут наши дни,
Сознание Земли может венчаться с Солнцем,
Наша смертная жизнь - скользить на крыльях духа,
Наши конечные мысли - с Бесконечным общаться.
В ярких царствах встающего Солнца
Все есть в силу света рождение:
Все, здесь деформированное, там хранит свою счастливую форму,
Здесь все смешано и испорчено, там - чисто и цело;
Однако каждое есть преходящий шаг, фаза момента.
Пробужденная к более великой Истине, за ее действий пределами,
Посредница сидит примиряющая и свои видит работы,
И чувствует в них чудо и силу,
Но знает силу позади лица Времени:
Она выполняла задачу, повиновалась ей данному знанию,
Ее глубокое сердце стремилось к великим идеальным вещам
И из света смотрело в поисках более широкого света:
Блестящая изгородь, вокруг нее возведенная, ее силу суживала;
Преданная своей ограниченной сфере, она трудилась, но знала,
Что ее высочайшие, широчайшие искания были лишь половинчатым поиском,
Ее самые могучие акты - проходом иль стадией.
Ибо не Рассудком было творение сделано
И не Рассудком может быть Истина зрима,
Которую через вуали мысли, через ширмы чувства
С трудом зрение духа может увидеть,
Затуманенное несовершенством своих инструментов:
Маленький Ум к маленьким привязан вещам:
Его чувство есть ничто иное, как направленное вовне касание духа,
Полупроснувшегося в мире Несознания темного;
Он направляет свои чувства вовне для своих бытий и своих форм,
Как тот, кто нащупывать в невежественной Ночи оставлен.
В этой маленькой формочке младенческого чувства и разума
Желание является о блаженстве криком детского сердца,
Наш рассудок - лишь забавы ремесленником,
Придумывающим правила в странной игре спотыкающейся.
Но она своего карлика знала, чье самоуверенное зрение
Ограниченные перспективы принимало за далекую цель.
Мир, ею сделанный, есть путевой неполный отчет
Путешественника к наполовину найденной правде в вещах,
Между неведением и незнанием движущегося.
Ибо ничто не известно, пока что-то остается сокрытым;
Истина известна, только когда зримо все.
Привлеченная Всем, что есть Одно,
Она стремится к более высокому, чем у нее, свету;
Спрятанный ее кредо и культами, она замечает лик Бога:
Она знает, что нашла до сих пор только форму, одежду,
Но постоянно надеется увидеть его в своем сердце
И ощутить его реальности тело.
Но пока там - маска, не лик,
Хотя иногда два сокрытых появляются глаза:
Рассудок не может сорвать ту маску мерцающую,
Его усилие лишь заставляет ее мерцать больше;
В кипы он Неразделимого связывает;
Находя свои руки слишком маленькими, чтоб овладеть обширною Истиной,
Он разбивает знание на чуждые части
Или всматривается через завесу туч в поисках солнца исчезнувшего:
Он видит, не понимая увиденного,
Через закрытые лица конечных вещей
Бесконечности мириады аспектов.
Однажды Лицо должно просиять через маску.
Наше неведение есть куколка Мудрости,
Наше заблуждение на своем пути с новым знанием сочетается браком,
Его тьма есть зачерненный узел света;
Мысль танцует с Неведением рука об руку
На серой дороге, что вьется к Солнцу.
Даже когда ее пальцы вертят узлы,
Что привязывают их к их странной компании,
В мгновения их семейной борьбы
Иногда врываются вспышки Огня освещающего.
Даже сейчас здесь есть великие мысли, что одиноко гуляют:
Они приходят непогрешимым вооруженные словом
В облачении интуитивного света,
Который есть санкция из глаз Бога;
Глашатаи далекой Истины, они пламенеют,
Прибывая с края вечности.
Огонь придет из бесконечностей,
Более великий Гнозис смотреть будет на мир,
Из какого-то далекого всеведения пройдя
По блестящим морям из тихого Одного поглощенного,
Чтобы осветить глубокое сердце себя и вещей.
Безвременное знание он принесет Разуму,
Жизни - ее цель, Неведению - его завершение.


Наверху, в высокой стратосфере безветренной,
Отбрасывая тень на карликовую троицу,
Претенденты на безграничное Запредельное жили,
Пленники Пространства, обнесенного ограничивающими небесами,
В непрестанном круговороте часов
Стремящиеся к прямым путям вечности,
И со своего высокого места смотрели вниз на этот мир
Два солнечноглазых Демона, свидетельствующие все существующее.
Способность поднять медлительный мир,
Императивная огромная высоко скользила на крыльях Жизнь-Мысль,
Не приученная ступать по твердой неменяющейся почве:
Привыкшая к голубой бесконечности,
Она парила в залитом солнцем небе и освещенном звездами воздухе;
Она видела издали Бессмертного дом
И издалека голоса Богов слышала.
Иконоборец и разрушитель фортов Времени,
Перепрыгивающая границы и превосходящая норму,
Она освещала мысли, что сияют через века,
И побуждала к действиям сверхчеловеческую силу.
Так далеко, как ее самоокрыленные аэропланы могут летать,
Посещая будущее в великих сверкающих рейдах,
Она разведывала перспективы грезы-судьбы.
Задумываться склонная, достигать неспособная,
Она чертила своей концепции карты и планы видения,
Для архитектуры смертного Пространства слишком обширные.
По ту сторону в шири, где нет опоры для ног,
Выдумщик Идей бестелесных,
Бесстрастный к крику жизни и чувства,
Чистый Мысль-Разум обозревал действо космическое.
Архангел белого превосходящего царства,
Он видел мир из уединенных высот,
Светящихся в далеком и пустом воздухе.

Конец песни десятой

Песнь Одиннадцатая
Царства и Божества более великого Разума


Исчезли границы трудящейся Силы.
Но бытие и творение не прекратились там.
Ибо Мысль превосходит круги смертного разума,
Она более велика, чем ее земной инструмент:
Божество, втиснутое в узкое пространство ума,
Высвобождается во все стороны в какую-то ширь,
Которая есть проход к бесконечности.
Оно движется, вечное, по полю духа,
Бегун к далекому духовному свету,
Ребенок и слуга силы духа.
Но разум падает тоже назад с безымянного пика.
Его существо простиралось за пределы зрения Мысли.
Ибо дух вечен и несотворен
И не раздумьями его величие рождено было,
И не размышлением может его знание прийти.
Он знает себя, и в себе он живет,
Он движется там, где нет ни мысли, ни какой-либо формы.
Его ноги утверждены на конечных вещах,
Его крылья могут сметь пересекать Бесконечность.
Входящие в поле зрения путешественника пространство чудесное
Великих и удивительных встреч его шаги звало,
Где Мысль опирается на зрение за пределами мысли
И формирует мир из Немыслимого.
На пиках, куда воображение не может ступить,
В горизонтах неутомимого зрения,
Под голубой вуалью вечности
Величия идеального Разума были видны,
За границы известных вещей простирающиеся.
Источник той малости, которой являемся мы,
Инстинкт с бесконечно большим, чем мы должны быть,
Опора всего, что человеческая сила разыгрывает,
Творец надежд, не осуществленных землей,
За пределы расширяющейся вселенной он простирается;
Он летит за пределы Грезы,
Он превышает потолок подъема жизни.
Бодрствующий в светлой сфере, не связанный Мыслью,
Необъятностям открытый всеведающим,
Он бросает на наш мир великие коронующие влияния,
Свою скорость, что обгоняет легкую поступь шагов,
Свою силу, что идет непобедимо во Времени,
Свои могущества, что соединяют мостом бездну между человеком и Богом,
Свои сияния, что сражаются с Неведением и со Смертью.
В своем окружении идеального Пространства обширном,
Где красота и могущество гуляют рука об руку,
Истины Духа берут форму как Боги живые,
И каждая может возводить мир по своему собственному праву.
В воздухе, который сомнение и заблуждение не могут отметить
Стигматами их деформации,
В общении с размышляющей уединенностью
Истины, что видит в неошибающемся свете,
Где зрение не спотыкается, не заблуждается мысль,
Свободные от непомерного налога слез нашего мира,
Мечтательные, его светлые создания смотрят
На Идеи, что населяют вечность.
В солнечном сиянии радости и абсолютной силы
Свыше - трона Идеала Хозяева,
В сессиях спокойного счастья,
В регионах освещенной определенности.
Далеки те царства от нашего труда, стремления и зова,
Освященное святилище и совершенства царствие,
Закрытое для неуверенных мыслей ума человеческого,
От туманной поступи смертной жизни далекое.
Но поскольку наши тайные самости - ближайшие родственники,
Дыхание недостигнутой божественности
Посещает несовершенную землю, на которой мы трудимся;
Через мерцающего эфира золотой смех
Падает свет на наши раздраженные неудовлетворенные жизни,
Мысль приходит вниз из идеальных миров
И побуждает нас даже здесь моделировать заново
Некий Образ их величия, призыва
И чуда, что живут за пределами кругозора смертной надежды.
Среди тяжелого однообразия дней
И опровергаемая людским законом
Вера в то, чего нет и что должно быть,
Живет товарищем восторга и боли этого мира,
Дитя запретного желания тайной души,
Рожденное от ее амура с вечностью.
Наши духи вырываются на свободу из их окружения;
Будущее приносит свое лицо чуда близко,
Его божественность смотрит на нас глазами нынешнего;
Действия, что считаются невозможными, становятся естественными,
Бессмертие героя мы чувствуем;
Храбрость и сила, которых смерть не может коснуться,
Просыпаются в членах, что смертны, в сердцах спотыкающихся;
Нами движет быстрый импульс воли,
Что презирает медленный утомительный шаг смертного времени.
Эти обещания не из чужой сферы приходят:
Мы сами - этой родной Страны граждане,
Авантюристы, мы колонизовали Материи ночь.
Но сейчас наши права остановлены, наши пусты паспорта;
Мы живем самоизгнанные из нашего более небесного дома.
Скитающийся луч из бессмертного Разума
Земли слепоту принял и стал
Нашей человеческой мыслью, прислугой Неведения.
Изгнанник, чернорабочий на этом ненадежном земном шаре,
Плененный и управляемый в невежественной хватке Жизни,
Стесненный смутною клеткой и предательским нервом,
О более счастливых состояниях и более благородных силах он грезит,
О естественной привилегии непадших богов,
Призывая назад до сих пор свою старую суверенность утерянную.
Среди мглы, тумана, трясины и камня земли
Он еще помнит свою сферу возвышенную
И своего великолепного рождения город высокий.
Память входит украдкой из небес утерянных Истины,
Широкое освобождение приходит близко, Слава зовет,
Мощь выглядывает, отдаленное счастье.
В чарующих проходах полузавуалированного света блуждая,
Светлая тень себя,
Этот быстрый неуверенный лидер слепых богов,
Этот фонарщик маленьких ламп, этот министр-раб,
Нанятый разумом и телом для земного использования,
Забывает свою работу среди грубых реальностей;
Он возвращает свое императорское право отобранное,
Он снова носит пурпурную мантию мысли
И знает себя Идеала провидцем, царем,
Причастником и пророком Нерожденного,
Бессмертия и восторга наследником.
Все вещи реальны, что здесь - только грезы,
В наших неизвестных глубинах спит их резерв правды,
На наших недостигнутых высотах они царят и к нам приходят
В раздумья и мысли, неся свои мантии света.
Но наша карликовая воля и холодное прагматичное чувство
Не принимают визитеров небесных:
На пиках Идеала нас ожидающие
Или охраняемые в нашей секретной самости незримыми,
Все же, порой сверкают через пробужденную душу,
Скрытые от наших жизней их величие, красота, сила.
Наше нынешнее чувствует иногда их касание царское,
Наше будущее стремится к их светлым тронам:
Из духовной секретности они глядят пристально,
Бессмертные шаги звучат в коридорах ума:
Наши души могут подняться в планы сияющие,
Дыхание, из которого пришли они, может быть нашим домом.
Свою привилегию лишенного тени зрения назад получил
Мыслитель, что вошел в воздух смертных,
И пил снова из своего чистого и могучего источника.
Неизменный в ритмичном покое и радости,
Он видел, в безграничном свете суверенно свободный,
Непадшие планы, сотворенные мыслью миры,
Где Знание - лидер действия,
А Материя сделана из субстанции мыслящей,
Чувство, небесная птица, уравновешенная на грезящих крыльях,
Отвечает зову Истины как родителя голосу,
Светлая форма прыгает из луча всеформирующего
И Воля - сознательная колесница Богов,
И Жизнь, великолепный поток размышляющей Силы,
Несет голоса мистических Солнц.
Счастье оно приносит шепчущей правды;
Там бежит, в своем течении грудь Пространства золотя медом,
Смех из бессмертного сердца Блаженства
И неизмеримая Радость безвременья,
Звук шепота Мудрости в Неизвестном
И дыхание невидимой Бесконечности.
В мерцающей ясности аметистового воздуха
Нескованный и всемогущий Дух Разума
Размышлял на голубом лотосе Идеи.
Золотое небесное солнце безвременной Истины
Лило вниз вечного Луча мистерию
Через безмолвие, словом Света дрожащее,
На бесконечный океан открытия.
Далекие соединяющиеся полусферы он видел.
На медитации гребне транса вздымающемся
Великие лестницы мысли восходили к нерожденным высотам,
Где Времени последние гряды касаются небес вечности
И Природа говорит с абсолютностью духа.


Тройное царство упорядоченной мысли шло первым,
Маленькое начало восхождения огромного:
Свыше были светлые эфирные небеса разума,
Уплотненное и бесконечное парение, словно небо давило на небо,
Против Пустоты бастионом света поддержанное;
Высшее стремилось к соседней вечности,
D бесконечность расширялось обширнейшее.
Но хотя бессмертные, могучие и божественные,
Первые царства были близки и родственные уму человеческому;
Их божества формируют нашего более великого мышления дороги,
Фрагмент их могущества может быть нашим:
Эти шири не были слишком широкими для наших душ путешествия,
Эти высоты для человеческой надежды не были слишком высокими.
Тройной пролет вел к этому миру тройному.
Хотя крутой для шагов сил обычных,
Его взбирающийся склон глядел на наше земное равновесие вниз:
На склоне, не слишком отвесном,
Можно повернуть назад путешествующие глубоко нисходящие линии,
Чтобы общаться со вселенною смертного.
Могучие смотрители восходящей лестницы,
Которые ходатайствуют со всесозидающим Словом,
Там ждали пилигрима, душу, небесами связанную;
Владея тысячью ключами Запредельного,
Они предлагали свое знание взбирающемуся разуму
И наполняли жизнь необъятностями Мысли.
Пророки-жрецы Закона оккультного,
Пламенно яркие иерархи божественной Истины,
Интерпретаторы между умом человека и Бога,
Они приносят бессмертный огонь смертным людям.
Радужные, наделяющие незримое телом,
Стражи светлых ступеней Вечного
Встречали Солнце в лучезарных фалангах.
Издали они казались символичными образами,
Освещенными оригиналами тенистого почерка,
В которые наше зрение транскрибирует Луч идеальный,
Или иконами, изображающими мистическую Истину,
Но ближе - Богами и живыми Присутствиями.
Нижние ступеньки отмечал марш бордюров;
Фантастично украшенные и богато маленькие,
Они имели место для всего смысла мира,
Детальные символы радости его совершенства,
Странных зверей, что были Природы силами, сделанными живыми,
И, пробужденный к своей роли чуду,
Человек рос в неискаженном образе Бога,
А объекты становились прекрасной монетой Красоты царства;
Но широким территориям служили те уровни.
Перед восходящим богоявлением
Наслаждающиеся Миром-Временем, фавориты Мира-Блаженства,
Хозяева вещей актуальных, лорды часов,
Друзья игр юной Природы и Бога-ребенка,
Творцы Материи скрытым давлением Разума,
Чьи тонкие мысли поддерживают Жизнь несознательную
И ведут фантазию грубых событий,
Стояли там, раса юных богов с проницательным зрением,
Цари-дети, рожденные на плане Мудрости раннем,
Учились в ее школе мистической игре творения мира.
Архимасоны вечного Мага,
Фрагментарного Пространства литейщики и измерители,
Они сделали свой план сокрытого и известного
Для невидимого царя обителью-домом.
Повинуясь Вечного глубокой команде,
Они построили в материальной фронтальной части вещей
Этот обширный мировой детский сад юных душ,
Где младенческий дух учится через разум и чувство
Космического почерка читать письмена
И изучать тело космической самости,
И искать тайное значение целого.
Всему, что Дух тот задумывает, они дают форму;
Склоняя Природу на настроения зримые,
Они сообщают конечные формы бесконечным вещам.
Каждую силу, что прыгает из Непроявленного,
Покидающую обширность покоя Вечного,
Они ловят и удерживают педантичными своими глазами
И создают статистку в космическом танце.
Ее свободный каприз они ограничивают законами ритма
И принуждают принять ее позу и свою шеренгу занять
В колдовстве упорядоченной вселенной.
Всесодержащий был содержим в форме,
Единство на единицы измеримые резалось,
Безграничное возведено в сумму космическую:
Нескончаемое Пространство втиснуто было в кривую,
Неразделимое Время - на маленькие минуты разрезано,
Бесконечно малое собрано в массу, чтобы хранить в безопасности
Мистерию Бесформенного, брошенного в форму.
Непобедимо их ремесло задумывало для использования
Магию числа, являющегося следствием, и чар знака,
Была ухвачена чудесная потенция замысла,
Нагруженная красотой и значением,
И детерминирующим мандатом их взгляда
Фигура и качество уравниваясь объединялись
В нераспутываемой идентичности.
На каждом событии они штамповали его изгибы закона
И его ответственность и обязанность обстоятельства, значением полного;
Свободного и божественного случая больше
Или авантюры души оно уже каждый миг не желало,
Оно удлиняло мистическую цепь, судьбой ограниченную,
Предвиденную линию неизменного плана,
Еще один шаг в долгом марше Необходимости.
Пределы устанавливались для каждой стремящейся Силы,
Удерживающие ее желание монополизировать мир,
Бронзовая колея предписывалась для силы и действия,
И в каждый момент ей ее предназначенное место показывали,
Предопределяли неизменно в спиральную
Огромную петлю-Время беглянку из вечности.
Их неизбежные мысли, как звенья Судьбы,
Налагали на прыжок и молниеносный бег разума
И на хрупкий поток жизни случайный,
И на свободу вещей атомных,
Непреложную причину и непреклонное следствие.
Идея от бесконечности пластичной отказывалась,
Для которой она была рождена, и сейчас взамен вычерчивала
Маленькие обособленные шаги цепи-работы на делянке земли:
Когда-то бессмертное, сейчас привязанное к концу и рождению,
Оторванное от непосредственного и безошибочного зрения,
Знание было отстроено заново из предположения клеток
В фиксированное тело, дряблое, бренное;
Так связанным оно становилась, но не могло продолжаться и разрушалось,
И оставляло свое место телу мышления нового.
Для великоглазых серафимов-Мыслей Бесконечного клетка
Была закрыта переплетенных мировых законов засовом
И ограничено горизонта узкого аркой
Радужное видение Невыразимого.
Безвременный Дух был рабом часов сделан;
В тюрьму рождения Нерожденный был брошен,
Чтобы сделать мир тем, что мог уловить Разум и чем он мог править.
На земле, которая смотрела на тысячи солнц,
Чтобы та сотворенная мощь становилась господином Природы
И глубины Материи освещены были душою,
Они привязывали к дате, норме и конечным границам
Миллионное мистическое движение Одного.
Свыше стояла архангельская тонкая раса
С большими веками и глазами, что искали невидимое.
Свет освобождающего знания сиял
В их глазах через бездны безмолвия;
Они жили в уме и изнутри знали истину;
Зрение, в сконцентрированное сердце назад отведенное,
Могло проникнуть за ширму результатов Времени
И жесткий образчик и форму зримых вещей.
Все, что избегало узкого аркана концепции,
Зрение замечало и схватывало; их зрящие мысли
Заполняли пустоты, оставленные ищущим чувством.
Высокие архитекторы возможности
И инженеры невозможного,
Математики бесконечностей
И теоретики непознаваемых истин,
Они формулировали постулаты загадки
И присоединяли неведомое к очевидным мирам.
Служители, они посещали Силу безвременную,
Цикл ее работ изучали;
Минуя ее изгородь бессловесной тайной уединенности,
Их ум мог проникнуть в ее ум оккультный
И чертить диаграмму ее тайных мыслей;
Они читали коды и шифры, что она запечатала,
Они делали копии всех ее охраняемых планов,
Для каждого поворота ее мистического курса
Находили причину и неизменное правило.
Невидимое становилось зримо для изучающих глаз,
Объяснена была огромного Несознания схема,
Смелые линии были набросаны на Пустоте;
Бесконечный был уменьшен до квадрата и куба.
Значение и символ устраивая,
Прослеживая изгиб трансцендентальной Силы,
Они создавали каббалу Закона космического,
Балансирующая линия открывала технику Жизни
И структурировала ее магию и ее мистерию.
Навязывая схемы знания Шири,
Они прикрепляли к силлогизмам конечной мысли
Бесконечного Сознания свободную логику,
Разбирали по правилам скрытые ритмы танца Природы,
Критиковали сюжет драмы миров,
Делали число и фигуру ключом ко всему существующему:
Психоанализ космической Самости
Был проведен, его секреты выслеживались и читалась
Неизвестная патология Уникального.
Оценена система была вероятного,
Шанс бегущих возможностей,
Для подсчета не поддающейся счету суммы Действительного,
Необходимости логарифмические таблицы чертились,
Вставлялся в схему тройной акт Одного.
Лишенное вуали, отчетливое незримое множество
Сил, летящих вихрем из рук Случая,
Казалось, повинуется какому-то императиву обширному:
Их движения путанные из единства работали.
Мудрость читала их разум, им самим неизвестный,
Их анархия в формулу вколачивалась
И из их гигантской беспорядочности Силы,
Следуя привычке их миллионов путей,
Различая каждую самую легкую линию и мазок
Неизменного намерения скрытого,
Из хаоса настроений Незримого
Составляла Судьбы вычисление.
В яркой гордости универсального знания
Знание разума превосходило силу Всезнающего:
Крылатые орлиные могущества Вечного,
Пораженные в своих эмпиреях нехоженных,
Устремлялись вниз со своих спиралей, чтобы повиноваться кивку Мысли:
Каждый мистический Бог, принужденный на открывающую форму,
Назначал свои установленные движения в игре Природы,
Делал зигзаг в жесте шахматисткой Воли
На шахматной доске космической Судьбы.
В широкой последовательности шагов Неизбежности
Предсказан каждый акт и мысль Бога,
Их ценность взвешена бухгалтером-Разумом,
Проверена в его математическом всемогуществе,
Они утратили свой божественный аспект чуда
И были фигурой в космической сумме.
Могучей Матери прихоти и молниеносные настроения
Поднявшиеся из ее неуправляемого восторга всемудрого
В свободе ее сладкой и страстной груди,
Были ограблены, лишены их чуда, прикованы к причине и цели;
Идол из бронзы заменил ее форму мистическую,
Что захватывает движения космических ширей,
В точном наброске лица идеального
Забыта была ее ресниц греза-гравюра,
Несущая на их изгибе мечты бесконечности,
Утрачено ее глаз манящее чудо;
Вздымающееся волны-биения ее моря-сердца обширного
Они привязали к теореме приведенных в порядок ударов:
Ее глубокие намерения, которые от самой себя она вуалировала,
Самообнаруживающимися в их исповедальне рассыпаны.
Для рождения и смерти миров они установили дату,
Диаметр бесконечности был нарисован,
Измерена далекая арка незримых высот
И визуализированы немереные глубины, глазам недоступные,
Пока все не стало казаться известным, что быть во времени может.
Все было принуждено числом, именем, формой;
Ничто не осталось несказанным, неподсчитанным.
Однако их мудрость кружилась с ничто:
Истины они могли находить и держать, но не одну Истину:
Высший для них непознаваемым был.
Знанием чересчур многого они утрачивали знание целого:
Бездонное сердце мира неотгаданным было оставлено
И Трансцендентальный хранил свою тайну.
В более возвышенном и смелом полете
К широкой вершине тройной лестницы
Голые ступеньки поднимались, как пламенеющие утесы из золота,
Прожигая свой путь к чистому абсолютному небу.
Августейшие и немногочисленные Цари суверенные Мысли
Сделали из Пространства свой широкий всевидящий взгляд,
Обозревающий огромный труд Времени:
Всесодержащего Сознания дыхание
Поддерживало Бытие в безмолвном объятии.
Посредники со светлым Невидимым,
Они улавливают в длинных проходах мира
Императивы Себя созидающего,
Которым неведающая земля повинуется и небеса сознающие;
Их мысли - партнеры в его обширном контроле.
Великое всем управляющее Сознание есть здесь,
И Разум не ведая служит Силе более высокой;
Он есть канал, не источник всего.
Космос - не несчастное происшествие во Времени;
Есть смысл в каждой игре Случая,
Есть свобода в каждом лике Судьбы.
Мудрость знает и ведет мистический мир;
Истина-взгляд формирует его существа и события;
Саморожденное Слово на высотах творения,
Голос Вечного во временных сферах,
Видений Абсолюта пророк
Сеет Идеи значение в Форму,
И из того семени возникают ростки Времени.
На пиках за пределами нашего рода Всемудрый сидит:
Единый и непогрешимый взгляд приходит вниз,
Тихое касание из небесного воздуха
Будит к невежественному знанию в ее действиях
В несознательных глубинах тайную силу,
Принуждая ослепшее Божество появиться,
Обусловливая Необходимости нагой танец,
По мере того, как она проходит из круга часов
И исчезает от преследования глаз ограниченных
В погружающихся кружащихся перспективах эпохального Времени.
Неуловимые силы космического вихря
Несут в своих вакхических членах фиксированность
Изначального предвидения, что Судьбою является.
Даже Природы неведение есть инструмент Истины;
Наше борющееся эго не может изменить ее курс:
Однако, именно сознательная сила есть та, что движется в нас,
Семя-идея - наших действий родитель,
И судьба - неузнанное дитя Воли.
Направляющим взглядом Истины непогрешимо
Все создания здесь обнаруживают свою самость секретную,
Принужденные становиться тем, что в самих себе они прячут.
Ибо Он, который Есть, становится в годах все более проявленным,
И медленно Божество, запертое в клетках,
Поднимается из протоплазмы к бессмертию.
Но скрыта, недоступна смертным объятиям,
Мистична, невыразима истина духа,
Несказанна, уловима лишь глазом духа.
Когда обнажается от эго и разума, он слышит Голос;
Он смотрит сквозь свет навстречу все более великому свету
И видит Вечность, облачающую со всех сторон Жизнь.
Эта более великая Истина чужда нашим мыслям;
Где свободная Мудрость работает, они ищут правила;
Или мы видим только игру Случая путанную
Или труд в цепи, принуждаемый границей закона Природы,
Абсолютизм немой немыслящей Силы.
Дерзкие в своем чувстве Богорожденной силы,
Они осмеливались хватать своей мыслью абсолют Истины;
Абстрактной чистотой безбожного зрения,
Голой перцепцией, нетерпимой к формам,
Они приносили Уму то, чего никогда не мог он достигнуть,
И надеялись завоевать основу небесную Истины.
Голый императив умозрительной фразы,
Архитектурный и неизбежный,
Переводил в мысль немыслимое:
Серебрянокрылый огонь обнаженного тонкого чувства,
Слух ума, отвернувшийся от ритмов внешнего,
Обнаруживал семена-звуки вечного Слова,
Ритм и музыку слышал, что строят миры
И ловил в вещах Волю быть бестелесную.
Они измеряли Неограничиваемого мерками чисел
И выписывали последнюю формулу вещей ограниченных,
В очевидные системы воплощали беспредельные истины,
Безвременное делали объяснимым для Времени
И оценивали несоразмерного с их оценкой Всевышнего.
Чтобы собрать и оградить несхваченные бесконечности,
Они соорудили абсолютные стены мысли и речи
И создали вакуум, чтоб удержать Одного.
В своем поле зрения они направляются к пику пустому,
К могучему пространству холодного и солнцем освещенного воздуха.
Чтобы объединять их задачу, жизнь исключающую,
Что не может снести наготы Шири,
Они шифр создали множества,
В отрицании находили значение Всего
И в ничто - позитив абсолютный.
Единственный закон упрощал тему космическую,
Втискивая Природу в формулу;
Их титанический труд делал все знание одним,
Ментальной алгеброй путей Духа,
Божества живого абстракцией.
Здесь остановилась разума мудрость; она ощущалась законченной;
Ибо ничего не было оставлено думать иль знать:
В духовном зеро он сидел на престоле
И принимал свое обширное безмолвие за Несказанное.
Это была игра светлых богов Мысли.
Привлекая во время безвременный Свет,
Заточая в часы вечность,
Они планировали поймать ноги Истины
В золотистые сети концепции и фразы
И держать ее пленной для мыслителя радости
В его маленьком мире, построенном из бессмертных грез:
Там должна была она жить, замурованная в человеческом разуме,
Императрица, заточенная в доме ее подчиненного,
Обожаемая и чистая, и пока на его сердца троне,
Его роскошное имущество, лелеемое и обособленное
В стене безмолвия его размышления тайного,
Безупречная в белой девственности,
Та же вовеки и вовеки одна,
Его почитаемая неизменная Богиня на все времена.
Или же, супруга его разума преданная,
Уступающая его природе и его воле,
Она санкционирует и вдохновляет его слова и поступки,
Продлевая их резонанс на протяжении внимающих лет,
Компаньон и регистратор его марша,
Пересекающего блестящий тракт мысли и жизни,
Вырезанный из вечности Времени.
Свидетель своей высокой триумфальной звезды,
Ее божественный слуга носящей корону Идеи,
Он будет господствовать благодаря ей над миром простертым;
Давая ордер на его дела и его убеждения,
Она аттестует его право божественное вести и править.
Или как любовник, что свою единственную сжимает возлюбленную,
Божество его жизни желания и поклонения,
Одинокого идолопоклонничества его сердца икона,
Она ныне - его и должна жить для него одного:
Она наполнила его своим внезапным блаженством,
Неистощимое чудо лежит в его счастливых объятиях,
Приманка, пойманное, приводящее в восторг диво.
Ее сейчас он требует после долгой увлеченной погони,
Единственную радость его души и его тела:
Неотразим ее божественный призыв,
Ее огромное владение - неумирающий трепет,
Опьянение, экстаз:
Страсть ее самораскрывающихся настроений,
Небесная слава и многообразие
Делают вечно новым для его глаз ее тело
Или же повторяют первого волшебства прикасание,
Ее мистических грудей светлый восторг
И прекрасные вибрирующие члены живого поля
Пульсирующего нового открытия, которому нет конца.
Новое начало цветет в слове и смехе,
Новое очарование приносит назад прежний предельный восторг:
Он теряет себя в ней, она - здесь его небеса.
Истина грациозной золотой игре улыбается.
Из своих безмолвных вечных пространств склонившаяся
Великая и безграничная Богиня притворилась, что уступает
Сладость своих секретов, напоенную солнцем.
Инкарнируя в своей красоте в его объятия,
Она дала на краткий поцелуй свои бессмертные губы
И привлекла к своей груди одну славную смертную голову:
Она, для которой небеса были слишком малы, своим домом сделала землю.
В человеческой груди ее оккультное присутствие жило;
Он вырезал из своей собственной самости свой образ ее:
Она сформировала свое тело для объятий разума.
Она пришла в границы узкие мысли;
Она позволила, чтобы ее величие было втиснуто
В Идеи хижину маленькую,
Тесную комнату одинокого мыслителя хватки:
Она снизила свои высоты до наших душ роста
И ослепила наши веки своим небесным взглядом.
Так каждый удовлетворен своим достижением высоким
И о себе думает, как о благословенном за пределами смертности,
Как о царе истины на своем обособленном троне.
Ее владельцу в поле Времени
Единственное великолепие, пойманное от ее славы, кажется
Единственно истинным светом, ее красоты сияющим целым.
Но ни мысль, ни слово не могут схватить вечную Истину:
Весь мир живет в одном луче ее солнца.
В нашего мышления тесном и узком освещенном лампою доме
Тщеславие нашего запертого смертного разума
Мечтает, что цепи мысли ее сделают нашею;
Но мы лишь играем своими собственными блестящими узами;
Привязывая ее, самих себя мы привязываем.
В своем гипнозе, вызванном одной светлой точкой,
Мы не видим, каким маленьким образом ее мы владеем;
Мы не чувствуем вдохновляющей ее безграничности,
Мы не разделяем ее бессмертной свободы.
Так это происходит даже с мудрецом и провидцем;
Ибо до сих пор человек божество ограничивает:
Из своих мыслей мы должны прыгнуть вверх к свету,
Дышать ее божественным неограничиваемым воздухом,
Ее простое обширное верховенство признать,
Отважиться сдаться ее абсолюту.
Тогда Непроявленный отразит свою форму
В безмолвном уме, как в живом зеркале;
Безвременный Луч низойдет в наши сердца
И мы поглощены будем восторженно в вечности.
Ибо Истина шире, более велика, чем ее формы.
Тысячи икон они из нее сделали
И находят ее в идолах, которые они обожают;
Но остается сама собою и бесконечной она.

Конец песни одиннадцатой

Песнь Двенадцатая
Небеса Идеала


Всегда Идеал манил издалека.
Пробужденный прикосновением Незримого,
Покидая границу достигнутого,
Сильный открыватель стремился, неутомимая Мысль,
Открывающая на каждом шагу светлый мир.
Она оставила известные вершины ради неведомых пиков:
Охваченная страстью, она искала одной нереализованной Истины,
Она тосковала по Свету, что не знает рождения и смерти.
Каждая стадия далекого восхождения души была возведена
В постоянные небеса, здесь всегда ощутимые.
На каждом шагу путешествия чудесного
Новая ступень блаженства и чуда,
Новый пролет в могучей лестнице Бытия формировался,
Великая широкая ступень, дрожащая драгоценным огнем,
Словно пылающий дух трепетал там,
Поддерживающий своим пламенем надежду бессмертную,
Словно сияющий Бог дал его душу,
Чтобы он мог ощущать поступь паломнических ног,
Взбирающихся к дому Вечного в спешке.
С любого конца каждой лучезарной ступени
Небеса идеального Разума были видны
В голубой прозрачности грезящего Пространства,
Как цепляющиеся за луну полоски блестящего неба.


С одной стороны один за другим мерцал плывущий оттенок,
Слава восхода, к душе пробивающаяся,
В дрожащем восторге внутреннего зрения сердца
И спонтанном блаженстве, что дает красота,
Прекрасные царства бессмертной Розы.
Над духом, вложенным в смертное чувство,
Находятся суперсознательные царства небесного мира1 ,
Ниже - Несознания тусклая пучина угрюмая,
Между ними, позади нашей жизни,- бессмертная Роза.
Сквозь скрытый воздух дух дышит,
Космической красоты и радости тело
Незримое, не предполагаемое слепым страдающим миром,
Взбирающееся из глубокого сдавшегося сердца Природы,
Она цветет вечно под ногами Бога,
Вскармливаемая жертвенными мистериями жизни.
Здесь тоже ее бутон рождается в сердцах человеческих;
Затем касанием, присутствием или голосом
Мир превращается в храмовую почву
И неведомого Возлюбленного все обнаруживает.
Во вспышке небесной легкости и радости
Жизнь уступает божеству внутри
И отдает восторг-подношение всей себя целиком,
И душа открывается к счастью.
Блаженство ощущается, что никогда не может целиком прекратиться,
Тайной Милости мистерия внезапная
Цветет, золотя нашу землю желания красного.
Все высокие боги, что свои прятали лица
От испачканного страстного ритуала наших надежд,
Открывают свои имена и свои неумирающие силы.
Феерическая тишина будит спящие клетки,
Страсть плоти становится духом
И, наконец, осуществляется дивно
Чудо, ради которого наша жизнь была сделана.
Пламя в белом безгласном куполе
Видно и лица бессмертного света,
Светящиеся члены, что не знают рождения и смерти,
Груди, что вскармливают первенца Солнца,
Крылья, что наполняют пылкие безмолвия мысли,
Глаза, что смотрят в Пространство духовное.
Наши скрытые центры небесной силы
Раскрываются, как цветы, к атмосфере небесной;
Разум медлит, дрожа с небесным Лучом,
И даже это бренное тело тогда может чувствовать
Идеальную любовь и безупречное счастье,
И смех восторга, и сладости сердца,
Свободного от грубой и трагической власти Времени,
И красоту, и ритмичные ноги часов.
Этого в высоких царствах бессмертный касается род;
Что здесь есть почка, там цветет.
Там находится тайна Дома Пламени,
Сияние богоподобной мысли и золотого блаженства,
Восторженный идеализм небесного чувства;
Там - чудесные голоса, солнечный смех,
Журчащие маленькие водовороты в реках радости Бога
И мистические виноградники лунного золотого вина,
Весь огонь и вся сладость, чьих с трудом здесь
Светлая тень смертную жизнь посещает.
Хотя там бывают свидетелями радости Времени,
Давящее на грудь ощущается прикосновение Бессмертного,
Слышна флейты Бесконечного музыка.
Здесь, на земле,- пробуждения ранние,
Моменты, что трепещут в божественном воздухе,
И на стремлении ее почвы выросших
Солнечных цветов Времени взгляд на золотую Вечность:
Там - нерушимые счастья.
Миллион лотосов качаются на одном стебле,
Один многоцветный и экстатичный мир за другим
Взбирается к некоему далекому невидимому богоявлению.
На другой стороне вечных ступеней
Могучие царства бессмертного Пламени
Абсолютов Бытия стремились достигнуть.
Из горя и тьмы мира,
Из глубин, куда жизнь и мысль сходят,
Одиноко поднимается к небесам бессмертное Пламя.
В священных тайнах скрытой Природы
Он горит вечно на алтаре Разума,
Его жрецы - души посвященных богов,
Человечество - его дом жертвоприношения.
Однажды зажженный, никогда он погаснуть не сможет.
Огонь, вдоль мистических путей земли горящий,
Сквозь смертную полусферу он поднимается,
Пока, переносимый бегунами Дня и Сумерек,
В оккультный вечный Свет он не входит
И не взбирается, белея, к незримому Трону.
Его миры - это восходящей Силы ступеньки:
Греза очертаний гигантских, титанические линии,
Дома непадшего и освещенного Могущества,
Небеса неизменного Добра, чистого и нерожденного,
Высоты грандиозности безвозрастного луча Истины,
Когда в символическом небе они начинают видеться
И в воздух более обширный звать наши души.
На их вершинах они несут бессонное Пламя;
Мистического Запредельного грезу,
Трансцендентальность путей Судьбы и Времени,
Они указуют вверх, над собою, своими вершинами
Через бледно-сапфирный эфир богоума
К какого-то золотого Бесконечного апокалипсису.
Гром, катящийся среди гор Бога,
Неутомим, суров их Голос ужасный:
Превосходя нас, превзойти нас самих они нас призывают
И предлагают нам непрестанно подниматься все выше.
Далеко от пределов нашего рвения те вершины живут,
Слишком высокие для нашей смертной силы и высоты,
С трудом в ужасном экстазе усилия
Досягаемые духа нагой атлетической волей.
Суровые, нетерпимые, они от нас требуют
Усилий, слишком продолжительных для нашего смертного нерва,
Им наши сердца оставаться не могут верными, наша плоть - поддержать;
Только Вечного сила в нас может отважиться
На попытку огромной авантюры того восхождения
И жертву всего, что мы пестуем здесь.
Наше человеческое знание есть свеча, что горит
На смутном алтаре Истины, огромной как солнце;
Добродетель человека, груботканное плохо сидящее платье,
Облекает Добра деревянные образы;
Страстная и ослепленная, кровоточащая, грязью испятнанная,
Его энергия спотыкается на пути к Силе бессмертной.
Несовершенство преследует нашу высшую силу;
Части и отражения бледные - вот наша доля.
Счастливы те миры, что не ощущают падения нашего,
Где Воля едина с Истиной, Добром и Силой;
Не доведенные до нищеты бедностью земного ума,
Они хранят Бога естественное дыхание мощи,
Его нагую спонтанность интенсивностей быстрых;
Там есть его великое прозрачное зеркало, Сам,
И там, - его суверенное самодержавие блаженства,
В котором бессмертные натуры свою часть имеют,
Наследники и соучастники божественности.
Он через царства Идеала по желанию двигался,
Принимал их красоту и их величие чувствовал,
Принимал участие в славах их чудесных полей,
Но проходил, не задерживаясь под их великолепия властью.
Все было там интенсивным, но частичным светом.
В каждой серафимокрылой высоколобой Идее
Все знание объединялось одной властной мыслью,
Всякое действие склонялось к одному золотому значению,
Все силы подчинялись единственной силе
И делали мир, где она могла одна царствовать,
Идеала абсолютного дом совершенный.
Орден своей победы и своей веры,
Они предлагали Путешественнику у их ворот
Негасимое пламя или цветок неувядающий,
Эмблему привилегии высокого царства.
Великолепный сияющий Ангел Пути
Дарил поиску души
Мощь и сладость идеи,
Каждая считалась сокровенным источником и высшей силою Истины,
Самой сутью смысла вселенной,
Ключом совершенства, в Парадиз паспортом.
Однако были там регионы, где абсолюты встречались
И делали круг блаженства сочетающимися браком руками;
Свет стоял, обнимаемый светом, огонь сочетался с огнем,
Но никто в другом не терял своего тела,
Чтобы найти свою душу в Душе мира единственной,
Множественный восторг бесконечности.
Вперед он проходил к более божественной сфере:
Там, объединенный в общем величии, блаженстве и свете,
Все высокие, прекрасные и желанные силы,
Забывающие свое отличие и свое сепаративное царство,
Становились одним многочисленным целым.
Над разветвлением дорог Времени,
Над Тишиной и ее тысячекратным Словом,
В неизменной и ненарушаемой Истине
Вовеки соединенные и неразделимые,
Лучистые дети Вечного жили
На широких духовных высотах, где все есть одно.

Конец песни двенадцатой

Песнь Тринадцатая
В Самости Разума


Наконец туда пришло голое беспристрастное небо,
Где Тишина к космическому прислушивалось Голосу,
Но не отвечало ничего на миллион зовов;
Души бесконечный вопрос не встречал отклика.
Резкое завершение кончало надежды стремящиеся,
Глубокое прекращение в могучем покое,
Последняя черта на последней странице мысли,
Край и пустота бессловесного мира1 .
Там медлила в паузе взбирающаяся миров иерархия.
Он стоял на широкой арке Пространства вершинного
Один с огромной Самостью Разума,
Которая держала всю жизнь в одном углу своих ширей.
Всемогущая, неподвижная и отчужденная,
В мире, который из нее брал начало, она не принимала участия:
Этот Сам не обращал внимания на песни победы,
К своим собственным поражениям он был безразличен,
Он слышал крик горя и не подавал знака;
Безучастный опускался его взгляд на зло и добро,
Он видел уничтожение и не делал движения.
Вечная Причина вещей, одинокий Провидец
И Хозяин своего множества форм,
Он не действовал, но нес все дела и все мысли,
Свидетельствующий Господь мириадов действий Природы,
Уступающий движениям ее Силы.
Ум путешественника это обширный квиетизм отражал.
Эта свидетельствующая тишина есть секретная основа Мыслителя:
Скрытое в безмолвных глубинах формируется слово,
Из скрытых безмолвий рождается акт
В голосов полном уме, трудящемся мире;
В тайну обернуто семя, что сеет Вечный,
Тишину, мистическое место рождения души.
В безвременной тишине и верховном удалении Бога
Видящий Сам и могучая Энергия встречаются;
Тишина знает себя и обретает мысль форму:
Самосотворенное из дуальной силы творение встает.
В безмолвном себе он жил, и тот - в нем;
Молчаливые незапамятные слушающие глубины себя,
Ширь и тишина Себя его были собственными;
Одно существо с Собою, он становился широким, могучим, свободным.
Обособленный, освобожденный от уз, он смотрел на все сотворенные вещи.
Как тот, кто свои воображаемые сцены возводит
И не теряет себя в том, что он видит,
Зритель драмы самозадуманной,
Он глядел на мир и наблюдал его мотивирующие мысли
С ношей пророчества в их глазах светлого,
Силы мира с их ногами ветра и пламени
Из молчания в его душе поднимались.
Все сейчас он, казалось, понимает и знает;
Желание не приходило и никакой порыв воли,
Великий мятущийся исследователь свою задачу утратил,
Ни о чем не спрашивал, ничего не хотел больше.
Там он мог оставаться, Сам, Тишина завоеванная:
Его душа пребывала в мире, он знал космическое Целое.
Затем светлый палец опустился внезапно
На все вещи видимые, касаемые, слышимые или чувствуемые
И показал его уму, что ничего не могло быть знаемо;
Должно было быть достигнуто То, из чего приходит все знание.
Скептический луч разрушил всю эту видимость
И ударил в самые корни мысли и чувства.
Они выросли во вселенной Неведения,
Стремящиеся к суперсознательному Солнцу,
Играющие в сиянии и дожде из более небесных небес,
Которых они достичь никогда не могли, как бы ни высоко простирались,
Или пройти, как бы ни был остр их зонд.
Сомнение пало даже на мышления средства,
Недоверие было брошено на инструменты Ума;
Все, что он принимает за сверкающую монету реальности,
Удостоверяющий факт, фиксированный вывод, дедукцию чистую,
Теорию прочную, смысл несомненный,
Стало выглядеть фальшивками, предъявляемыми кредитному банку Времени,
Или ценными бумагами, что ничего не стоят в казначействе Истины.
Неведение на неспокойном троне
Пародировало с суверенитетом случайным
Фигуру знания, в сомнительные слова облаченную
И мыслеформы мишурные, неадекватные ярко.
Чернорабочий во тьме, ослепленный полусвета сиянием,
То, что оно знало, было образом в разбитом стекле,
То, что оно видело, было реальным, но его зрение было неправильным.
Все идеи в его огромном хранилище
Были подобны мимолетной тучи ворчанию,
Что расточает себя в звуке и не оставляет следа.
Хрупкий дом, висящий в неуверенном воздухе.
Тонкая паутина искусная, вокруг которой оно движется,
На дереве вселенной на какое-то время вывешенная
И собранная в саму себя снова,
Была только ловушкой, чтоб схватить насекомую пищу жизни,
Окрыленные мысли, что, хрупкие, в кратком свете порхали,
Но мертвые, стоило им попасться в фиксированные формы ума,
Цели ничтожные, но неясно большие в маленькой шкале человека,
Мерцания тонкой блестящей ткани воображения
И веры, паутиной опутанные, не живые больше.
Магическая лачуга возведенных определенностей,
Сделанная из блестящей пыли и яркого лунного света,
В которой оно благоговейно хранит свой образ Реальности,
Рушилась в Неведение, откуда она поднялась.
Лишь проблеск там был символических фактов,
Что кутали мистерию, в их пыле таящуюся,
И фальшь многочисленную, основанную на скрытых реальностях,
Которой они живут, пока не падут из Времени.
Наш разум есть дом, посещаемый часто убитым прошлым,
Идеями, скоро мумифицирующимися, старых истин призраками,
Бога спонтанностями, формальными веревками связанными
И уложенными в ящики содержащегося в порядке шкафчика разума,
В могилу великих утраченных благоприятных возможностей,
Или учреждение для неправильного использования души и жизни
И всей пустыни, которую человек делает из даров неба,
И всего его мотовства запаса Природы,
Для комедии Неведения подмостки.
Мир сценой долгой эпохальной неудачи казался:
Все становилось бесплодным, не была никакая надежная основа заложена.
Уязвленный лезвием луча обличающего,
Строитель-Рассудок свою утратил уверенность
В удачливой ловкости и повороте мысли,
Что делает душу пленником фразы.
Его высшая мудрость была предположением блестящим,
Его могучая структурированная наука миров -
Светом на поверхностях бытия мимолетным.
Там ничего не было, кроме схемы, начертанной чувством,
Вечных мистерий заменителя,
Неясной фигуры реальности, плана
И возвеличивания архитекторским Словом,
Навязанным на подобия Времени.
Сомнением была затенена существования самость;
Она почти казалось листом лотоса, плывущим
По голому пруду космического Ничего.
Этот великий зритель, созидательный Разум,
Был только какого-то полузримого делегатом,
Вуалью, что висит между душою и Светом,
Идолом, не живым телом Бога.
Даже безмолвный дух, что глядит на работы его,
Был неким бледным фасадом Непостижимого;
Тенью казалась широкая Самость свидетельствующая,
Его освобождение и неподвижный покой -
Пустым отшатыванием бытия от Временем сотворенных вещей,
Не самовидением Вечности.
Глубокий мир царил там, но не безымянная Сила:
Нашей сладкой могучей Матери не было там,
Которая собирает к своей груди своих детей жизни,
Ее объятий, что берут мир в ее руки
В Бесконечности бездонном восторге,
Блаженства, что есть зерно творения великолепное
Или белая страсть Богоэкстаза,
Что смеется во вспышке безграничного сердца Любви.
Более великий Дух, чем Самость Разума,
Должен отвечать его души вопрошанию.
Ибо здесь не было прочного ключа и надежной дороги;
Высоко взбирающиеся тропы прекращались в неведомом;
Артистичное Зрение конструировало Запредельное
В противоположных образцах и конфликтующих оттенках;
Частичное переживание фрагментировало Целое.
Он глядел выше, но все было пустым и безмолвным:
Сапфирный свод абстрактной Мысли
В бесформенную убегал Пустоту.
Он смотрел вниз, но все было безмолвным и темным.
Посередине был слышен шум молитвы и мысли,
Борьбы, труда без конца и без паузы;
Тщетные и невежественные поиски поднимали свой голос.
Толки, движение, зов,
Пенящаяся масса, бесчисленный крик
На океанической волне Жизни вечно катились
Вдоль берегов Неведения смертного.
На его нестабильной и огромной груди
Существа и силы, формы, идеи, как волны,
Толкались за положение и верховную власть,
Поднимались, тонули и вновь поднимались во Времени;
И на дне суеты неусыпной
Ничто, борющихся миров родитель,
Огромная творящая Смерть, мистическая Пустота,
Иррациональный крик вечно поддерживающее,
Вечно исключающее небесное Слово,
Бездвижное, отказывающееся спрашивать и отвечать,
Располагало под голосами и маршем
Смутного Несознания неопределенность немую.
Два небесных свода света и тьмы
Противопоставляли свои пределы путешествию духа;
Тот двигался, завуалированный от бесконечности Самости,
В мире существ и преходящих событий,
Где все должно умирать, чтобы жить, и жить, чтоб умирать.
Бессмертный обновляемой смертностью,
Дух блуждал в своих действий спирали
Или бегал, в циклах своей мысли кружа,
Однако был не больше, чем его изначальная самость,
И знал не больше, чем когда он впервые начался.
Быть было тюрьмой, затухание было спасением.

Конец песни тринадцатой

Песнь Четырнадцатая
Мировая Душа


Скрытый ответ пришел на его поиски.
В далеком заднем плане мерцающем Пространства Ума
Рдеющее устье было видно, светлый столб;
Затворенными воротами оно казалось, о радости раздумывающими,
Завуалированным выходом и в мистерию спасением.
Прочь из неудовлетворенного поверхностного мира
Оно бежало в грудь неизвестного,
Источник, тоннель глубин Богов.
Оно ныряло, словно мистическое русло надежды,
Сквозь множество уровней бесформенной безгласной самости,
Чтобы достигнуть последней глубины сердца мира,
И из этого сердца туда поднимался зов бессловесный,
Молящий с каким-то еще непроницаемым Разумом,
Выражающий еще какое-то невидимое желание страстное.
Словно манящий палец тайны,
Протянутый в хрустальное настроение воздуха,
Указующий на него из некой близкой глубины скрытой,
Словно послание от души мира глубокой,
Намек таящейся радости,
Что льется из чаши блаженства раздумывающего,
Там мерцал проникающий тайком в Разум
Экстаз безмолвный и трепещущий света,
Розового огня деликатность и страсть.
Как тот, кто притянут к своему утраченному духовному дому,
Чувствует ныне близость ждущей любви,
В проход, неясный и трепетный,
Что вбирал его от дня и ночи преследования,
Он путешествовал, ведомый мистическим звуком.
Журчание многочисленное и уединенное,
Всеми звуками оно было по очереди, но при том тем же самым.
Скрытый зов к непредвиденному восторгу
В призывающем голосе одного, давно знаемого и сильно любимого,
Но безымянного для непомнящего разума,
Он вел к обратно восторгу праздное сердце.
Бессмертный крик похищал плененное ухо.
Затем, снижая свою императивную мистерию,
Он тонул в шепоте, кружащем вокруг души.
Он казался одинокой флейты стремлением,
Что скиталась вдоль берегов памяти
И наполняла глаза слезами тоскующей радости.
Сверчка стремительная и огненная единственная нота,
Она отмечала пронзительной мелодией безлунную тишину ночи
И била по нервам мистичного сна
Своей настойчивой побудкой магической.
Звенящий серебряный смех колокольчиков ножных браслетов
Путешествовал по дорогам уединенного сердца;
Его танец утешал одиночество вечное:
Старая забытая сладость рыдая пришла.
Или из далекой гармоничной дали слышимым
Длинного каравана звенящим шагом
Он временами казался или гимном обширных лесов,
Напоминанием храмового гонга торжественным,
Пчелиным приглушенным гудением, опьяненным на островах летних медом,
Пылающих экстазом в дремотном полдне,
Или далеким гимном паломника-моря.
Фимиам в дрожащем воздухе плыл,
Мистическое счастье в груди трепетало,
Словно пришел незримый Возлюбленный,
Принимающий внезапную любимую прелесть лица,
И близкие довольные руки могли схватить его бегущие ноги
И мир измениться красотою улыбки.
В прекрасное бестелесное царство пришел он,
Дом страсти без имени и без голоса,
Глубину, отвечающую каждой выси, он чувствовал,
Угол был найден, что мог объять все миры,
Точка, что была узлом Пространства сознательным,
Час, вечный в сердце Времени.
Безмолвная Душа всего мира была там:
Существо жило, Присутствие и Сила,
Единственная Персона, которая была им самим и всем,
И лелеемой Природы сладкими и опасными пульсами,
В божественные и чистые удары трансфигурированными.
Та, что могла любить, не ожидая любви,
Встречая и поворачивая к лучшему худшее,
Она исцеляла земли жестокости горькие,
Трансформируя всякое переживание к восторгу;
Вмешиваясь в печальные пути рождения,
Она качала колыбель Ребенка космического
И утешала все слезы своей рукой радости;
Она вела вещи злые к их секретному благу,
Вымученную ложь она превращала в счастливую правду;
Ее способностью открывать божественность было.
Бесконечная, ровесница разуму Бога,
Она несла внутри себя семя, пламя,
Семя, из которого новорожденный появляется Вечный,
Пламя, что отменяет смерть в смертных вещах.
Все становилось всему родственным, собою и близким;
Близость Бога была всюду,
Нигде не оставалось вуали, никакого грубого барьера инертного,
Дистанция не могла разделить, не могло изменить Время.
Огонь страсти горел в духовных глубинах,
Все сердца соединяло постоянное касание сладости,
Пульс одного блаженства одного обожания
В восхищенном эфире бессмертной любви.
Внутреннее счастье во всем пребывало,
Чувство универсальной гармонии,
Безмерная надежная вечность
Истины, красоты, добра и радости, ставших единым.
Здесь было бьющее ключами ядро жизни конечной;
Бесформенный дух стал душой формы.


Все там было душою или сделано из вещества души чистого;
Небо души укрывало глубокую душевную почву.
Все здесь было знаемо чувством духовным:
Мысли не было там, только знание близкое и одно
Ухватывало все вещи идентичностью движущейся,
Симпатия самости к другим самостям,
Прикосновение сознания к сознанию
И существа взгляд на существо внутренним зрением,
И сердце, ложащееся неприкрытым к сердцу без стен речи,
И единодушие видящих разумов
В мириадах форм светлых с одним Богом.
Жизни там не было, там была только пылкая сила,
Прекрасней прекрасного, глубже глубин,
Чувствовалась как тонкая и духовная сила,
Дрожащая из души душе отвечающей,
Мистическое движение, влияние близкое,
Свободное, счастливое и интенсивное приближение
Существа к существу без ширмы или проверки,
Без которого жизни и любви никогда бы быть не могло.
Тела там не было, ибо тела не нужны были,
Душа сама была своей собственной бессмертной формой
И сразу встречала других душ касание,
Близкое, блаженное, конкретное, чудесно истинное.
Как когда кто-то гуляет во сне сквозь светлые грезы
И, сознательный, знает истину, которую их означают фигуры,
Здесь, где реальность была своей собственной грезой,
Он знал вещи через их душу, не форму:
Как те, кто жили долго и в любви стали едины,
Не нуждаются ни в слове, ни в знаке для сердца ответа сердцу,
Он встречал и общался без препятствия речи
С существами, не завуалированными материальною формой.
Там был странный духовный пейзаж,
Прелесть озер, потоков, холмов,
Течение, фиксированность в пространстве души,
Равнины, долины, протяженности душевной радости,
И сады, что были цветочными трактами духа,
Его медитациями оттененной мечтательности.
Воздух был дыханием бесконечности чистой.
Аромат в цветной дымке блуждал,
Словно запахи и краски всех сладких цветов
Смешались, чтобы скопировать небес атмосферу.
Взывающая к душе, а не к глазам,
Красота жила там в своем собственном доме,
Там все было прекрасным по своему собственному праву
И не нуждалось в великолепии платья.
Все объекты как тела Богов были
Духовным символом, окружающим душу,
Ибо мир и сам одной были реальностью.


Погруженные в безгласный транс между рождениями,
Существа, что когда-то на земле формами были, сидели там
В сияющих палатах духовного сна.
Пройдены были колонны почтовые рождения и смерти,
Пройдена была их маленькая сцена дел символических,
Пройдены были небеса и ады их долгой дороги;
Они вернулись в душу мира глубокую.
Все сейчас было собрано в отдых, содержания полный:
Персона и природа претерпели перемену дремотную.
В трансе они собрали назад свои прошлые самости,
В предвидящем раздумье памяти, находящейся на заднем плане,
Пророческом в отношении персональности новой,
Устраивалась карта их грядущей судьбы курса:
Наследники своего прошлого, открыватели своего будущего,
Избиратели своего собственного самоизбираемого жребия,
Они ждали авантюры новой жизни.
Персона, упорствующая сквозь ошибку миров,
Хотя вечно прежняя во множестве форм,
Не узнаваемая разумом внешним,
Принимающая имена неизвестные в неведомых климатах,
Отпечатывает на протяжении Времени на земли странице истрепанной
Растущую фигуру своей тайной самости,
И учит на опыте то, что знал дух,
Пока не сможет видеть свою истину живую и Бога.
Снова они должны встретить игру-проблему рождения,
Души эксперимент горя и радости,
И мысли и импульса, освещающих слепое действие,
И риск на путях обстоятельства,
Через внутренние движения и внешние сцены
Путешествуя к себе через формы вещей.
Он пришел в центр создания.
Дух, от состояния к состоянию странствующий,
Находит здесь тишину своей стартовой точки
В бесформенной силе и безмолвной фиксированности,
И размышляющей страсти мира1 Души.
Все, что делается и вновь разрушается,
Спокойное упорное зрение Одного
Неизменно переделывает, он живет сызнова:
Силы, жизни, существа и идеи
В тишину на время берутся;
Там они отливают заново свое назначение и свое направление,
Переделывают свою природу и форму переформируют свою.
Они все время меняются и, изменяясь, вечно растут,
И, проходя через плодотворную стадию смерти
И после перестраивающего долгого сна,
Восстанавливают свое место в процессе Богов,
Пока их работа в космическом Времени не будет сделана.
Здесь была формирующая палата миров.
Интервал был оставлен между одним и другим действием,
Между одним рождением и другим, между грезой и бодрствующей грезой,
Пауза, что дает новую силу делать и быть.
По ту сторону были регионы восторга и мира,
Немые места рождения света, надежды, любви
И колыбели небесного восторга и отдыха.
В дремоте голосов мира
Все больше осознавал он движение вечное;
Его знание, обнаженное от нарядов чувства,
Знало идентичностью без мысли иль слова;
Его существо видело себя без своих вуалей,
Граница жизни пала из бесконечности духа.
По дороге внутреннего чистого света,
Один между огромными Присутствиями,
Под наблюдающими глазами безымянных Богов,
Его душа проходила, одинокая сознательная сила,
К концу, который вечно начинается снова,
Приближаясь через неподвижность, безмолвную и спокойную,
К источнику всех вещей, человеческих и божественных.
Там он увидел в их могучего объединения позе
Фигуру бессмертных Двоих-в-Одном,
Единое существо в двух телах обнимавшихся,
Двоевластие объединенных двух душ,
Сидело, поглощенное в созидательную глубокую радость;
Их транс блаженства поддерживал движущийся мир.
Позади них в утренних сумерках стола Одна,
Что вынесла их из Непознаваемого.
Всегда скрытая, она ждала ищущего духа;
Наблюдатель на верховных недосягаемых пиках,
Гид путешествующего по незримым путям,
Она охраняла суровый подход к Одному.
В начале каждого далеко распростертого плана,
Пропитывая своей силой солнца космические,
Она царит, его многочисленных работ вдохновитель
И мыслитель его сцены символа.
Над всеми ними она стоит, все поддерживая,
Одинокая всемогущая Богиня всегда за вуалью,
Чьей непостижимой маской является мир;
Эпохи - это ее поступи звуки,
Их события - ее мыслей фигура,
И все творение есть ее нескончаемый акт.
Его дух был сделан ее силы сосудом;
Безмолвный в страсти своей воли бездонной,
Он простер к ней свои сложенные руки молитвы.
Затем в суверенном ответе его сердцу
Жест пришел, словно миров, отброшенных прочь,
И из ее одеяния мистерии сверкающей поднявшаяся
Одна рука на половины вечную вуаль разделила.
Свет показался, тихий и нерушимый.
Привлеченный к обширным и светлым глубинам
Восхитительной загадки ее глаз,
Он видел мистическое очертание лица.
Ошеломленный ее неумолимым блаженством и светом,
Ее безграничной самости атом,
Захваченный ее силы медом и молнией,
К берегам ее океанического экстаза бросаемый,
Пьяный глубоким золотым духовным вином,
Из разорванной тишины своей души он испустил
Крик желания и обожания
И сдачи его безграничного разума,
И самоотдачи его безмолвного сердца.
Он пал ниц к ее ногам, бессознательный и распростертый.

Конец песни четырнадцатой

Песнь Пятнадцатая
Царства более великого Знания


После безмерного мгновения души
К этим поверхностным полям вновь возвращаясь
Из безвременных глубин, куда он утонул,
Он слышал снова поступь часов.
Все, когда-то постигнутое и прожитое, стало далеким;
Он сам для себя был только сценой.
Над Свидетелем и его вселенной
Он стоял в царстве безграничных безмолвий,
Ждущих Голоса, что говорил и строил миры.
Свет был вокруг него широкий и абсолютный,
Алмазная чистота вечного зрелища;
Сознание лежало тихое, лишенное форм,
Свободное, бессловесное, не принуждаемое знаком иль правилом,
Вечно довольствующееся лишь бытием и блаженством;
Чистое существование жило в своем собственном мире1
На бесконечной и голой земле одного духа.
Из сферы Ума он поднялся,
Он оставил царство теней и оттенков Природы;
Он жил в бесцветной чистоте своей самости.
Это был план необусловленного духа,
Который мог быть нулем или законченной суммой вещей,
Состоянием, в котором все прекращается и все начинается.
Тот план становился всем, что абсолют наделяет фигурами,-
Высокий обширный пик, откуда Дух может видеть миры,
Широкое прозрение покоя, молчаливый дом мудрости,
Уединенное место Всеведения,
Трамплин силы Вечного,
В доме Всевосторга белый этаж.
Сюда приходила мысль, что за пределы Мысли проходит,
Здесь был Голос спокойный, которого слух наш слышать не может,
Знание, которым знающий знаем,
Любовь, в который возлюбленный и любящий есть одно целое.
Все в изобилии изначальном стояло,
Стихшее и осуществленное прежде, чем оно могло созидать
Великолепную грезу своих вселенских деяний;
Здесь начиналось рождение духовное,
Здесь завершалось конечного к Бесконечному ползание.
Тысячи дорог прыгали в Вечность
Или воспевая бежали, встретить скрытое вуалью Бога лицо.
Знаемое освободило его от своей ограничивающей цепи;
Он стучал в двери Непостижимого.
Оттуда в неизмеримый вид вглядываясь,
Единый со внутренним взглядом себя в его собственные чистые шири,
Великолепие царств духа он видел,
Величие и чудо безграничных работ,
Силу и страсть, прыгающие из его покоя,
Восторг его движения и его отдыха
И его огненно-сладкое чудо трансцендентальной жизни,
Миллионноточечная неразделимая хватка
Его видения одного и того же огромного Всего,
Его неистощимые действия в безвременном Времени,
Пространство, что является его бесконечностью собственной.
Великолепное множество одного сияющего Себя,
Отвечающее на радость радостью, на любовь - любовью,
Все там были полными движения многоквартирными домами Богоблаженства;
Вечные и уникальные, они жили в Одном.
Там силы и великие вспышки истины Бога,
И объекты носят духа чистые духовные формы;
Дух от своего собственного зрения больше не скрыт,
Всякое чувство есть море счастья,
И любое творение есть акт света.
Из нейтральной тишины своей души
Он прошел к полям покоя и мощи духа
И видел Силы, что над миром стоят,
Пересекал царства верховной Идеи
И искал вершину сотворенных вещей
И космического изменения всемогущий источник.
Там Знание звало его к своим мистическим пикам,
Где мысль держится в обширном внутреннем чувстве
И чувство плывет через моря мира2 ,
И зрение взбирается за пределы Времени.
Равный первого творца провидцам,
Сопровождаемый всеоткрывающим светом,
Он продвигался через регионы трансцендентальной Истины,
Внутренние, необъятные, неисчислимо единые.
Там дистанцией было протяжение его собственного огромного духа;
Избавленный от фикций ума,
Времени тройной разделяющий шаг не раздроблял больше;
Его неизменный и непрерывный поток,
Долгое течение его проявляющего курса,
Удерживался в едином широком внимании духа.
Универсальная красота показала свой лик:
Незримые глубоко-полные смыслы,
Здесь укрытые за бесчувственною ширмою формы,
Свою бессмертную гармонию ему открывали
И ключ к чудо-книге обычных вещей.
В своем объединяющем законе стояли открытые
Многочисленные мерки строящей силы,
Линии Мирового Геометра техники,
Волшебства, что поддерживают паутину космическую,
И магические простые формы, в основе лежащие.
На пиках, Где Тишина слушает сердцем безмолвным
Ритмичные метры кружащих миров,
Он служил на сессиях тройного Огня.
На краю двух континентов дремоты и транса
Он слышал вечной несказанной Реальности голос,
Пробуждающего откровения мистический крик,
Находил место рождения внезапного непогрешимого Слова
И жил в лучах интуитивного Солнца.
Освобожденный от оков смерти и сна,
Он плыл по сияющим молниями морям космического Разума
И пересекал океан изначального звука;
На последних шагах к рождению небесному
Он ступал вдоль затухания узкого края
Близь высоких краев вечности,
И к золотому гребню мира-грезы взбирался
Между убивающими и спасающими огнями;
Он достиг зоны неменяющейся Истины,
Встречал границы несказанного Света
И трепетал с присутствием Невыразимого.
Над собою он пламенеющие Иерархии видел,
Крылья, что сотворенное Пространство окутывают,
Солнечноглазых Стражей и золотых Сфинксов,
И расположенные ярусами планы, и неизменных Господ.
Сопутствующая Всеведению мудрость
Сидела безгласная в обширной пассивности;
Она не судила, не мерила, не старалась знать,
А прислушивалась, ожидая завуалированную всевидящую Мысль
И бремя спокойного трансцендентального Голоса.
Он достиг вершины всего, что быть могло знаемо:
Его зрение превосходило вершину и основу творения;
Пылающие тройные небеса свои солнца открыли,
Неясная Пучина свое чудовищное владычество выставила.
Все, кроме последней Мистерии, его было полем,
Почти открыл свой край Непостижимый.
Его самости бесконечности начали появляться,
Скрытые вселенные кричали ему;
Вечности взывали к вечностям,
Посылая свое бессловесное послание, пока что далекое.
Вставшие из чуда глубин
И пылающие с суперсознательных высей,
Несущиеся в великих горизонтальных спиралях
Миллионы энергий соединились и были Одним.
Все неизмеримо текло в одно море:
Все живые формы стали атомными домами его3 .
Всеэнергия, что всю гармонизировала жизнь,
Держала сейчас существование под своим обширным контролем;
Частью этого величия он был сделан.
По желанию он в Луче незабывчивом жил.
В этом высоком царстве, куда ничто неистинное не может войти,
Где все различается и все есть одно,
На безбрежном океане Имперсонального
Персона в Мире-Духе, бросив якорь, плыла;
Она трепетала с могучими маршами Мировой Силы,
Ее действия были товарищами бесконечного мира Бога4 .
Дополнительная слава и символическая самость,
Тело было душе предоставлено, -
Точка силы бессмертная, равновесия глыба
В обширной бесформенной волне космоса,
Сознательное лезвие Трансцендентального мощи,
Вырезающее совершенство из светлого вещества мира,
Оно облекало в своей форме смысл вселенной.
Там сознание было плотной и единственной тканью;
Далекое и близкое были одним в духе-пространстве,
Моменты там все время были наполнены.
Суперсознания ширма была разорвана мыслью,
Идея кружила симфонии зрелища,
Зрение было броском-пламенем из идентичности;
Жизнь была чудесным путешествием духа,
Чувство - из универсального Блаженства волною.
В царстве силы и света Духа,
Словно тот, кто прибыл из бесконечности лона,
Он пришел, новорожденный, младенческий и безграничный
И рос в мудрости Ребенка безвременного;
Он был ширью, что вскоре станет Солнцем.
Великая светлая тишина его сердцу шептала;
Его знание ловило внутреннее неизмеримое зрелище,
Взгляд вовне на тесные горизонты не разбивался:
Он мыслил и чувствовал во всем, его взгляд имел силу.
Он общался с Несообщаемым;
Существа более широкого сознания его были друзьями,
Приближались формы более тонкой и обширной работы;
Боги с ним из-за вуали Жизни беседовали.
Его существо становилось соседом вершинам Природы.
Изначальная Энергия взяла его в свои руки;
Его мозг был окутан заливающим светом,
Всеохватывающее знание захватило его сердце:
Мысли в нем поднимались, которыми земной разум не может владеть,
Играли Силы, что никогда не бежали через смертные нервы:
Он изучал тайны Надразума,
Он восторг Сверхдуши чувствовал.
Пограничный житель империи Солнца,
С небесными гармониями настроенный в тон,
Он присоединял творение к Вечного сфере.
Его конечные части приближались к своим абсолютам,
Его действия воплощали движения Богов,
Его воля приняла поводья космической Силы.

Конец песни пятнадцатой