Песнь Вторая
Парабола поисков души

Когда в бдении ночью бессонной
Сквозь медленные, тяжело ступающие немые часы,
Подавляя в груди ношу горя,
Она сидела, вглядываясь в поступь безмолвную Времени
И в приближение подходящей Судьбы,
Пришел вызов с вершины ее существа,
Звук, зов, что сломал печать Ночи.
Над бровями, где встречаются воля и знание,
Могучий Голос в пространство смертное вторгся.
Он, казалось, пришел с недоступных высот,
Но при этом всему миру был близок
И значение шагов Времени знал,
И видел вечной судьбы неизменную сцену,
Наполняющую далекую перспективу взгляда космического.
Когда Голос коснулся, ее тело превратилось в застывшую,
Твердую, золотую статую неподвижного транса,
Камень Бога, освещенный аметистом души.
Вокруг неподвижности тела неподвижным все стало:
Ее сердце к своим медленным, размерным ударам прислушивалось,
Ее разум, отвергая мысль, слышал и был безмолвен:
"Зачем ты пришла на эту ограниченную смертью бессловесную землю,
В эту жизнь под равнодушным небом невежественную,
Связанная как жертва на алтаре Времени,
О дух, о бессмертная энергия,
Разве для того, чтобы кормить горе в беспомощном сердце
Или ждать с тяжелыми глазами без слез своего рока?
Встань, о душа, и победи Время и Смерть".
Но сердце Савитри в неясной ночи ответило:
"Моя сила взята у меня и отдана Смерти,
Зачем руки мне поднимать к закрытому небу
Или бороться с молчаливой неизбежной Судьбой,
Или напрасно надеяться поднять расу невежественную,
Что своего жребия держится и осмеивает спасительный Свет,
И в Разуме видит храм единственный мудрости,
В своей грубой вершине и несознательной базе -
Скалу безопасности и прибежище сна?
Есть здесь Бог, к которому донестись может хоть какой-нибудь крик?
Он сидит в мире1 и оставляет смертного силу
Бессильной против его всемогущего Закона спокойного,
Несознания и всесильных рук Смерти.
Какая нужда мне, какая нужда Сатьявану
Сторониться черных сетей и мрачных дверей
Или призывать Свет более могучий в тесную комнату жизни,
Закон более великий в маленький мир человека?
Зачем мне биться с законами земли неуступчивыми
Или стараться отсрочить неизбежный час смерти?
Лучше согласиться с судьбою
И следовать близко за шагами возлюбленного,
И пройти через ночь из сумерек к солнцу
Сквозь темную реку, что разделяет
Земли и небес приходы соседние.
Тогда мы могли бы лежать в объятиях, грудь на груди,
Не беспокоимые мыслью, не беспокоимые нашими сердцами,
Забыв человека и жизнь, и время с его часами,
Забыв вечности зов, забыв Бога".
И Голос ответил: "Это все, о дух?
А что твоя скажет душа, когда проснется она и узнает,
Что работа не выполненной брошена, для которой она приходила?
Или для твоего существа, на земле рожденного
С мандатом от вечности,
Слушателя голосов лет,
Идущего по следам богов,
Достаточно пройти и неизменными старые и пыльные законы оставить
И не будет здесь новых скрижалей, нового Слова,
Свет более великий на землю вниз не придет,
Избавив ее от ее несознания,
А дух человека - от неизменной Судьбы?
Ты не сойдешь вниз открыть двери Судьбы,
Железные двери, что кажутся навеки закрытыми,
И не поведешь человека к широкой золотой дороге Истины,
Что бежит через конечное к вечности?
Разве такой ответ должен я дать,
Моя голова в стыде склонится пред троном Вечного, -
Его сила, которую он зажег в твоем теле, потерпела провал,
Его работник вернулся, свою задачу не выполнив?"
Сердце Савитри опустилось в молчании, оно не сказало ни слова.
Но сдерживая ее беспокойное бунтарское сердце,
Отрывистая, напряженная, сильная, спокойная, как скала,
Преодолевающая моря невежества смертного,
Поднимающая свои неизменные пики над воздухом разума,
Сила внутри нее ответила спокойному Голосу:
"Я - часть твоя здесь, которой твоя работа поручена,
Как и ты, я сама свыше всегда восседала,
Скажи глубинам моим, о великий Голос бессмертный,
Командуй, ибо я здесь, чтоб выполнять твою волю".
Голос ответил: "Вспомни, почему ты пришла:
Отыскать свою душу, вернуть себе себя скрытую,
В молчании искать значение Бога в своей глубине,
Тогда смертная природа на божественную сменится.
Открой двери Бога, войди в его транс.
Отбрось Мысль от себя, что лишь обезьяна ловкая Света:
В его огромном молчании свой мозг успокаивая,
Его обширную Истину внутри пробуди, знай и видь.
Отбрось от себя чувство, что вуалирует зрение духа:
В огромной пустоте своего разума
Ты тело Вечного в этом мире увидишь,
Узнаешь его в каждом голосе, твоей душою услышанном,
В контактах мира одно его касание будешь встречать;
Все окружит тебя его объятием.
Победи своего сердца удары, ему дай стучать в Боге:
Твоя природа его трудов орудием станет,
Твой голос вместит его Слова могущество:
Тогда приютишь мою силу и победишь Смерть".
Затем у своего обреченного мужа Савитри сидела,
Все еще твердая в неподвижной золотой позе,
Огня внутреннего солнца статуя.
В черной ночи мчался гнев шторма,
Гром рвался над ней, шипел дождь,
Его миллионы шагов стучали по грязи.
Бесстрастная среди движения и шума,
Свидетельница мыслей ума, настроений жизни,
Она смотрела в себя и свою душу искала.

Космическое прошлое ей греза раскрыла,
Тайное семя и истоки мистические,
Темные начала судьбы мировой:
Лампа символа, освещающая скрытую правду,
Рисовала ей образ значения мира.
В неопределенной бесформенности Себя
Творение свои первые мистические шаги начало,
Оно делало форму тела домом души,
И Материя думать училась, и личность росла;
Она видела населенное семенами жизни Пространство
И рожденное во Времени человеческое существо.
Сперва появился смутный, полунейтральный поток
Существа, всплывающего из Ничто бесконечного:
Сознание глядело на Ширь несознательную,
И удовольствие и боль в бесчувственной Пустоте шевелились.
Все было делом слепой Энергии Мира:
Не сознавая собственные подвиги, она работала,
Из Пустоты формируя вселенную.
Во фрагментарных существах она становилась все более сознательной:
Хаос мелких чувствительностей
Копился вокруг булавочной головки мелкого эго,
В нем чувствующее существо находило свое равновесие,
Оно двигалось и жило, дышащее, мыслящее целое.
На смутном океане подсознательной жизни
Бесформенное поверхностное проснулось сознание:
Поток мыслей и чувств приходил и уходил,
Пена воспоминаний затвердела и стала
Яркою коркой привычного чувства и мысли,
Сидением живой персональности,
И повторяющиеся привычки имитировали постоянство.
Рождающийся разум вырабатывал форму изменчивую,
Он строил подвижный дом на зыбучих песках,
Плавучий остров - на море бездонном.
Сознательное существо этим трудом было создано;
Оно глядело вокруг себя на свое трудное поле
На зеленой чудесной и опасной земле;
Оно в недолговечном теле надеялось выжить,
Уповая на фальшивую вечность Материи.
Божество в своем хрупком доме оно ощущало;
Оно видело небеса голубые, о бессмертии грезило.

Сознательная душа в Несознания мире
Скрыта позади наших мыслей, надежд, наших грез,
Госпожа беспристрастная, подписывающая акты Природы,
Оставляет наместником разум, что царем выглядит.
В своем доме, плывущем по морю Времени,
Этот регент сидит за работой и никогда не отдыхает:
Он - марионетка танца Времени,
Он управляем часами, зов момента
Подчиняет его толпящимися нуждами жизни
И вавилонским гомоном голосов мира.
Не знает этот ум ни молчания, ни сна без сновидений,
В непрекращающемся кружении своих шагов
Мысли все время идут через внимающий мозг;
Он трудится, как машина, и остановиться не может.
Во многоэтажные комнаты тела
Бесконечными толпами спускаются бога грезы посланцы.
Все - сотнеголосый гул, бормотание и суматоха,
Беспрестанный бег туда и сюда,
Спешка движения и крик несмолкающий,
Торопливые слуги-чувства отвечают быстро
На каждый стук в наши наружные двери,
Вводят визитеров жизни, на каждый зов откликаются,
Среди тысяч вопросов, призывов
И посланий умов сообщающихся
И тяжелого бизнеса бесчисленных жизней,
И всей в тысячу раз большей коммерции мира.
Даже в трактах сна он с трудом отдыхает;
Он передразнивает шаги жизни в странных снах подсознательных,
Он блуждает в тонком царстве сцен символических,
Свою ночь видениями тонковоздушными и неясными формами
Он наполняет или заселяет дрейфующими фигурами легкими
И лишь миг тратит в молчащем Себе.
Пускаясь в приключение в бесконечное разум-пространство,
Он раскрывает свои крылья мысли во внутреннем воздухе,
Или, путешествуя в повозке воображения,
Пересекает земной шар, гуляет под звездами,
В тонкие миры свой эфирный курс направляет,
На чудесных пиках Жизни посещает Богов,
Сообщается с Небом, спускается в Ад.
Это - маленькая поверхность человеческой жизни;
Он - это, но, к тому же, он - вся вселенная;
Он взбирается к Незримому, его глубины смеют мерить Пучину;
Весь мистический мир заперт внутри.
Неизвестный себе самому он живет, спрятанный царь,
За богатыми гобеленами в великих секретных палатах;
Эпикуреец невидимых радостей духа;
Он живет в меде одиночества сладком:
В неприступном храме бог безымянный,
В тайной сокровищнице своей глубочайшей души
Существа мистерии скрытые он охраняет
Под порогом, за воротами темными,
Или скрывает в широких погребах сна несознательного.
Безупречное Божество Всечудесное
В чистоту его души бросает серебряную
Свое великолепие, величие, свет
Самосозидания в бесконечности Времени,
Словно в отражающее возвышенно зеркало.
Человек в жизни мира исполняет грезы Бога.
Но все здесь есть, даже противоположности Бога;
Человек - фронт трудов Природы маленький,
Мыслящий контур загадочной Силы.
Она раскрывает в нем все, что есть в ней,
Ее слава гуляет в нем и ее тьма.
Дом человеческой жизни не одних богов вмещает:
Там есть оккультные Тени, там есть темные Силы,
Обитатели жизни нижних комнат зловещих,
Огромные жители тенистого мира.
Беззаботный страж сил природы своей,
Человек, укрывает в своем доме опасные силы.
Титан, Фурия, Джинн
Лежат связанные в подсознания пещеристой яме,
И Зверь в своей норе пресмыкается:
Страшное бормотание встает и ворчание в их дреме.
Мятежник иногда поднимает свою огромную голову,
Чудовищная мистерия, в глубинах жизни таящаяся,
Мистерия тьмы и падших миров,
Страшные лица врагов-Королей.
Ужасные силы его глубины внутри подчинили,
Стали его господами или министрами;
Громадные, они вторгаются в дом его тела,
Они могут в его действиях действовать, кишеть в его мысли и жизни.
Ад в человеческий воздух врастает
И всего извращающим дыханием касается.
Серые силы словно миазмы тонкие стелются,
Просачиваясь сквозь щели закрытых дверей его особняка,
Пачкая стены верхнего разума,
В котором он своей справедливой и благовидной жизнью живет,
И за собой оставляют греха и смерти зловоние:
Не только поднимают в нем извращенные течения мысли
И бесформенные влияния страшные,
Но туда приходят присутствия, силуэты ужасные:
Огромные формы и лица поднимаются по туманным ступеням
И временами в его жилые комнаты всматриваются
Или, вызванные для страстной работы момента,
Ложатся требованием ужасных привычек на его сердце:
Пробужденные ото сна, они могут быть не связаны больше.
Беспокоя дневной свет и ночь тревожа,
По желанию вторгаясь в его обитель наружную,
Вызывающие трепет страшные жители полного мрака,
Поднимаясь в свет Бога, весь свет приводят в смятение.
Все, чего коснулись, увидели, они делают собственным,
Таятся в подвалах Природы, разума наполняют проходы,
Рвут звенья мыслей, размышлений последовательность,
Врываются сквозь тишину души с шумом и криком
Или обитателей пучины зовут,
К запретным радостям приглашают инстинкты,
Будят хохот страшного, демонического веселья,
И низкий разгул и пир сотрясают пол жизни.
Не в силах справиться со своими ужасными пленниками,
Изумленный хозяин дома сидит беспомощно свыше,
У него отобранный дом - не его больше.
Он связан и принуждаем, жертва игры,
Или, загнанный, радуется в безумии и шуме могучем.
Его природы опасные силы восстали
И бунтарский праздник по своей воле устроили.
Поднятые изо тьмы, где они пресмыкались в глубинах,
Удаленные от зрения в тюрьму, они могут быть не сдержаны больше;
Его природы импульсы - теперь его господа.
Когда-то подавленные или носящие благовидные имена и наряды,
Адские элементы, демонические силы здесь есть.
Людская нижняя природа прячет этих ужасных гостей.
Их распространяющаяся инфекция мир человека порой поражает.
Душу человека побеждает ужасный мятеж.
Из дома в дом огромное восстание ширится:
Компании ада высвобождаются, чтобы свою делать работу,
В земные дороги изо всех дверей вырываются,
Вторгаются с жаждой крови и с желанием убить
И наполняют ужасом, и вырезают светлый мир Бога.
Смерть и ее охотники подкрадываются к жертве-земле;
Ужасный Ангел в каждую дверь ударяет:
Жуткий хохот боль мира высмеивает,
Избиения и пытки скалятся Небу:
Все есть добыча разрушительной силы;
Творение раскачивается, дрожит верх и основа.
Эта злая Природа поселилась в сердцах человеческих,
Иностранный житель, опасный гость:
Душу, что ему предоставляет убежище, он может вытеснить,
Выгнать хозяина, овладеть его домом.
Враждебная сила, противоречащая Богу,
Сиюминутного Зла всемогущество,
Захватила прямой путь действий Природы.
Она Божество имитирует, которого она отрицает,
Берет его форму, присваивает лик.
Манихейский творец и разрушитель,
Она может отменить человека, его мир аннулировать.
Но здесь есть и охраняющая сила, Руки спасающие,
На человеческую сцену смотрят спокойные глаза божества.

Все возможности мира ждут в человеке,
Как дерево в семени ждет:
Его прошлое живет в нем; оно управляет его будущего шагом;
Его нынешние действия формируют его грядущий удел.
Нерожденные боги спрятаны в его доме Жизни.
Демоны неведения его ум омрачают,
В живые формы мысли свои грезы бросая,
Формы, в которых его ум строит свой мир.
Вокруг человека свою вселенную создают его разум.
Все, что свое в человеке возобновило рождение,
Все, что быть может, в его душе формируется.
Проявляясь в делах, она на путях мира оставляет следы,
Непонятные предположению интерпретирующего разума,
Штрихи тайной цели богов.
В странных направлениях бежит запутанный план;
Их конец скрыт от людского предвидения,
И отдаленное намерение некой упорядочивающей Воли
И порядок произвольной Случайности жизни
Обнаруживают его баланс установленный и час судьбоносный.
Наша поверхность тщетно наблюдает взором рассудка,
Наводненная экспромтами невидимого,
И беспомощно регистрирует происшествия Времени,
Непроизвольные повороты и скачки жизни.
Лишь немногие из нас предвидят этого плана шаги,
Лишь немногие волю имеют и целенаправленный шаг.
Широкое сублиминальное - человека неизмеримая часть.
Смутное подсознание - его основа пещерная.
Отмененные в прогулках Времени тщетно
Наши прошлые жизни - все еще в наших бессознательных самостях,
И весом их скрытых влияний
Формируется самораскрытие нашего будущего.
Так, все есть неизбежная цепь
И последовательность, что случайною кажется.
Часы непомнящие повторяют старые действия,
Наше мертвое прошлое обвивается вокруг ног нашего будущего
И тащит назад славную поступь новой природы;
Или из похороненного трупа старый призрак встает,
Старые мысли, старые страсти, желания мертвые живут снова,
Повторяясь во сне или принуждая проснувшегося
К словам, что насилуют барьер его уст,
К делам, что стартуют внезапно и перепрыгивают
Его резон и охраняющую волю.
Старая самость в самости новой таится;
Тяжело убежать от того, чем мы были однажды:
В тусклом свете проходов привычки,
В подсознания коридорах темнеющих
Все разносится лакеями-нервами,
И ничего не проверяется подземным умом,
Не осмотренная стражей дверей
И проведенная слепой инстинктивной памятью
Старая шайка отпущена, аннулированные паспорта действуют.
Не умирает ничто целиком, что жило однажды;
В темных туннелях бытия мира и в наших
Старая отвергнутая природа все еще выживает;
Трупы неубитых мыслей поднимают их головы
И посещают ночные прогулки спящего разума,
Их задушенные импульсы шевелятся, дышат, встают;
Все хранит бессмертность фантомную.
Непреодолимы Природы последствия:
Отверженных грехов семена пускают ростки из скрытой почвы;
Зло, выброшенное из наших сердец, мы снова встречаем.
Наши мертвые самости приходят убить нашу душу живую.
Лишь часть нас живет во Времени нынешнем,
Тайная масса в туманном несознании идет ощупью;
От несознания и подсознания
Пробужденные, мы живем в свете неуверенном разума
И стараемся узнать и овладеть миром неясным,
Чья цель и значение спрятаны от нашего зрения.
Над нами живет суперсознательный Бог,
Скрытый в мистерии его собственного света:
Вокруг нас - неведения ширь,
Освещенная неопределенным лучом человеческого разума,
Под нами спит Несознание, немое и темное.
Но это - только первый взгляд Материи на себя.
Шкала и последовательность в Неведении.
Это - не все, что мы есть, не весь наш мир.
Наша величайшая самость знания ждет нас,
Верховный свет в Обширности сознания-истины:
Она смотрит с вершин за пределами мыслящего разума,
Она движется в великолепном воздухе, жизнь превышающем.
Она спустится и земную жизнь божественной сделает.
Истина сделала мир, не слепая Сила-Природа.
Ибо не здесь наши более обширные, более божественные выси;
Наши вершины во вспышке суперсознания
Великолепны истинным обликом Бога:
Там наш аспект вечности,
Там фигура бога, которым являемся мы,
Его юный, нестареющий взгляд на непреходящие вещи,
Его радость в нашем побеге из смерти и Времени,
Его бессмертие, свет и блаженство.
Наше более обширное существо сидит за стенами таинственными:
Величия скрыты в наших незримых частях,
Что ждут своего часа, шагнуть на передний план жизни:
Мы чувствуем помощь от глубоких внутри живущих Богов:
Один говорит внутри, Свет приходит к нам свыше.
Наша душа из своих покоев мистических действует;
Она влияние оказывает на наши сердца и на разум,
Побуждая их превзойти их смертные самости.
Она ищет Добра, Красоты, Бога;
Мы видим по ту сторону стен себя нашу безграничную самость,
Мы глядим сквозь стекло нашего мира на полузримые шири,
За очевидными вещами мы ищем Истину.
Наш внутренний Разум живет в свете более просторном,
Его светлота смотрит на нас через скрытые двери;
Наши светлые члены растут, и лицо Мудрости
Появляется в дверном проеме палаты мистической:
Когда она входит в наш дом внешнего чувства,
Мы смотрим вверх и видим ее солнце над нами.
Самость жизни могучая с ее силами внутренними
Поддерживает карликовую малость, что мы зовем жизнью;
Она может привить нашему ползанию два могучих крыла.
Нашего тела тонкая самость сидит на троне внутри,
В своем незримом дворце правдивых грез,
Которые есть мыслей Бога светлые тени.
Из простертых начал смутных расы
Человек дорос до согнутой обезьяноподобной фигуры.
Он встал прямо, богоподобная форма и сила,
И мысли души выглянули из земнорожденных глаз;
Человек стоял прямо, он нес лик мыслителя:
Он смотрел в небеса и видел своих приятелей, звезды;
Пришло видение красоты и более великого рождения,
Медленно всплывающее из часовни сердца, состоящей из света,
И двигалось в белом светлом воздухе грез.
Он видел нереализованные шири своего существа,
Он стремился и поселял полубога рождающегося.
Из тайников смутных себя
Оккультный искатель вышел в пространство открытое:
Он слышал далекое и касался неосязаемого,
Он глядел в будущее и на незримое,
Он использовал силы, которые инструменты земли не могут использовать,
Из невозможного делал забаву;
Он подхватывал фрагменты мысли Всезнающего,
Он разбрасывал всемогущества формулы.
Так человек в своем маленьком доме из праха земли
Рос к незримому небу мысли и грезы,
В широкие перспективы своего разума глядя,
На земном маленьком шаре, точками бесконечность усеивая.
Наконец, поднимаясь по длинной лестнице узкой,
Он встал один на высокой крыше вещей
И увидел свет духовного солнца.
Стремящийся, он превосходит земного себя;
Он стоит в обширности своей души новорожденной,
Избавленной от окружения смертных вещей,
И движется в чистом, свободном царстве духовном,
Как в стратосферы разреженном воздухе;
Последний конец далеких линий божественности,
Он поднимается тонкой нитью к своему истоку высокому;
Он достигает своего источника бессмертия,
Он зовет Божество в свою смертную жизнь.
Все это дух запечатанный проделал в ней:
Могучей Матери часть вошла
В нее, как в свою собственную человеческую часть:
Среди работ космических Бога
Она отметила ее центр широко начерченной схемы,
Пригреженной в страсти ее далеко видящего духа,
Чтобы отлить человеческое в форме Бога собственной
И повести этот борющийся мир слепой к свету
Или новый мир обнаружить или создать.
Земля должна себя трансформировать и стать рваной Небу,
Либо Небо в смертное состояние земли должно низойти.
Но чтобы свершилась столь обширная перемена духовная,
С мистической пещеры в человеческом сердце
Небесное Психическое должно свою вуаль снять
И шагнуть в переполненные комнаты обычной природы,
И встать на переднем плане природы открыто,
И править ее мыслями, и наполнять тело и жизнь.
Она, послушная высокой команде, сидела:
Время, жизнь, смерть были преходящими случаями,
Заграждавшими своим скоротечным видом ей зрение,
Ее зрение, что должно прорваться и освободить бога,
Что заточен в смертного человека незрячего.
Низшая природа, рожденная в неведение,
Все еще занимала слишком обширное место, ее самость скрывала
И должна была быть отброшена, чтобы она нашла свою душу.

Конец второй песни

Песнь Третья
Вхождение во внутренние страны

Сперва из занятого жужжания мозга,
Словно из громкоголосого людного рынка в пещере,
Она магией внутреннего мгновения вышла.
Полностью стихшей пустотой ее самость стала:
Ее разум, не посещаемый голосом мысли,
Смотрел в немую бесконечность глубины незаполненной.
Высоты ее отступили, ее глубины за нею закрылись;
Все ушло из нее и ее пустою оставило.
Но когда она возвращалась к своей самости мысли,
Она вновь была человеческим существом на земле,
Комом Материи, домом закрытого зрения,
Разумом, неведение выдумывать вынужденным,
Жизненной силой, вдавленной в лагерь трудов,
И материальный мир был ее ограничивающим полем.
Изумленная, словно неведающий, она искала свой путь
Из путаницы невежественного человеческого прошлого,
Что поверхностную персону считает душой.
Затем Голос сказал, что жил на тайных высотах:
"Человека ты ищешь, не одной себя.
Лишь если Бог принимает на себя человеческий разум
И надевает как плащ неведение смертного,
И делает себя Гномом с утроенным шагом,
Может он помочь человеку вырасти в Бога.
Поскольку человек скрыл, космическое Величие трудится
И мистические недоступные ворота находит,
И открывает дверь золотую Бессмертия.
Человек следует шагам человеческим Бога.
Принимая его тьму, ты должна нести ему свет,
Принимая его горе, ты нести ему блаженство должна.
В теле Материи найдешь свою небеснорожденную душу".
Затем Савитри поднялась из-за стен ее тела
И встала немного в стороне от себя,
И в глубины своего тонкого существа посмотрела,
В его сердце, как в бутоне лотоса,
Предугадала свою мистическую и тайную душу.
В смутном портале внутренней жизни,
Что преграждает наши глубины от телесного разума
И от всего, что живет только дыханием тела,
Она давила и била в ворота из черного дерева.
Живой портал скрипнул угрюмыми петлями:
С трудом поддаваясь, инертно он сетовал
На тиранию касания духа.
Грозный голос изнутри крикнул:
"Назад, создание земли, чтобы измученное и израненное не умерло ты".
Ужасный гул рос как туманное море;
Змея преддверия шипя поднималась,
Фатальная стража с чудовищными кольцами,
Псы тьмы рычали разинутой пастью,
Тролли, гномы и гоблины хмуро таращились
И дикие звери ревели, леденя страхом кровь,
И на опасном языке бормотали угрозы.
Непоколебимо на жесткие запоры ее воля давила:
Ворота широко распахнулись с протестующим скрипом,
Враждебные Силы отвели свою ужасную стражу;
Во внутренние миры вошло ее существо.
В узком проходе, вратах подсознания,
Она дышала с трудом и страданием, старалась
Найти себя внутреннюю, скрытую в чувстве.
В густоту уплотненной Материи втиснутая,
В пещере, полной слепой массой силы,
Противостоянием сбивающих проблесков,
Тяжелый барьер незрячего зрения,
Она прокладывала силой свой путь через тело к душе.
Опасную пограничную линию она миновала,
Где в подсознательные сумерки Жизнь погружается
Или пробивается из Материи в хаос разума;
Рои элементарных существ
И трепещущие формы смутной мысли полутелесной,
И незрелые начала несдержанной силы.
Трудная узость сперва там была,
Пресс переменчивых сил и желаний дрейфующих;
Ибо все было там, но ничего на своем не было месте.
Иногда проход обнаруживался, дверь взламывалась;
Она пересекала пространства тайной себя
И ступала в проходах внутреннего Времени.
Наконец, она прорвалась в форму вещей,
Начало конечного, мир чувства:
Но еще было все смешано, ничто себя еще не нашло.
Души не было здесь, лишь крики жизни.
Спертый и шумный воздух ее окружал.
Орда звуков смысл игнорировала,
Диссонирующее столкновения криков и противоположных призывов;
Толпы видений прорывались сквозь зрение,
Толкающаяся последовательность без согласия, смысла,
Ощущения протискивались сквозь стиснутое и обремененное сердце,
Каждое шло упорно своей непоследовательной отдельной дорогой,
Ни о чем ни заботясь, кроме своего эго спешки.
Сборище без ключа общей воли,
Мысль смотрела на мысль и тащила натянутый мозг,
Словно чтобы сдернуть резон с его места
И его труп сбросить в канаву на обочине жизни;
Так мог лежать в грязи Природы забытым
Оставленный убитый души часовой.
Так сила жизни могла стряхнуть с себя правление разума,
Природа отвергает правительство духа,
И элементарные энергии голые
Делают из чувства безграничной радости славу,
Великолепие экстатичной анархии,
Пир могучий и абсолютного блаженства безумие.
Это был инстинкт чувства, лишенный души,
Или как когда душа спит спрятанная, лишенная силы,
Но сейчас витальное божество внутри просыпается
И поднимает касанием Небесного жизнь.
Но как придет слава и пламя,
Если разум сброшен в пучину?
Ибо тело не имеет света без разума,
Восторга духовного чувства, радости жизни;
Все подсознательным, темным становится,
Несознание ставит свою печать на страницу Природы,
Либо же беспорядок безумный кружит в мозгу,
Несясь по опустошенным дорогам природы,
Хаос беспорядочных импульсов,
В который не может проникнуть ни свет, ни радость, ни мир.
Это состояние ей сейчас угрожало, его выталкивала она из себя.
Словно по нескончаемой ухабистой улице
Кто-то правит среди топающих, торопящихся толп,
Так и она без освобождения час за часом ступала,
Удерживая своей волей от себя свору бесчувственную;
Из-под ужасного пресса она свою волю вытаскивала
И укрепляла свою мысль на спасительном Имени;
Затем все стало неподвижно и пусто; она была свободна.
Просторное избавление пришло, широкое пространство спокойное.
Она двигалась сквозь пустое спокойствие
Нагого Света из незримого солнца,
Сквозь пустоту, что бестелесным счастьем была,
Блаженным вакуумом безымянного мира1 .
Но вот приблизился фронт более могучей опасности:
Пресс телесного разума, Несознания выводок,
Бесцельной мысли и воли лег ее.
Приближаясь, показалась голова гигантская Жизни,
Неуправляемой разумом или душой, обширной и подсознательной.
Эта Жизнь вкладывала в один импульс всю силу,
Делала свою силу мощью опасных морей.
В неподвижность ее молчащей себя,
В белизну размышления Пространства,
Наводнение, стремнина скорости Жизни,
Ворвалось, словно плетями ветров толпы волн гонимые,
Мчащиеся по бледному песку летнего пляжа;
Они топили те берега, гора вздыбленных волн.
Огромен был ее страстный голос обширный.
Он кричал внимавшему духу Савитри,
Требуя, чтобы Бог подчинился Силе, от цепи свободной.
Глухая сила, зовущая к состоянию немоты,
Тысяча голосов в молчаливой Обширности,
Жизнь требовала поддержки сердца для своей хватки в радости,
Согласия Свидетеля-души для своей нужды действовать,
Печати нейтрального существа Савитри для своего вожделения мощи.
В широту ее наблюдающей самости,
Она приносила грандиозный порыв Дыхания Жизни;
Ее поток влек надежды и страхи мира,
Всей жизни, всей Природы крик неудовлетворенный, голодный
И страстное желание, которое вся вечность не может заполнить.
Жизнь взывала к горним секретам души
И к чуду никогда не умирающего пламени,
Она говорила какому-то первому невыразимому экстазу,
Скрытому в ударе созидательном Жизни;
От нижних незримых глубин отрывала
Свой соблазн и магию пришедшего в беспорядок блаженства,
В земной свет вливала свою сумятицу очарования спутанного
И примитивной радости Природы торопливый глоток,
И огонь, и мистерию восторга запретного
Пила из бездонного источника мирового либидо,
И медовую сладость отравленного вина вожделения и смерти, -
Хотя грезила о вине славы богов жизни, -
Ощущала как золотое жало восторга небесного.
Бесконечности желания циклы
И тайны мастерства, что мир нереализованный делали
Шире известного и ближе, чем неизвестный,
В котором вечно охотятся гончие жизни и разума,
Искушали глубокое, неудовлетворенное побуждение внутри
Стремиться к неосуществленному и вечно далекому
И делать эту жизнь на земле ограниченной
Подъемом к вершинам, в пустоте исчезающим,
Славы невозможного поиском.
Жизнь грезила о том, чего никогда не знала она,
Хватала то, что никогда еще завоевано не было,
Она запечатлевала в Елисейских полях памяти
Очарование, что бежит от восторга сердца, быстро теряемого;
Она осмеливалась пробовать то, что убивает, вредящие радости,
Воображаемые контуры вещей незаконченных
И призывы к трансмутирующему танцу Цирцеи,
И площадей любви владения страсти,
И буйство дикого Зверя, и шумную игру с Красотою и с Жизнью.
Она несла свои крики и противоположных сил волны,
Свои моменты касаний светящихся планов,
Свои восхождения пламенные и обширные вздымающиеся в небо попытки,
Свои феерические башни грез, на ветрах возведенные,
Свои погружения во тьму и пучину,
Свой мед мягкости, свое вино острое ненависти,
Свои смены солнца и туч, смеха и слез,
Свои бездонные опасные ямы и пучины глотающие,
Свой страх и свою радость, экстаз и отчаяние,
Свои оккультные волшебства и свои элементарные линии,
Великие причастия и возвышающие движения,
Свою веру в небо, свое общение с адом.
Эти силы не загрубели мертвым весом земли,
Они давали вкус амброзии и укус яда.
Было рвение во взгляде Жизни,
Что видела голубизну неба в сером воздухе Ночи;
Импульсы к богу на крыльях страсти парили.
Быстро шагающие мысли Разума со своих высоких шей испускали
Пылающее великолепие, подобное радужной гриве,
Драгоценное украшение из света интуиции чистой;
Ее пламенноногий галоп они могли имитировать:
Голоса разума подражали напряжению вдохновения,
Его пульсам непогрешимости,
Его скорости и небесному прыжку Богов молниеносному.
Острому лезвию, что режет сети сомнения,
Его мечу проницательности, что почти божественным кажется.
Однако все то знание было у солнца заимствовано;
Пришедшие формы не были по рождению небесной природы:
Внутренний голос мог произносить нереального Слово;
Его могущество, опасное и абсолютное,
Могло примешать яд к вину Бога.
На этих сияющих спинах ложь могла верхом ехать;
Правда лежала с восторгом в страстных руках заблуждения,
Скользя вниз по течению в счастливой барже золотой:
Она заостряла свой луч изумительной ложью.
Здесь, в нижних царствах Жизни, противоположности встречаются все;
Истина смотрит и делает свои работы с глазами завязанными,
И Неведение - здесь патрон Мудрости:
Те галопирующие копыта в их восторженной скорости
Могли в опасную промежуточную зону внести,
Где Смерть гуляет, нося платье Жизни бессмертной.
Либо они вступают в долину блуждающего Отблеска,
Откуда, пленники или жертвы Луча благовидного,
Души, в тот регион пойманные, никогда не смогут сбежать.
Посредники, не господа, они служат желаниями Жизни,
В ловушке Времени все время трудясь.
Их тела, рожденные из лона некоего Нуля,
Ловят дух в мимолетные грезы,
Затем гибнут, извергая бессмертную душу
Из живота Материи в сточную трубу Ничего.
Однако немногие непойманные, неубитые, могут пройти осторожно,
Неся образ Истины в сердцах, ее приютивших,
Вырвать Знание из загораживающей хватки ошибки,
Сквозь глухие стены маленького себя проходы пробить,
Затем путешествовать, чтобы достичь жизни более великой.
Все это текло мимо нее, и ей казалось,
Будто вокруг высокого и безмолвного острова
Шум вод с далеких неведомых гор
Поглотил его узкие берега в толпящихся волнах
И создал голодный мир белой бешенной пены:
Спешащий, миллиононогий дракон,
В пене и крике, великана пьяного шум оглушительный,
Вскидывая гриву Тьмы в небо Бога,
Он кружил, отступая в удалявшемся реве;
Затем просторный и спокойный воздух опять улыбался:
Синее небо, зеленая земля, партнеры царства Прекрасного,
Жили как встарь, товарищи в счастье;
И в сердце мира радость жизни смеялась.
Все утихло сейчас, почва блестела сухая и чистая.
Через все это она не двигалась, не ныряла в тщетные волны.
Из обширности молчаливой себя
Шум Жизни исчез; ее дух был нем и свободен.

Затем, идя вперед через широкое молчание себя,
Она вошла в упорядоченное Пространство блестящее.
Там Жизнь пребывала в могучем спокойствии;
Цепь была на ее сильном сердце бунтарском.
Смиренная, приученная к скромности шага отмеренного,
Она не хранила более свой неистовый бег и напор;
Она утратила беззаботную величественность своих размышлений
И обильную грандиозность своей царственной силы;
Обуздана была ее могучая пышность, роскошное ее расточительство,
Протрезвели пирующие ее игры вакхической,
Урезаны растратчики на базаре желаний,
Принужден деспотической волей ее фантазии танец,
Холодная флегматичность разгул чувства связала.
(
Царствие без свободы была ее участь;
Ее министрам подчинялся суверен на престоле:
Ее домом повелевали слуги, разум и чувство,
Ее духа границы они очертили жесткими линиями
И охраняли фалангою бронированных правил
Взвешенное царствие разума, хранили порядок и мир.
Ее воля жила, в твердокаменных стенах закона закрытая,
Ее сила была скована цепью, что притворялась украшением,
Воображение было в тюрьму форта посажено,
Ее фаворит, распутный и ветреный;
Равновесие реальности и резона симметрия
Восседали на его месте под охраной построенных фактов,
Они давали душе скамью Закона для трона,
Для царства - маленький мир правил и линий:
Мудрость эпох, сжатая до строк схолиаста,
Сморщилась, перенесенная в схему тетрадочную.
Всемогущей свободы Духа не было здесь:
Схоластический разум захватил пространства обширные жизни,
Но предпочел жить в убогих, голых комнатах,
Отгороженных от слишком просторной опасной вселенной,
Боясь свою душу потерять в бесконечности.
Даже Идеи широкий простор был разрезан
В систему, к прочным колоннам мыслей прикованную
Или прибитую к твердой почве Материи:
Или даже душа была потеряна в ее собственных высях:
Идеала высоколобому закону послушная
Мысль поставила трон на невещественном воздухе,
Пренебрегая тривиальностью равнинной земли:
Она не впускала реальность жить в свои грезы.
Либо все в систематизированную вселенную шагало:
Империя жизни укрощенным была континентом;
Ее мысли - построенная и дисциплинированная армия;
Одетые в униформу, они сохраняли логику своего места фиксированного
По приказу вымуштрованного центуриона-ума.
Либо каждая заступала на пост свой, подобно звезде,
Или маршировала через фиксированное с постоянными созвездиями небо,
Или свой феодальный ранг среди своей ровни хранила
В не меняющейся космической иерархии неба.
Либо, как высокородная дева с целомудренным взглядом,
Которой запрещено гулять неприкрыто на людях,
Она должна двигаться в изолированных, закрытых покоях,
Ее чувство - в монастыре жить или на путях охраняемых.
Жизнь была препоручена тропинке безопасного уровня,
Она не отваживалась искушать великие и трудные выси
Или взбираться, чтобы быть соседкой одинокой звезды,
Или идти по рискованному краю обрыва,
Или соблазнять опасный смех разрушителей бешенопенных,
Певца авантюры, любителя риска,
Или в свои покои звать пылкого бога,
Или оставить мировые границы и быть там, где их нет,
Страстью сердца встречать Обожаемого
Или воспламенять мир огнем внутреннего Пламени.
Прозы жизни эпитет избитый,
Только разрешенное пространство она должна заполнять цветом,
Не должна вырываться за рамки кабинета идеи,
Нарушать в ритмах слишком высоких или широких.
Даже когда они в воздухе идеальном парили,
Полет мысли не терял себя в синеве неба:
На небесах он сделанный по образцу цветок рисовал
Дисциплинированной красоты и гармоничного света.
Умеренный бдительный дух правил жизнью:
Его действия были орудием изучающей мысли,
Слишком холодной, чтобы воспринять пламя, воспламенить мир,
Либо внимательного резона дипломатичными действиями,
Оценивающего смысл конца представляемого
Или план некой спокойной Воли на высшем уровне,
Или стратегию некой Высокой Команды внутри,
Чтобы завоевать богов потайные сокровища
Или для спрятанного царя некий славный мир покорить;
Не спонтанного себя отражением,
Указателем существа и его настроений,
Крылатым полетом сознающего духа, таинством
Общения жизни с безмолвным Всевышним
Или его чистым движением по пути Вечного.
Или же для тела некой высокой Идеи
Дом был построен из кирпичей, плотно пригнанных слишком;
Действие и мысль сцементированные сделали стену
Маленьких идеалов, ограничивающих душу.
Даже медитация размышляла на узком сидении;
И богослужение повернулось к эксклюзивному Богу,
Вселенскому в часовне молилось,
Двери которой для вселенной были закрыты:
Или преклонял перед бестелесным Имперсональным колени
Глухой к крику и огню любви разум:
Рациональная религия сердце сушила.
Он планировал гладкие действия жизни с этичными правилами
Или предлагал беспламенную и холодную жертву.
Священная Книга на его освященном аналое лежала,
В интерпретации шелковые тесемки обернутая:
Кредо запечатывало ее смысл духовный.

Здесь была спокойная страна твердого разума,
Здесь ни жизнь, ни голос страсти больше не были всем;
Крик чувства утонул в тишине.
Ни души не было здесь, ни духа, один только разум;
Разум претендовал на то, чтобы быть душою и духом.
Дух себя видел как форму ума,
Сам в славе мысли затерянный,
В свете, что делал невидимым солнце.
Она в прочное и благоустроенное пространство вошла,
Где все было спокойно, каждая вещь на своем месте хранилась.
Каждая нашла, что искала, и цель свою знала.
Все окончательную, завершенную стабильность имело.
Там могучий стоял, что нес властность
На важном лице и держал посох;
Его жест и тон были воплощением приказа;
Окаменелая мудрость традиции речь его высекла,
Его предложения имели привкус пророчества.
"Путешественник иль пилигрим внутреннего мира,
Счастлив ты, ибо достиг нашего блестящего воздуха,
Горящего верховной завершенностью мысли.
О претендент на безупречный путь жизни,
Здесь нашел ты его; отдохни от поиска и живи с миром.
Дом космической определенности - наш.
Здесь истина. Бога гармония - здесь.
Внеси свое имя в книгу элиты,
Допущенная санкцией, что имеют немногие,
Займи свой пункт знания, свой пост в разуме,
Получи в бюро Жизни свой ордер,
И славь свой удел, что тебя одной из нас сделал.
Все здесь, снабженное этикеткой и закрепленное, разум знать может,
Все систематизировано законом, чему Бог жить разрешает.
Это - конец; здесь нет запредельного.
Здесь - безопасность последней стены,
Здесь - ясность меча Света,
Здесь - победа единственной Истины,
Здесь безупречного блаженства сияет бриллиант.
Фаворитом Небес и Природы живи".
Но слишком уверенному и довольному мудрецу
Савитри ответила, в мир его бросив
Взгляд глубокого освобождения, сердца вопрошающий внутренний голос.
Но сердце молчало, лишь чистый свет дня
Интеллекта царил здесь, ограниченный, педантичный, холодный.
"Счастливы те, кто в этом хаосе вещей,
В этом приходе и уходе ног Времени
Может найти Правду единственную, вечный Закон:
Они живут, не тревожимые надеждой, сомнением, страхом.
Счастливы утвердившиеся на фиксированной вере
В этом неясном неустойчивом мире,
Счастливы те, кто посадил в почву сердца богатую
Одно маленькое зернышко духовной уверенности.
Счастливы те, кто на вере стоит, как на камне.
Но должна я пройти, завершенный поиск оставив,
Округленный, непреложный, результат твердый Истины
И это гармоничное строение мира-факта,
Это упорядоченное знание вещей очевидных.
Здесь не могу я остаться, ибо я ищу свою душу".
В этом светлом, удовлетворенном мире ей никто не ответил.
Лишь на свои привычные пути повернули,
Удивляясь, вопрошающего в том воздухе слыша,
Слыша мысли, что еще могут повернуть к Запредельному.
Но некоторые бормотали, проходя из родственных сфер:
Каждый своим кредо судил мысль, что сказала Савитри.
"Кто это, что не знает, что душа -
Это маленькая железа или ошибка секреции,
Беспокоящая здравомыслящее правление разума,
Дезорганизующая функционирование мозга,
Или она - страсть, что ютится в смертном доме Природы,
Или греза, шепчущая в человеческой пещере мысли подземной,
Который хотел бы продлить свой краткий и несчастливый срок
Или к живущему в море смерти цепляется".
Иные думали так: "Нет, это свой дух она ищет.
Великолепная тень имени Бога,
Из царства Идеала бесформенный блеск,
Дух - это Святой Дух Ума2 ;
Но не касался никто его членов и его лика не видел.
Каждая душа - это великого Отца Сын распятый,
Разум - один родитель этой души, ее причина сознательная,
Земля, на которой дрожит краткий свет преходящий,
Разум - создатель единственный очевидного мира.
Все, что здесь есть,- это часть нашей собственной самости;
Наши умы создали мир, в котором живем мы".
Другой, с неудовлетворенными глазами мистическими,
Что любил свою убитую веру и ее смерть оплакивал, думал:
"Разве здесь еще кто-то остался, кто Запредельного ищет?
Но может ли быть найден путь, открыты ворота?"

Так она путешествовала сквозь свою безмолвную самость.
На дорогу пришла, пылкой толпою заполненную,
Что спешила, блестящая, огненногая, с глазами, света солнца полными,
Торопящаяся достичь стены мира мистической
И из замаскированных дверей во внешний разум пройти,
Куда ни Свет не приходит, ни мистический голос,
Посланцы из наших сублиминальных величий,
Гости из пещеры тайной души.
Они в смутную духовную дремоту врываются
Или изливают широкое чудо на нашу самость проснувшуюся,
Идеи, что поступью нас посещают лучистой,
Мечты, что на нерожденную намекают Реальность,
Удивительные богини, с глубокими озерами магических глаз,
Сильные ветроволосые боги, несущие арфы надежды,
Великие, лунных оттенков видения, сквозь золотой воздух скользящие,
Стремления грез солнечных головы и звездно-резные члены,
Эмоции, делающие обычное сердце возвышенным.
И Савитри, смешавшись с великолепной толпой,
Стремясь к духовному свету, что несли эти боги,
Подобно им желала спешить мир Бога спасать;
Но она сдержала высокую страсть в своем сердце:
Она знала, что сперва нужно найти свою душу.
Только те, кто себя спасли, спасти могут других.
С противоположными чувствами она встречала загадочную истину жизни:
Они, неся свет страдающим людям,
Спешили энергичными ногами в миры внешние;
Ее же глаза были повернуты к источнику вечному.
Она, протянув свои руки, толпу останавливая, крикнула:
"О счастливая компания светлых богов,
Откройте, кто знает, дорогу, по которой идти должна я, -
Ибо, конечно, то светлое жилище - ваш дом, -
Чтобы найти место рождения оккультного Пламени
И глубокую пещеру моей тайной души".
Один отвечал, указуя в молчащую смутность
На далекой оконечности сна,
На какой-то задний фон внутреннего мира далекий.
"О Савитри, из твоей скрытой души мы приходим.
Мы - посланцы, оккультные боги,
Что помогают тяжелой и серой невежественной жизни людей
К красоте и чуду проснуться,
Их божественностью и славой касаясь;
Во зле мы светим бессмертное пламя добра
И держим факелы знания на дорогах неведения;
Мы - всех людей и твое стремление к Свету.
О человеческая копия и маска Бога,
Ты ищешь божество, которое ты хранишь спрятанным,
И живешь Истиной, которой не знаешь,
Иди по вьющейся широкой дороге мира к ее истоку.
Там, в безмолвии, которого мало достиг кто,
Ты увидишь Огонь, на голом камне горящий,
И глубокую пещеру твоей тайной души".
Затем Савитри, следуя вьющейся великой дороге,
Дошла до тех мест, где та истончилась до узкой тропы,
Протоптанной израненными ногами лишь редких паломников.
Несколько светлых фигур из неведомых глубин появились
И смотрели на нее спокойными глазами бессмертными.
Не было слышно ни звука, могущего нарушить тишину размышляющую;
Одна ощущалась безмолвная близость души.

Конец третьей песни

Песнь Четвёртая
Тройные силы души


Здесь, с низкой, покатой, равнодушной земли,
Первого подъема страсть начиналась;
Лунно светлый лик в темной туче волос,
Сидела Женщина в бледно светящемся платье.
Изрезанная и зазубренная почва была ей сиденьем,
Под ногами лежал острый, ранящий камень.
Божественная жалость на пиках мира,
Дух, затрагиваемый горем всего, что живет,
Она глядела издали и видела из внутреннего разума
Этот сомнительный мир внешних вещей,
Мир фальшивой наружности, правдоподобных форм,
Этот сомнительный космос, в невежественной Пустоте протянувшийся,
Боль земли, труд и скорость звезд,
Рождение тяжкое и конец жизни печальный.
Принимая вселенную как свое тело горя,
Мать семи печалей терпела
Семь кинжальных ударов, что пронзали ее кровоточащее сердце:
Красота печали на ее лице медлила,
Ее глаза затуманены следами древними слез.
Ее сердце было истерзано агонией мира,
Обременено горем и борьбою во Времени,
Измученная музыка шла следом за ее восхитительным голосом.
Поглощенная в глубокого сострадания экстаз,
Подняв нежный луч своего терпеливого взгляда,
К тихой сладости приучающие слова медленно она говорила:
"О Савитри, я - душа твоя тайная.
Я пришла разделить страдания мира,
Я направляю боль моих детей в свою грудь.
Я - кормилица горя под звездами,
Я - душа всех, кто корчится плача
Под безжалостной бороною Богов.
Я - женщина, раба и кормилица, зверь избиваемый;
Я направляю руки, что мне жестокие удары наносят.
Я служу сердцам, что мою любовь и усердие с презреньем отвергли;
Я - ублажаемая королева, я - балуемая кукла,
Я - дарительница рисовой чаши,
Я - Дома почитаемый Ангел.
Я есть во всем, что кричит и страдает.
Это моя молитва поднимается тщетно с земли,
Меня пересекают моих созданий агонии,
Я - дух в мире боли.
Крик пытаемой плоти и мучимых сердец,
Падший назад, в сердце и плоть, не услышанный Небом,
Истерзал мою душу гневом и беспомощным горем.
Я видела крестьянина, горящего в хижине,
Я видела разрубленный труп ребенка убитого,
Слышала крик женщины, похищенной, раздетой, насилуемой
Среди адской своры преследователей,
Я смотрела на это и не имела силы спасти.
У меня не было сильных рук, чтобы помочь иль убить;
Бог дал мне любовь, он не дал свою силу.
Я разделила тяжкий труд скота под ярмом,
Принуждаемого шпорой, кнутом подбодряемого;
Я разделила страхом наполненную жизнь зверя и птицы,
Их долгую охоту за пищей случайной,
Их крадущиеся, ползущие, голодные скитания,
Их боль, ужасную хватку их клюва и когтя.
Я разделила повседневную жизнь обычных людей,
Их удовольствия мелкие, их пустые заботы,
Их пресс беспокойств и дикую орду болезней,
Земной след горя без надежды на облегчение,
Скучный, ненужный и безрадостный труд,
Бремя бедности и ударов судьбы.
Я была жалостью, над болью склонившейся,
Мягкой улыбкой, что исцеляет сердце израненное,
Сочувствием, делающим жизнь менее тяжкою.
Человек чувствовал близко мое лицо и незримые руки;
Я была страждущим и его стоном,
С искалеченным и убитым я лежала ничком,
Я жила с заключенным в подземной темнице,
Тяжелое на моих плечах лежит ярмо Времени:
Не отвергая ничего от груза творения,
Я несла все и знаю, должна нести я еще:
Вероятно, когда мир в сон последний погрузится,
Я тоже смогу в немом вечном мире уснуть.
Я терпела спокойное равнодушие Неба,
Наблюдала жестокость Природы к страдающим тварям,
В то время, как Бог проходил мимо, не повернувшись помочь,
Но не роптала я против воли его,
Его космический Закон я не винила.
Лишь изменить этот великий тяжкий мир боли
Терпеливая из моей груди поднималась молитва;
Бледное смирение освещает мой лик,
Внутри меня живут милосердие и вера слепая;
Я несу огонь, что никогда быть погашен не может,
И сострадание, что солнца поддерживает.
Я есть надежда, что в сторону моего Бога глядит;
Моего Бога, что никогда не приходил ко мне прежде;
Его голос я слышу, что всегда говорит: "Я иду":
Я знаю, день настанет, он придет, наконец".
Она замолчала, и, словно эхо, снизу,
Отвечая ее пафосу божественной жалости,
Голос гнева откликнулся ужасным рефреном,
Раскат грома или рев сердитого зверя,
Зверя, что пресмыкаясь рычит в глубине человека, -
Голос Титана мучимого, Бога когда-то:
"Я - Человек Страданий, я - тот,
Кто прибит на кресте широком вселенной;
Чтоб насладиться моей агонией, Бог создал землю,
Мою страсть темой своей драмы он сделал.
Он послал меня обнаженным в свой горький мир
И бил меня палками горя и боли,
Чтобы я мог кричать и у ног его ползать,
И творить ему богослужение слезами и кровью.
Я - Прометей под клювом стервятника,
Человек, открыватель бессмертного пламени,
Сожжен на костре, сгорая как мотылек;
Я - искатель, что не мог найти никогда,
Я - боец, что не мог никогда победить,
Я - бегун, что никогда не достигал своей цели:
Ад пытает меня моих мыслей лезвиями,
Великолепием моих грез меня мучает небо.
Что пользы мне в моем животном рождении;
Что пользы мне от моей души человеческой?
Я тружусь, как животное, и, как скот, подыхаю.
Я - бунтарь, я - беспомощный раб;
Судьба и приятели меня в зарплате обманывают.
Своею кровью я смываю своего рабства печать
Колени притеснителя я скидываю с ноющей шеи,
Лишь чтоб усадить новых тиранов:
Мои учителя мне уроки рабства давали,
Мне показали штамп Бога и мою собственную подпись
На огорчительном контракте судьбы.
Я любил, но меня никто не любил с моего рождения самого;
Плод моих трудов отдается в руки другого.
Все, что оставлено мне - мои злые мысли,
Моя жалкая ссора с человеком и с Богом,
Зависть к богатствам, которые я не могу разделить,
Ненависть к счастью, что не мое.
Я знаю, мой удел всегда будет прежним,
Это - моей природы работа, что измениться не может:
Я любил для себя, не ради любимого,
Я любил для себя, а не ради жизней других.
Каждый в себе одинок по закону Природы,
Таким сделал Бог его мир, жестокий и страшный,
Таким сделал он человеческое мелкое сердце.
Лишь силой и хитростью человек может выжить:
Ибо жалость в его груди - это слабость,
Его доброта - слабость нервов,
Его добро - для возвращения вклад,
Его альтруизм - эго другое лицо:
Он служит миру, чтобы ему мог служить мир.
Если б когда-то сила Титана смогла бы проснуться во мне,
Если б Энселадус1 из Этны смог бы подняться,
Я бы тогда воцарился хозяином мира
И как Бог насладился бы человеческим блаженством и болью.
Но Бог отобрал у меня античную Силу.
Лишь тупое согласие в моем вялом сердце,
Жестокое удовольствие от особенной боли,
Словно возвышающей меня над моим родом;
Лишь страданием я могу других превзойти.
Я - жертва зол титанических,
Я - исполнитель дел демонических;
Я был сделан для зла, зло - мой удел;
Злым я быть должен, злом жить;
Ничего иного не могу я делать, кроме как быть собой;
Каким меня Природа создала, таким я и должен остаться.
Я тружусь и страдаю, и плачу; я - стон, и я - ненависть".
И Савитри выслушала голос и эхо выслушала,
И, повернувшись к ее существу жалости, сказала:
"Мадонна страдания. Мать горя божественного,
Ты - моей души часть, посланная
Нести непереносимое страдание мира.
Ибо ты есть, люди не сдаются их року,
А просят счастья и бьются с судьбой;
Ибо ты есть, несчастный еще может надеяться.
Но твоя сила в том, чтоб утешить, а не в том, чтобы спасти.
Однажды вернусь я, несущая силу,
И напиться тебе из чаши Вечного дам,
Восторжествуют в твоих членах Его силы потоки,
И покой Мудрости будет контролировать твое страстное сердце.
Твоя любовь станет узами рода людского,
Сострадание - светлым ключом действий Природы:
Страдание уйдет, на земле отмененное;
Мир от гнева Зверя будет свободен,
От жестокости Титана и его боли.
Здесь будут мир и радость во веки веков".


Она поднялась дальше по бегущему вверх пути ее духа.
Горячее великолепие среди папоротников и камней поднималось,
Тихий ветер ласкал сердце теплом,
Тончайшим ароматом под деревьями веяло.
Все стало прекрасным, тонким, высоким и странным.
Здесь, на валуне, вырезанном подобно огромному трону,
Сидела Женщина в золотом и пурпурном сиянии,
Вооруженная трезубцем и молнией,
Ее ноги стояли на ложе львиной спины.
Грозная улыбка изогнула ей губы,
Небесный огонь смеялся в уголках ее глаз;
Ее тело - масса храбрости и силы небесной,
Она грозила триумфу нижних богов.
Гало из молний пылало вокруг ее головы
И широкий пояс власти верховной обхватил ее платье,
Величественность и победа с ней восседали,
Охраняя в широком поле битвы космическом
Против равнинного равенства Смерти
И всеуравнивающей Ночи мятежной,
Иерархия Сил управляемых,
Высокие, неизменные ценности, положения высокие,
Привилегированная аристократия Истины,
В солнце правящего Идеала
Триумвират мудрости, любви и блаженства
И единственная автократия абсолютного Света.
Августейшая, на своем троне в мире внутреннем Разума,
Мать Могущества смотрела вниз на преходящие вещи,
Продвигающуюся поступь Времени слушала,
Видела неодолимое кружение солнц
И слышала гром марша Бога.
Среди раскачивающихся в их борьбе Сил
Суверенным было ее слово светлой команды,
Ее речь звенела, как крик войны или как песнь пилигрима.
Очарование, возвращающее надежду ослабевшим сердцам,
Устремленная гармония ее могучего голоса:
"О Савитри, я - душа твоя тайная.
Я пришла вниз, в человеческий мир,
В движение, наблюдаемое недремлющим Оком,
В противостояние темное земного удела,
В борьбу Сил светлой и черной.
Я стою на земных дорогах опасности и горя
И помогаю несчастным, обреченных спасаю.
Могучим несу я в награду их силу,
Слабым несу я броню силы своей;
Тем, кто стремится, я несу их вожделенную радость:
Я - фортуна, оправдывающая великого и мудрого
Санкцией аплодисментов толпы,
Затем топчущая их крепкими пятками рока.
Мое ухо к крику угнетенных прислушивается,
Я опрокидываю троны тиранов-царей:
Крик доносится от изгнанных и преследуемых жизней,
Взывающих ко мне против мира безжалостного,
Голос покинутого, брошенного,
Одинокого узника в его подземной темнице.
В моем приходе люди приветствуют Всемогущего силу
Или со слезами благодарности восхваляют его Милость спасительную.
Я караю Титана, на мире рассевшегося,
Я убиваю великана в его пещере, испятнанной кровью.
Я - Дурга, богиня силы и гордости,
Я - Лакшми, королева фортуны и благ;
Я ношу облик Кали, когда убиваю,
Я топчу трупы демонических полчищ.
Мне поручено Богом делать эту работу могучую,
Не тревожась я служу его воле, мне силу пославшему,
Пренебрегаю опасностями и земными последствиями,
Не сужу о добродетели и о грехе,
А делаю дело, которое он вложил в мое сердце.
Не боюсь я сердитого хмурого Неба,
Не отступаю перед красною атакою Ада;
Я сокрушаю сопротивление богов,
Я миллионы гоблинских препятствий вытаптываю.
Я веду человека по пути Божества
И храню его от Змеи и от красного Волка.
В его смертную руку небесный меч свой я вкладываю
И на него надеваю латы богов.
Я разрушаю невежественную гордость ума человеческого
И веду в обширность Истины мысль,
Я разрываю человеческую узкую и удачную жизнь
И заставляю его глаза, полные ужаса, взглянуть на солнце,
Чтобы для земли он мог умереть и в своей душе жить.
Я знаю цель, я знаю тайный маршрут;
Я изучила карту незримых миров;
Я - вождь битвы, звезда путешествия,
Но великий упрямый мир моему Слову противится,
Искривленность и зло в человеческом сердце
Сильнее чем Разум, глубже чем Яма,
И злоба вражеских Сил
Подводит назад часы судьбы ловко
И могучее кажется, чем вечная Воля.
Космическое зло слишком сильно, чтобы его выкорчевать,
Космическое страдание слишком обширно, чтобы его исцелить.
Немногих веду я, тех, кто мимо меня к Свету проходит;
Немногих спасаю, масса падает назад неспасенная;
Мало кому помогаю, многие бьются и падают:
Но мое сердце твердо, и я свой делаю труд:
Медленно свет растет на востоке,
Медленно мир прогрессирует на пути Бога.
Его печать - на задаче моей, что потерпеть неудачу не может:
Я услышу серебряное пение небесных ворот,
Когда душу мира встречать выйдет Бог".
Она сказала и из человеческого нижнего мира
Ответ, искаженное эхо, ее речь повстречал;
Сквозь пространство ума голос донесся
Карлика-Титана, деформированного, скованного бога,
Что стремится своей природы бунтарскому веществу стать хозяином
И сделать вселенную своим инструментом.
Эго этого великого мира желания
Требовало землю и широкое небо для пользы
Человека, главы жизни, что оно на земле образует,
Для его представителя и сознающей души,
Символа эволюционизирующего света и силы,
Сосуда того божества, что должно быть.
Мыслящее животное, Природы господин борющийся,
Из нее он сделал свою кормилицу, орудие, рабу,
И ей платит в качестве жалования
Неизбежно по глубокому закону вещей
Горем сердца, смертью своего тела и болью;
Его страдания - ее средства расти, видеть и чувствовать;
Его смерть бессмертию ее помогает.
Орудие и раб своего собственного раба и орудия,
Он восхваляет свою свободную волю и свой разум господствующий,
Но принуждаем ею на пути, что избирает она;
Владелец владеемый, правитель правимый,
Сознания ее автомат, ее желания жертва обмана.
Его душа, ее гость, - суверен немой и инертный,
Его тело - ее робот, его жизнь - ее способ жить,
Его сознательный разум - ее могучий, восставший слуга.
Голос поднялся и поразил некое внутреннее солнце:
"Я - сил наследник земных,
Медленно на свое имущество я своих прав добиваюсь;
Растущее божество в ее обожествленной грязи,
Я поднимаюсь, претендент на трон неба.
Последний рожденный землею, я стою первым;
Ее медленные тысячелетия моего рождения ждали.
Хотя я живу во Времени, осаждаемый Смертью,
Подвергающийся опасностям владелец своей души, своего тела,
Поселенный среди звезд на маленьком пятнышке,
Для меня и моей пользы была вселенная сделана.
Бессмертный дух в гибнущей глине,
Я есть Бог, в человеческой форме пока не раскрытый;
Даже если его нет, он будет во мне.
Луна и солнце - это на моей дороге светильники;
Для дыхания моих легких был выдуман воздух,
Обусловленный как широкое пространство без стен
Для колес моей крылатой повозки, путь пробивающей,
Море для меня было сделано, чтобы я плыл по нему,
Чтобы оно на своей спине несло мою золотую коммерцию:
Оно смеется, расколотое скользящим килем моего удовольствия,
А я смеюсь в его черные глаза судьбы и смерти.
Земля есть мой пол, небо - крыша.
Все было подготовлено за многие молчаливые эры.
Бог ставил эксперименты с животными формами,
Затем, лишь когда все было готово, был рожден я.
Я был рожден слабым, малым, невежественным,
Беспомощным созданием в мире суровом,
Сквозь свои краткие года со Смертью за спиной путешествующим:
Я вырос более великим, чем Природа, мудрее, чем Бог.
Я сделал реальным то, о чем она и не грезила,
Я завладел ее силами и в свою работу их впряг,
Я формировал ее металлы и сотворил новые,
Одежду и стекло из молока я создам,
Железо сделаю бархатом, воду - несокрушимым камнем,
Как Бог, в его хитростях искусства художника,
Отолью из одной простой протоплазмы разные формы,
В одной Природе - множество жизней,
Все, что воображение может придумать
В неосязаемом разуме, перелью заново
В пластичной Материи конкретно и твердо.
Нет магии, что смогла бы моей магии мастерство превзойти.
Нет чуда, которого я не достигну.
Что несовершенным Бог бросил, я завершу.
Из запутанного разума и души полусделанной
Его грех и ошибку я устраню;
Чего он не придумал, я придумаю:
Он был первым творцом, я - последним.
Я нашел атомы, из которых он построил миры:
Первая ужасная энергия космоса
Уничтожит, призванная, моих врагов род,
Вычеркнет нацию, расу отменит,
Молчание смерти оставит там, где были радость и смех.
Либо разорванное незримое пошлет силу Бога,
Чтобы мой расширить комфорт и мое увеличить богатство,
Мою машину ускорить, которая сейчас правит молниями,
И орудия моих чудес поворачивать.
Я возьму из его рук средства его волшебства
И сотворю с ними чудеса более великие, чем его лучшие.
Я сохранил свою мысль сбалансированную;
Я изучил свое существо, я проэкзаменовал мир,
Я вырос в искусств жизни мастера.
Я приручил дрессировкою дикого зверя быть моим другом;
Он охраняет мой дом, смотрит вверх, ожидая моего повеления.
Я научил свой род повиноваться и слушаться.
Я использовал мистерию космических волн,
Чтобы далеко видеть и далеко слышать:
Я покорил Космос и плотно опутал всю землю.
Скоро я узнаю Разума тайны:
Я играю со знанием и с неведением,
Добродетель и грех - изобретения мои,
Я могу превзойти их или суверенно использовать.
Истины я узнаю мистические, ухвачу оккультные силы.
Я убью всех врагов взглядом иль мыслью,
Я почувствую всех сердец несказанные чувства,
Я увижу, услышу скрытые мысли людей.
И когда на земле я стану хозяином, я небеса завоюю;
Боги будут народом моих слуг и помощников,
Нет такого желания, что неосуществленным умрет:
Всемогущество и всезнание будут моими".
И Савитри выслушала голос и искаженное эхо выслушала,
И, повернув к своему существу силы, сказала:
"Мадонна могущества, Мать трудов и силы,
Ты - моей души часть, что вперед вышла,
Чтобы помочь человечеству и труду Времени.
Ибо ты есть, человек надеется и отваживается;
Ибо ты есть, души людей на небеса могут подняться
И гулять, словно боги, в присутствии Высшего.
Но без мудрости сила ветру подобна,
Она может дышать на высотах, целовать небеса,
Но не может создать она вечного.
Ты дала людям силу, мудрость ты дать не могла.
Однажды вернусь я, несущая свет,
Тогда я дам тебе зеркало Бога;
Ты увидишь себя и мир такими, какими они видятся Богом,
Отраженными в твоей души светлом омуте.
Твоя мудрость станет обширна, как широка твоя сила.
Тогда ненависть больше не сможет жить в сердцах человека,
Страх и слабость покинут жизни людей,
Крик эго замолкнет внутри,
Этот львиный рев, что требует мир как свою пищу,
Все будет могучей, блаженной и счастливой силой".


Поднявшись еще по пути ее духа,
Она вышла на высокий и счастливый простор,
На широкую башню видения, откуда все быть могло зримо
И все одним единственным взглядом ухвачено,
Как когда разделенные далью сцены вырастают в одну
И из оттенков воюющих возникает гармония.
Ветер был тих, и аромат наполнял воздух.
Веселая песня птиц и жужжание пчел,
И все, что обычно, естественно, сладко,
Было, однако, душе и сердцу интимно божественно.
Трепетала близость духа к его источнику,
И глубочайшие вещи, выглядели очевидными, близкими, верными.
Здесь, живой центр того зрелища, мира исполненного,
Сидела Женщина в чистом свете хрустальном:
В ее глазах небеса распахнули свой блеск,
Ее ноги были лучами лунного света, ее лик - ярким солнцем,
Ее улыбка могла склонить разорванное, мертвое сердце
Жить снова и чувствовать руки спокойствия.
Низкой музыкой был ее голос плывущий:
"О Савитри, я - душа твоя тайная.
Я пришла вниз на израненную землю покинутую,
Исцелить ее боль и в отдыхе утешить ей сердце,
И на колени Матери положить ее голову,
Чтобы она могла грезить о Боге и мир2 его знать,
Я пришла нести гармонию высших сфер
В ритм земных грубых тревожимых дней.
Я показывала ей фигуры светлых богов
И несла утешение и силу ее борющейся жизни;
Высокие вещи, что ныне являются лишь словами и формами,
Я ей открывала в теле их силы.
Я - это мир3 , что тихо входит в грудь человека воинственную,
Его действия создают среди царствия Ада
Пристанище, где посланцы Небес могут устроиться;
Я - милосердие с добрыми руками, благословение дающими,
Я - тишина среди шумного топота жизни;
Я - Знание, в свою космическую карту глядящее.
В аномалиях человеческого сердца,
Где Добро и Зло - постельные приятели близкие
И Свет преследуем Тьмой на каждом шагу,
Где его обширное знание есть неведение,
Я есть Сила, что трудится к лучшему
И работает для Бога, и вверх к высотам глядит.
Я делаю даже ошибку и грех ступенями каменными,
А все испытания - путем долгим к Свету.
Из Несознания я строю сознание
И веду через смерть, чтобы бессмертной Жизни достигнуть.
Много есть форм Бога, которыми он растет в человеке;
Мысли и дела человека они штампуют божественностью,
Вверх поднимается статуя из человеческой глины
Или медленно трансмутируется в небесное золото.
Он есть Добро, ради которого сражаются люди и гибнут,
Он есть война Правого с несправедливым Титаном,
Он есть Свобода бессмертная, поднимающаяся из костра погребального,
Он есть Доблесть, охраняющая незыблемо безнадежный проход
Или стоящая одиноко и прямо на баррикаде разрушенной
Или часовым в опасной Ночи, эхом наполненной.
Он - венец мученика, сожженного в пламени,
И смирение святого довольное,
И равнодушная к ранам Времени смелость,
И мощь героя, борющегося с судьбою и смертью.
Он - на великолепном троне воплощенная Мудрость
И спокойная автократия правления мудрого.
Он - высокая и уединенная Мысль
Поодаль, над невежественным множеством:
Он - голос пророка, зрение провидца.
Он - Красота, души страстной нектар,
Он - Истина, которой живет дух.
Он - богатства духовной Обширности,
Излитые из целительных струй на нуждающуюся Жизнь;
Он - Вечность, час от часа подманиваемая,
Он - бесконечность в маленьком пространстве:
Он - бессмертие в руках смерти.
Эти силы я есть, и по моему зову приходят они.
Так ближе к Свету человеческую душу медленно я поднимаю.
Но за свое неведение цепляется человеческий ум,
А человеческое сердце - за свою малость,
За свое право на горе в жизни земной.
Лишь когда Вечность берет за руку Время,
Лишь когда бесконечность венчается на мысли конечного,
Может человек от себя быть свободным и жить с Богом.
Между тем богов приношу я на землю;
Я возвращаю надежду сердцу отчаявшемуся;
Смиренному и великому я даю мир,
Изливаю свою милость на глупых и мудрых.
Я спасу землю, если земля спасенною быть согласится.
Тогда Любовь, наконец, неизраненная, ступит на землю;
Человеческий разум допустит власть верховную Истины
И тело ощутит необъятное нисхождение Бога".
Она сказала, и из невежественного нижнего плана
Крик долетел, деформированное эхо, нагое, дрожащее.
Голос человеческого разума с его пониманием скованным
Нес свою гордую жалобу богоподобной силы,
Ограниченный смертного мыслей пределами,
Связанный цепями земного неведения.
Заточенный в свое тело и мозг
Смертный видеть не может все могущество Бога
Или соединится в своей широкой и глубокой тождественности
С тем, кто стоит внутри наших невежественных сердец неугаданный
И знает все вещи, ибо един он со всем.
Космические поверхности человек только видит.
Затем удивляясь, что от чувства может лежать что-то скрытым,
Он немного копает под собою глубины:
Но скоро бросает, он не может достичь ядра жизни
Или объединиться с пульсирующим сердцем вещей.
Он тело Истины видит нагое,
Хотя часто озадачен ее бесконечными платьями,
Но не может взглянуть на ее душу внутри.
Затем, неистово стремясь к абсолютному знанию,
Он рвет все детали, роет и колет:
Лишь удовлетворения формой берет для использования,
Дух ускользает или под его ножом умирает.
Он видит как пустоту протянувшуюся, пустошь гигантскую
Груды богатств бесконечности.
Конечное он сделал своим полем центральным,
Анализирует ее план, процессами ее управляет,
То, что всем движет, от его взгляда скрыто,
Его сосредоточенные глаза запредельное упускают невидимое.
Он имеет слепца безошибочное касание тонкое
Или неторопливого путника вид дальних сцен;
Души обнаруживающие контакты - не его,
Но все же его интуитивный свет посещает,
И вдохновение идет из Неведомого;
Но лишь рассудок и чувство он надежными чувствует,
Лишь они - его свидетели доверенные.
Так он мешкает, его великолепное усилие тщетно;
Его знание изучает светлую гальку на берегу
Огромного океана его неведения.
Однако грандиозными были акценты этого крика,
Космический пафос трепетал в его тоне:
"Я есть разум великого, невежественного мира Бога,
Поднимающийся к знанию по ступеням, им сделанным,
Я - всераскрывающая Мысль человека.
Я - бог, скованный Материей и чувством,
Животное, заключенное за колючую изгородь,
Зверь, что трудится, пищи прося,
Кузнец, прикованный к его наковальне и кузне.
Но удлинил я веревку, свою расширил я комнату.
Я начертил карту небес, проанализировал звезды,
В колеях Космоса описал я орбиты,
Измерил мили, разделявшие солнца,
И подсчитал их возраст во Времени.
Я копался в недрах земных и добывал
Богатства, охраняемые ее тусклой, коричневой почвой.
Я заклассифицировал перемены ее каменной корки,
И раскрыл даты ее биографии,
Спас страницы всего плана Природы.
Эволюции древо я набросал,
Каждый ствол, ветка, листок на своем собственном месте,
В эмбрионе выследил историю форм,
Генеалогию выстроил всех этих жизней.
Я открыл плазму, клетку и гены,
Нарисовал одноклеточных, человеческих предков,
Скромных первоисточников, из которых он встал;
Я знаю, как был он рожден и как умирает:
Лишь какой цели он служит, пока я не знаю,
Если вообще здесь есть цель, либо предназначение некое,
Либо импульс целеустремленной, богатой, созидательной радости
В земной силы обширных работах.
Я ухватил ее процессы запутанные, ничего не осталось:
Ее огромный механизм - в руках у меня;
Энергиями космоса для своей пользы я овладел.
Я сосредоточился на ее элементах мельчайших,
И ее незримые атомы были раскрыты:
Вся Материя - это книга, которую я изучил;
Лишь немного страниц прочитать мне осталось.
Я увидел пути жизни, разума тропы;
Я изучил повадки муравья и обезьяны,
Узнал поведение мужчины и женщины.
Если есть Бог в творении, его секреты нашел я.
Но пока Причина вещей остается сомнительной,
Их истина бежит в пустоту от преследования;
Когда объяснено уже все, ничего не известно.
Что избрало процесс, Сила зародилась откуда,
Не знаю я и, вероятно, никогда не узнаю.
Мистерия есть этой могучей Природы рождение;
Мистерия есть поток ускользающий разума.
Мистерия есть причуда многообразная жизни.
Что бы ни изучил, возникает Случайность, чтоб опровергнуть;
Что бы я ни построил, Судьбой изменено и захвачено.
Я могу предвидеть действия силы Материи,
Но не судьбы человеческой ход:
Он управляем на тропах, которые не он выбирает,
Он падает с шумом под колеса катящиеся.
Мои величайшие философии аргументированными предположениями являются,
Мистические небеса, что требуют человеческую душу,
Есть шарлатанство воображающего мозга:
Все есть спекуляция иль греза.
В конце концов сам мир сомнительным кажется:
Бесконечно малого шутка дразнит массу и форму,
Из-под маски конечной звенит смех бесконечности.
Вероятно, мир есть ошибка нашего зрения,
Трюк, повторяемый в каждом проблеске чувства,
Нереальный разум бредит душой
В стрессе видения фальшивой реальности,
Или танец Майи скрывает Пустоту нерожденную.
Даже если бы смог я достичь сознания более великого,
Какая в том польза для Мысли, чтоб покорить
Реальность, которая невыразима навеки,
Какая польза охотиться в берлоге Себя бестелесного
Или Непознаваемого делать целью души?
Нет, дай мне трудиться внутри моих смертных границ,
Не живи по ту сторону жизни, не думай за пределами разума;
Наша малость нас спасает от Бесконечности.
В ледяную грандиозность, пустынную и одинокую,
Не зови меня умирать смертью великой и вечной,
Оставленным обнаженным от моей собственной человеческой природы
В холодной обширности безграничности духа.
Каждое создание границами своей природы живет,
И как избежать может кто-то своей судьбы прирожденной?
Я - человек, человеком дай мне остаться,
Пока в Несознание, немым и спящим, я не паду.
Высокое безумие, химера все это,
Думать, что Бог живет спрятанным в глине,
И что жить во Времени может вечная Истина,
И звать к ней, чтобы спасти нашу самость и мир.
Как человек может стать бессмертным, божественным,
Трансмутируя само вещество, из которого создан он?
Об этом могут грезить волшебники-боги, не разумные люди".
Савитри выслушала голос, ответ искаженный выслушала
И, повернув к своему существу света, сказала:
"Мадонна света, Мать мира4 и радости,
Ты - самой меня часть, что вперед вышла,
Поднимать дух на его высоты забытые
И будить душу прикосновениями неба.
Ибо ты есть, душа приближается к Богу;
Ибо ты есть, любовь растет вопреки ненависти,
И знание в яме Ночи неубитым гуляет.
Но не падением небесного золотого дождя
На интеллекта каменистую, твердую почву
Может зацвести на земле Дерево Рая
И Райская Птица сесть на ветвях жизни,
И ветры Рая посетить смертный воздух.
Даже если прольешь ты вниз лучи интуиции,
Ум человека подумает, что это - земли собственный блеск,
Его дух духовным эго будет утоплен
Или его душа будет грезить, в яркой клетке святости запертая,
Куда только светлая тень Бога может прийти.
Его голод к вечному ты должна вскармливать
И наполнять его томящееся сердце небесным огнем,
И нести Бога вниз, в его тело и жизнь.
Однажды вернусь я, Его руки в моих,
И ты увидишь лицо Абсолюта.
Тогда святое супружество будет достигнуто,
Тогда божественная рождена будет семья.
И мир и свет во всех мирах будут".

Конец четвертой песни

Песнь Пятая
Обнаружение души

Дальше она пошла, ища души пещеру мистическую.
Сперва ступила в ночь Бога.
Свет погас, что помогает миру трудящемуся,
Сила, что запинается в нашей жизни и борется;
Этот неспособный разум от мыслей своих отказался,
А борющееся сердце - от своих бесполезных надежд.
Неудачу потерпело всякое Знание и все формы Идеи,
И Мудрость в страхе закрыла свою смиренную голову,
Ощущая Истину слишком великую для мысли и речи,
Бесформенную, невыразимую и вечно прежнюю.
Невинному и святому Неведению
Она поклонялась как тот, кто склоняется перед Богом бесформенным,
Незримого Света не могла она требовать, ни владеть им.
В простой чистоте пустоты
Ее разум перед непостижимым встал на колени.
Все отменено было кроме ее обнаженной себя
И лежащего ниц стремления ее сдавшегося сердца:
Силы не было в ней, ни гордости мощи;
Возвышенный пыл желания угас
Пристыженный, тщеславие отдельной себя,
Надежда на духовное величие исчезла,
Ни спасения она не просила, ни небесной короны:
Смирение сейчас казалось состоянием и то слишком гордым.
Ее самость была ничем, один Бог был всем,
Но все еще она Бога не знала, лишь знала - он есть.
Священная тьма ныне внутри размышляла,
Мир глубокой был тьмой, нагой и великой.
Эта пустота вмещала больше, чем все миры изобилующие,
Эта незаполненность ощущалась больше всего, что родило Время.
Эта тьма знала молча, безмерно Неведомое.
Но все было бесформенно, бесконечно и немо.
Как по затененной сцене гулять может тень,
Маленькое ничто, идущее через Ничто более могучее,
Ночь персоны в неприкрашенном контуре,
Пересекающая бездонную имперсональную Ночь,
Она молча двигалась, пуста, абсолютна.
В бесконечном Времени ее душа широкого достигла конца,
Местом ее духа стала Ширь беспространственная.
Наконец перемена приблизилась, пустота была сломана;
Волны рябили внутри, мир шевелился;
Вновь ее внутренняя самость ее стала пространством.
Там ощущалась близость блаженная к цели;
Небо поцеловать священный холм низко склонилось;
Воздух дрожал с восторгом и страстью.
Роза великолепия на дереве грез,
Лик Рассвета рос из сумерек лунных.
День пришел, жрец жертвоприношения радости,
В богослужащее молчание ее мира1 ;
Он нес смертный блеск, как свое платье,
Следом за собой, как пурпурный шарф, оставлял Небеса, нес,
Как киноварный знак своей касты, красное солнце.
Словно давняя греза запомнившаяся оказалась правильной,
Она узнавала в своем пророческом разуме
Нерушимое сияние этого неба,
Дрожащую сладость этого счастливого воздуха
И скрытую от зрения разума и приближения жизни
Мистическую пещеру в священном холме
И своей тайной души узнала жилище.
Словно в неких Елисейских оккультных глубинах,
В последнем прибежище Истины от оскверняющего касания мысли,
Словно в скального храма одиночестве скрытое,
В убежище Бога от невежественного, богослужащего мира,
Оно, удаленное даже от внутреннего чувства жизни, лежало,
Отступив от желания сердца запутанного.
Чудесные размышляющие сумерки повстречали глаза
И святое безмолвие видели как пространство безгласное.
Внушающая благоговение смутность кутала великие скальные двери,
Высеченные в массивном камне транса Материи.
Две змеи золотые ее косяки обвивали,
Обхватив их своей силой, ужасной и чистой,
Выглядывали глубокими и блестящими глазами мудрости.
Орел накрывал эти двери победными широкими крыльями:
Огни самопотерянной, неподвижной мечты,
Голуби теснились на размышляющих серых карнизах,
Словно изваянные скульптуры белогрудого мира2 .
Через сон порога она прошла внутрь
И нашла себя среди великих фигур богов,
Сознательных в камне и живых без дыхания,
Душу человека наблюдающих с непрестанным вниманием,
Исполнительные фигуры космической самости,
Миры-символы неизменной способности.
Со стен, покрытых многозначительными формами,
Глядели на нее сцены жизни человека и зверя
И высокий смысл жизни богов,
Сила и необходимость этих неисчислимых миров,
Лица существ и протяженности мирового пространства
Сообщали неистощимо и кратко
Иератическое3 послание поднимающихся планов.
В их выражающей бесконечность безмерности,
Они были расширением самости Бога
И вмещали, принимая все беспристрастно,
Его фигуры, его небольшие и могучие акты,
Его страсть, его рождение, жизнь, смерть
И его возвращение к бессмертию.
К постоянному и вечному вел их подъем,
К существованию чистому, что везде одинаково,
К абсолютной силе и к сознанию полному,
К невообразимому блаженству, от форм свободному,
К радости во Времени и к мистерии безвременной
Триединого существа, которое есть все и одно,
И еще не одно, а само по себе обособленно.
Там не было ни шагов дышащих людей, ни звука,
Лишь живая близость души.
Однако все миры и сам Бог были там,
Ибо был каждый символ реальностью
И нес присутствие, которое дало ему жизнь.
Все это она видела, внутренне чувствовала, знала
Не какой-то мыслью ума, а самою собой.
Свет, рожденный не от солнца, не от луны, не от пламени,
Свет, что внутри жил и видел внутри,
Излучающий интимную зримость,
Делал так, что тайна раскрывала больше, чем слово:
Наше чувство и зрение есть ошибкам подверженные взгляд и касание,
Лишь зрение духа полностью верно.
Так она шла в том мистическом месте
Из комнаты в комнату, минуя одну каменную дверь за другой,
Она ощущала себя сделанной единой со всем, что она видела.
Запечатанная идентичность внутри нее пробудилась;
Она знала себя Возлюбленной Высшего;
Эти Богини и Боги были он и она:
Она была Матерью Красоты и Восторга,
Словом в широком созидающем объятии Брахмы,
И Мировым Могуществом на коленях всемогущего Шивы, -
Всех жизней Мать и Господь,
Наблюдающие миры, созданные их двойным взором,
Кришна и Радха, навеки в блаженстве сплетенные,
Обожающая и Обожаемый, самоутеряенные и единые.
На золотом сидении в последних покоях
Сидел Один, чью форму и вид описать невозможно;
Лишь один ощущался мира4 недостижимый источник,
Сила, чьей она была заблудившейся Силой,
Незримая Красота, цель желания мира,
Солнце, чей луч - всякое знание,
Величие, без которого быть жизни не может.
Отсюда все уходило в безмолвную самость,
Все стало нагим, бесформенным, чистым.
Затем за последний отодвинутый камень туннеля
Она вышла туда, где сияло бессмертное солнце.
Там был дом, весь из света и пламени,
И, перейдя стену живого огня без дверей,
Там внезапно она встретила свою тайную душу.

Существо бессмертное в преходящем стояло,
Бессмертие, развлекающееся с вещей мимолетностью,
В чьих широких глазах спокойного счастья,
Которое ни жалость, ни горе не могли отменить,
Бесконечность повернула свой взгляд на конечные формы:
Безмолвной поступи часов наблюдатель,
Вечность поддерживала мгновения действия
И преходящие сцены игры Вечнодлящегося,
В мистерии своей избирающей воли,
Участница Божественной Комедии,
Представитель Духа сознательный,
В нашу человеческую природу делегат Бога,
Товарищ вселенной, Трансцендентального луч,
Она вошла в комнату смертного тела
Играть в мяч с Обстоятельством и со Временем.
Радость в мире - ее основное движение здесь,
Страсть игры ее глаза освещала:
Улыбка на ее устах приветствовала земли блаженство и горе,
Смех был ее ответом на наслаждение и на боль.
Все вещи она видела как маскарад Истины,
Переодетой в костюмы Неведения,
Пересекающей годы к бессмертию;
Все она могла встретить миром5 могучего духа.
Но поскольку она знает труд тяжкий жизни и разума,
Как мать разделяет и чувствует детей своих жизнь,
Она посылает вперед часть себя маленькую,
Существо не больше большого пальца мужчины,
В регион спрятанный сердца,
Чтобы встретить боль и блаженство забыть,
Чтобы разделить страдание и терпеть земли раны
И среди труда звезд трудиться.
Оно в нас смеется и плачет, страдает и бьется,
Ликует в победе, борется ради венца;
Отождествленное с разумом, с телом и с жизнью,
Оно берет на себя их поражение и муку,
Кровоточит под хлыстом Рока и висит на кресте,
Одновременно неранимым, бессмертным собой пребывая,
На человеческой сцене актера поддерживающим.
Сквозь эту часть она шлет нам свою славу и силы,
Толкает на высоты мудрости через пропасть невзгод;
Она нам дает силу нашу задачу ежедневную делать
И сочувствие, что горе других разделяет,
И маленькую силу, что мы имеем, помогать нашей расе,
Нам, что роль вселенной исполнить должны,
Что сама действует в слабой человеческой форме,
И на своих плечах нести борющийся мир.
Это в нас, в божество искаженное, малое,
В эту человеческую часть божества,
Она величие Души во Времени садит,
Чтобы поднимать от света к свету, от силы к силе,
Пока на небесный пик тот не встанет, царь
В слабом теле, в его сердце - непобедимая мощь,
Он поднимается запинаясь, поддержанный незримой рукой.
Дух, в смертной форме трудящийся.
Здесь, в этих палатах огня и света, они повстречались;
Они друг на друга смотрели, знали себя,
Тайное божество и его часть человеческая,
Спокойное бессмертие и душа борющаяся.
Затем, с трансформации магической скоростью,
Они хлынули друг в друга и стали едины.

Снова она была человеком на этой земле,
В бормочущей ночи, среди леса в дожде,
В грубой хижине, где она в трансе сидела:
Тот тонкий мир отступил глубоко внутрь
За солнечную вуаль внутреннего зрения.
Но полураскрытые бутоны лотоса ее сердца сейчас
Расцвели и стояли, открытые земному лучу;
В этом образе сияла ее тайная душа обнаруженная.
Там не было стены, разделяющей душу и разум,
Ни мистической изгороди, охраняющей от требований жизни.
Ее существо сидело в своем глубоком лотосе-доме,
Словно на концентрации мраморном троне,
Зовя могучую Мать миров
Этот земной дом ее жильем сделать.
Как во вспышке из небесного света
Первозданной Силы образ живой,
Лик, форма спустилась к ней в ее сердце
И сделала из него свою чистую обитель и храм.
Но когда эти ноги коснулись цветения трепетного,
Могучее движение внутреннее пространство качнуло,
Словно мир был потрясен и нашел свою душу:
Из Несознания Ночи без души и без разума
Ото сна освобожденная Змея поднялась пламенеющая,
Извиваясь кольцами, и встала прямо,
Взбираясь могуче, вызывая на своем пути шторм,
Она коснулась центров Савитри своим пылающим ртом;
Словно огненный поцелуй их сон разрушил,
Они расцвели и засмеялись, перегруженные блаженством и светом.
Затем в пространство Вечного в короне влилась.
В цветке головы и в цветке основы Материи,
В каждом оплоте божественном и природном узле
Она мистический поток неразрывным держала, который соединяет
Недоступные взору вершины и глубины незримые,
Ряд крепостей, что непрочной обороне дают
Охранять нас от огромного мира,
Наши линии самовыражения в его Шири.
Первозданной Силы образ сидел,
Несущей могучей Матери форму и лик.
Носительница оружия и знака,
Чью оккультную мощь и магию имитировать невозможно,
Многообразная, однако единая, сидела она, хранительница силы:
Спасительным жестом она протягивала поднятую руку,
И, символ некой прирожденной космической силы,
Священный зверь лежал, у ее ног распростертый,
Живой силы безмолвная, пламяглазая масса.
Все претерпело высокую перемену небесную:
Разрушая слепую, немую стену Несознания черного,
Круги стирая Неведения,
Силы и божества форт пылавший взорвали;
Каждая часть существа, трепеща в восторге,
Лежала, залитая приливами счастья,
И видела ее руку в каждой детали,
И ощущала ее касание в каждом члене и клетке.
В стране лотоса головы,
Которую своим занятым пространством сделал мыслящий разум,
В замке лотоса между бровей,
Откуда он пускал свои стрелы воли и видения,
В проходе лотоса горла,
Где речь должна подниматься, где выражающий разум
И импульс сердца бежит к слову и факту,
Начался довольный подъем, работа началась новая.
Мысли бессмертия вытеснили наш кругозор ограниченный,
Мысли бессмертия - тусклую земную идею и чувство;
Все вещи сейчас несли более глубокий, более небесный смысл.
Довольная чистая гармония начертила их контур истины,
Изменила баланс и мерку мира.
Каждая форма показала свое предназначение оккультное, раскрыла
Замысел Бога в ней, для которого она была сделана,
И яркое великолепие его артистической мысли.
Канал могучей Матери выбора,
Воля бессмертия взяла под свой спокойный контроль
Наше слепое или заблуждающееся управление жизнью;
Распущенная республика нужд и желаний когда-то,
Затем покорившаяся неуверенному суверену-уму,
Жизнь сейчас повиновалась правлению более божественному,
И каждый акт стал актом Бога.
В царстве лотоса сердца
Любовь, гименейский гимн воспевая свой чистый,
Жизнь и тело зеркалами своей радости сделала,
И отдавали себя все эмоции Богу.
В лотоса пупка широкой императорской области
Его гордые амбиции и вожделения господствующие
Были смирены в инструменты великого правления спокойного,
Чтобы работу Бога на земной почве делать.
В узкого нижнего центра мелких частях
Его детская игра карликовых ежедневных желаний
Сменилась сладкой и бурной игрой,
Шалостью маленьких богов с жизнью во Времени.
В глубокое место, где Змея когда-то спала,
Пришло схватывание сил гигантских Материи
Для обширного использования в пространстве маленьком жизни;
Крепкая почва была сделана для спускающегося могущества Неба.
За всем этим царила ее бессмертная душа суверенная:
Отбросив покров свой Неведения,
Присоединенная к богам, существам и силам космическим,
Она гармонию своего человеческого состояния строила;
Сдавшись в руки великой Матери Мира,
Повиновалась лишь ей, лишь ее повелению верховному
В загадке мира6 Несознания.
Тайная душа, позади все поддерживающая,
Есть господин и свидетель нашей жизни невежественной
Среди Персоны облика и роли Природы.
Но широко распахиваются некогда скрытые двери,
Завуалированный царь на передний план Природы выходит;
Свет спускается вниз в Неведение,
Его тяжелый болезненный узел хватку свою разжимает:
Подчиненным инструментом становится разум,
Жизнь - оттенком и фигурой души.
Все счастливо растет к блаженству и к знанию.
Божественное Могущество занимает затем место Природы
И побуждает движения нашего тела и разума;
Владелец наших страстных грез и надежд,
Возлюбленный деспот наших мыслей и актов,
Она вливает в нас со своей несвязанной силой,
В смертные члены, восторг и силу Бессмертия.
Внутренний закон красоты нашу жизнь формирует;
Наши слова становятся речью естественной Истины,
Каждая мысль - рябью на море Света.
Затем добродетель и грех покидают списки космические;
Они больше не борются в наших освобожденных сердцах:
Наши действия созвучны с простым добром Бога естественным
Или служат высшей Правильности правилу.
Все неприглядные настроения, ложность и зло
Свои места в беспорядке бросают
И прячут свой стыд в подсознания сумерки.
Затем крик победы ум поднимает:
"О душа, моя душа, мы создали Небо,
Здесь, внутри, мы нашли царство Бога,
Его крепость построена в шумном мире невежественном.
Наша жизнь закрепилась меж двумя реками Света,
Мы превратили пространство в пучину покоя
И Капитолием блаженства сделали тело.
Что еще, что еще, если еще что-то быть должно сделано?"
В медленном процессе эволюционизирующего духа,
В кратком расстоянии между рождением и смертью
Первого совершенства, наконец, достигнута стадия;
Из леса и камня, веществ нашей природы,
Храм построен, где могут жить высокие боги.
Даже если борющийся мир оставлен снаружи,
Совершенство одного человека может спасти еще мир.
Здесь завоевана к небесам новая близость,
Первая помолвка Земли и Небес,
Глубокое согласие между Правдой и Жизнью:
Лагерь Бога установлен в человеческом времени.

Конец пятой песни

Песнь Шестая
Нирвана и обнаружение Всеотрицающего Абсолюта

Медленное тихое солнце смотрело вниз со спокойного неба.
Разбитый наголову угрюмый арьергард отступления,
Последний дождь журча бежал по лесам
Или стихал, шипящий шелест средь листьев,
И великое голубое очарование неба
Своей улыбки возвращало глубокий восторг.
Его спелое великолепие, не потревоженное ударами пылкого шторма,
Нашло покои для роскоши теплых и мягких дней,
Ночи золотое сокровище осенних лун
Плыло кораблем по ряби пламеневшего воздуха.
И жизнь Савитри была довольна и наполнена счастьем, как жизнь земли;
Она нашла себя, цель своего существа она знала.
Хотя ее царство чудесной перемены внутри
Оставалось невысказанным в ее тайной груди,
Все, что жило вокруг, его магическое очарование чувствовало:
Шелестящие голоса деревьев ветрам о нем сообщали,
Цветы говорили в пылких оттенках о неведомой радости,
Пение птиц стало гимном,
Звери забыли борьбу и жили в покое.
Поглощенные в широкое общение с Незримым
Кроткие аскеты лесов получили
Возвеличивание их одинокого размышления внезапное.
Это светлое совершенство ее состояния внутреннего
Переливалось через край в ее внешнюю сцену,
Делало прекрасными естественные, обыденные, скучные вещи
И действия - чудесными, и время - божественным.
Даже мельчайшая и самая грязная работа стала
Довольством и сладостью, великолепным таинством,
Подношением, предложенным самости великого мира
Или службой Одному в каждом и всем.
Все наводнял свет из света ее существа;
Танец ударов ее сердца сообщал блаженство:
Счастье других росло, разделенное с нею, ее прикасанием,
И находило какое-то утешение горе, когда она была близко.
Над возлюбленной головой Сатьявана
Она не видела ныне темной, летальной орбиты Судьбы;
Золотое кольцо вокруг солнца мистического
Раскрывало ее новорожденному предсказующему зрению
Суверенной жизни циклический круг.
В ее видениях и глубоко вырезанных грезах правдивых,
В кратких, зыбучих песках тяжелой завесы грядущего,
Он не лежал по декрету печальному
Жертвой в мрачной пещере смерти
И ни уносило его в блаженные регионы далеко от нее,
Сладость теплого восторга земли позабывшего,
Забывшего страстное единство любовных объятий,
Освобожденного в самопоглощенном блаженстве бессмертия.
С ней все время он был, живая душа,
Что встречала ее глаза близкими глазами влюбленными,
Живое тело, близко к радости ее тела.
Но уже не в этих великих диких лесах
В родстве с днями птицы и зверя
На уровне коричневой груди земли неприкрашенной,
А среди мыслящих, высоко возведенных жизней людей,
В задрапированных палатах, на кристальных полах,
В укрепленных башнях или охраняемых приятных прогулках,
На расстоянии еще более близком, чем ее мысли,
Тело близко к телу, душа близко к душе,
Двигаясь словно общим дыханием и волей,
Они были связаны в едином вращении их дней
Вместе любви атмосферой невидимой,
Неразлучные, как небо с землею.
Так, какое-то время она шла по Тропе Золотой;
Это было солнце перед Ночью бездонной.
Однажды, когда она сидела в глубоком счастливом раздумье,
Еще дрожа от крепких объятий возлюбленного,
И делала свою радость мостом между землею и небом,
Под ее сердцем зазияла внезапно пучина.
Широкий и безымянный страх толкнул ее нервы,
Как дикий зверь тащит свою полуубитую жертву;
Казалось, у него нет берлоги, из которой он прыгнул:
Он был не ее, его причина незримая скрыта.
Затем, нахлынув, пришел его обширный и ужасный Источник.
Бесформенный Страх с бесформенными бесконечными крыльями,
Наполнявший вселенную своим опасным дыханием,
Тьма более густая, чем принести может Ночь,
Окутала небо и овладела землею.
Катящейся волной немой смерти пришел он,
Огибая кругом далекие края трясущегося шара земного,
Стирая небо своим шагом огромным,
Он желал вычеркнуть задушенный и замученный воздух
И кончить сказку радости жизни.
Он, казалось, само ее существо запрещает,
Отменяя все, чем ее природа жила,
Он старался стереть ее тело и душу,
Какого-то полувидимого Незримого хватка,
Океан суверенной мощи и ужаса,
Персона и черная бесконечность.
Он, казалось, кричал ей без слов и без мысли
Послание своей черной вечности
И своих безмолвий значение жуткое:
Из какой-то угрюмой, чудовищной шири восставший,
Из пучинной глубины горя и страха,
Выдуманный какой-то слепой невзирающей самостью,
Сознание существа без его радости,
Лишенное мысли, не способное к блаженству,
Что жизнь ощущало пустой и не находило нигде душу,
Голос, обращенный к немой муке сердца,
Сообщал полностью смысл несказанных слов;
В своих собственных глубинах она мысль непроизнесенную слышала,
Что делала нереальным мир и весь смысл жизни:
"Кто ты, что требуешь венца рождения отдельного,
Иллюзии твоей души реальности,
И персонального божества на земном шаре невежественном
В несовершенного человека теле животном?
Не надейся быть в мире боли счастливой,
Не мечтай, слушая несказанное Слово
И ослепленная невыразимым Лучом,
Превзойдя безмолвного Суперсознания царство,
Дать Непостижимому тело
Или для санкции восторгу твоего сердца
Обременить блаженством безмолвного молчаливого Всевышнего,
Оскверняя его нагую святость бесформенную,
Или в свою палату звать Божество
И сидеть с Богом, человеческую радость вкушая.
Я создал все, все я пожираю;
Я есть Смерть и жизни темная, ужасная Мать,
Я - Кали, нагая и черная, в мире,
Я - Майя, и вселенная есть мой обман.
Я человеческое счастье своим опустошаю дыханием
И убиваю волю жить, радость быть,
Чтобы все могло пройти назад, в небытие,
И лишь один остаюсь, абсолютный и вечный.
Ибо лишь пустой Вечный может быть истинен,
Все остальное - это вспышка и тень в стекле светлом Разума,
Разум - пустое зеркало, в котором Неведение видит
Великолепную фигуру своей собственной фальшивой самости
И как великолепный и прочный мир видит грезы.
О душа, изобретатель мыслей и надежд человека,
Ты сама - изобретение потока мгновений,
Центр иллюзии или тонкая точка вершины,
Себя узнай, наконец, и существование тщетное кончи".
Тень отрицающего Абсолюта,
Нетерпимая Тьма путешествовала, вздымаясь, проходя мимо,
И слабел в ней тот грозный Голос.
Позади он оставил ее внутренний мир пустыней лежащей,
Бесплодная тишина на ее сердце нависла,
Ее царства восторга там не было больше;
Лишь ее душа оставалась, опустевшая сцена,
Вечной Воли ожидая неведомой.
Затем с высот более великий Голос пришел вниз,
Слово, что коснулось сердца и нашло душу,
Голос Света после голоса Ночи:
Крик Пучины вызвал Неба ответ,
Мощь шторма, преследуемая могуществом Солнца:
"О Душа, не обнажай своего царства врагу,
Согласись свою царскую привилегию блаженства спрятать,
Пусть Судьба и Время свои пути обнаружат
И в твои ворота громовым стуком ударят.
Спрячь, пока можешь, свое сокровище отдельной себя
За твоих глубин светлым валом,
Пока более обширной империи она частью не станет.
Однако не для себя одной Сам завоеван:
Не довольствуйся одним завоеванным царством;
Приключение - сделать все целым миром твоим,
Прорваться в более великие царства поверни свою силу.
Не бойся быть ничем, ибо ты можешь быть всем;
Согласись на пустоту Всевышнего,
Ибо все в тебе может достичь своего абсолюта.
Маленьким человеком на земле быть согласись,
Препятствующим божественности твоей новорожденной,
Ибо человек свою высшую самость найти может в Боге.
Если для себя одного ты пришел,
Бессмертный дух, в мир смертного,
Найти свое светлое царство во тьме Бога,
Одну сияющую звезду, в Несознания царстве,
Одну дверь в Неведении, открытую свету,
Какая вообще нужда была тебе приходить?
Ты пришел вниз, в борющийся мир,
Помочь страдающей и слепой смертной расе
Открыть к Свету глаза, что не могли видеть,
Блаженство вниз принести в сердце горя,
Сделать твою жизнь мостом меж землею и небом;
Если ты трудящуюся тяжко вселенную хочешь спасти,
Широкое, вселенское страдание чувствуй как свое собственное:
Ты должен терпеть горе, что требуешь ты исцелить;
Несущий день должен в самой темной ночи идти.
Тот, кто, хочет спасти мир, должен разделить его боль.
Если он горя не знает, как найдет он от горя лекарство?
Если высоко он гуляет над головой смертности,
Как смертный достигнет той слишком высокой дороги?
Если они видят одного из своих, взобравшегося на небесные пики,
Тогда изучить тот подъем титанический люди могут надеяться.
Бог должен быть рожден на земле и быть как человек,
Чтобы человек как Бог вырасти мог.
Тот, кто хочет спасти мир, должен быть един с этим миром,
Всех страдающих существ держать в своего сердца пространстве
И терпеть горе и радость всего, что живет.
Его душа должна быть шире вселенной
И вселенную чувствовать как самое свое вещество,
Отвергая персональность мгновения,
Знать себя старше, чем рождение Времени,
Творение - в сознании своем эпизодом,
Арктур и Белфегор - крупинками пламени,
Кружащимися в уголке ее безграничной самости,
Разрушение мира - штормом преходящим и маленьким
В спокойной бесконечности, которой он стал.
Если ты хочешь немного ослабить обширную цепь,
Назад отступи из мира, что создан Идеей,
От селекции твоим умом Бесконечного,
От глянца, что твои чувства наводят на Бесконечного Малого танце,
Тогда ты узнаешь, как великое рабство пришло.
Всякую мысль из себя прогони и будь пустотой Бога.
Тогда ты откроешь Непостижимого
И осознание Суперсознательного на твоей вершине вырастет;
Вид Бесконечности твой взгляд пронзит;
Ты посмотришь в глаза Неизвестному,
Найдешь скрытую Правду в вещах, что фальшивыми и недействительными кажутся,
Позади вещей узнаешь Мистерии обратную сторону.
Ты станешь единой с обнаженной реальностью Бога,
И с тем чудесным миром, которым он стал,
И с более божественным чудом, что еще только будет,
Когда Природа, которая сейчас - несознательный Бог,
Полупрозрачная, в свет Вечного вырастет,
Ее зрение станет его, ее прогулки - его шагами могущества,
И жизнь духовной наполнится радостью,
И Материя станет невестой желанною Духа.
Согласись быть никем и ничем, Времени труд раствори,
Отбрось свой разум, отшагни из формы и имени.
Аннулируй себя, ибо лишь Бог может быть".

Так говорил могучий Голос вздымающийся,
И Савитри слушала; она склонила голову и размышляла,
Погрузив глубокое внимание в себя,
В уединении своей души в Ночи безмолвной.
Поодаль, став назад, спокойная и обособленная,
Свидетельница драмы себя,
Изучающая свою собственную внутреннюю сцену,
Она наблюдала страсть и труд жизни
И слышала в переполненных проходах ума
Непрекращавшийся топот и бег своих мыслей.
Всему она подняться позволила, что суету выбирало;
Ничего не зовя, не принуждая, не запрещая,
Все она оставила сформированному во Времени процессу
И свободной инициативе воли Природы.
Так, следуя комплексной человеческой роли,
Она слышала голос суфлера за сценами,
Постигала либретто первозданного место
И тему органа композитора-Силы.
Она заметила все, что из глубин человека вставало,
Животные инстинкты, среди деревьев жизни крадущиеся,
Импульсы, что шепчут сердцу,
И громовую погоню страсти, по нервам несущуюся;
Она видела Силы, что из Пучины таращились,
И бессловесный Свет, что освобождает душу.
Но, в основном, ее взгляд преследовал рождение мысли.
Освобожденная от зрения поверхностного разума,
Она не останавливалась наблюдать их случай легальный,
Выход форм из учреждения мозга,
Его фабрику мысли-звуков и слов беззвучных
И голосов, складированных внутри, людьми неуслышанных,
Его монетный двор, казну блестящих монет.
Это были лишь фишки в игре символической разума,
Граммофонные диски, репродукции фильмы,
Список символов, шифр и код.
В нашем невидимом тонком теле рождается мысль,
Или в него она входит из поля космического.
Часто из ее души выходила обнаженная мысль,
Светясь устами мистическими и глазами чудесными;
Или из ее сердца появлялся некий лик пламенеющий
И смотрел в поисках жизни и любви и страстной правды,
Устремлялся к небу или обнимал мир,
Или вел фантазию, словно месяц плывущий,
Сквозь туманное небо обычных человеческих дней,
Среди сомнительных несомненностей земного знания,
Небесной красоте веры придавал форму,
Словно над цветочными оттисками в грязной комнате
Смеялась в золотой вазе роза живая.
Волшебник сидел в глубине ее сердца,
Принуждал шагать вперед, смотреть вверх,
Пока чудо не впрыгнет в грудь освещенную
И жизнь с преображающей надеждой не станет чудесной.
Видящая воля размышляла между бровями;
Мысли, светлые Ангелы, стояли за мозгом
В блестящей броне, сложив руки в молитве,
И лили лучи неба в форму земную.
Из ее груди пылали фантазии,
Красота неземная, касания исключительной радости,
Планы чуда, грезы восторга:
Вокруг лотоса пупка близко толпясь,
Ее обширные ощущения миров изобилующих
Струили свои немые движения Идеи несформированной;
Наводняя маленький цветок горла чувствительный,
Они несли свои непроизносимые резонансы безмолвные,
Чтобы зажечь фигуры речи небесной.
Ниже желания формировали свою бессловесною жажду,
И физической сладости страсть и экстаз
Переводили в акценты крика
Свое восприятие объектов, свое объятие душ.
Мысли тела ее поднимались из ее сознательных членов
И несли свои стремления к его короне мистической,
Где Природы журчания встречает Несказанное.
Но смертному, заточенному во внешнем уме,
Все должны предъявлять свои паспорта у его двери;
Они, должны надевать официальные шапки и маски
Или проходить как изделия мозга,
Незнающего их тайной истины и источника скрытого.
Лишь внутреннему разуму говорят они прямо,
Обретают тело и голос,
Их прохождение зримо, их сообщение понятно и слышно,
Их место рождения и натальный знак найдены,
Стоя исповедываются бессмертия зрению,
Нашей природы посланцы - душе-свидетелю.
Непроницаемые, скрытые от смертного чувства,
Дома духа комнаты внутренние
Раскрыли ей своих гостей и события;
Глаза смотрели сквозь щели в незримой стене,
И через тайну незримых дверей
Туда, в маленькую переднюю комнату ума, приходили
Мысли, что наш ограниченный человеческий диапазон расширяли,
Поднимали Идеала полупогасший или спускающийся факел
Или вглядывались через конечное на бесконечное.
На невидимое зрение открылось
И воспринимались формы, которые смертные не видят глаза,
Звуки, что смертное ухо слышать не может,
Неосязаемых касаний блаженная сладость;
Объекты, что для нас - пустой воздух,
Были там веществом ежедневного опыта
И обычной пищей для мысли и чувства.
Существа тонких царств появлялись,
Сцены, скрытые от нашего чувства земного;
Она видела жизнь континентов далеких
И не заглушенные расстоянием голоса;
Она ощущала движения, пересекающие умы неизвестные;
Перед ее глазами проходили события прошлого.
Мысли великого мира стали частью ее собственных мыслей,
Немые вовеки никем не разделенные чувства,
Идеи, что никогда не находили своего выражения.
Бессвязные намеки подсознания смутного
Открывали нагое значение, искривленное, глубокое, странное,
Их нечленораздельной речи секрета причудливого,
Их связь с лежащей в основе реальностью.
Невидимое становилось зримо и слышно:
Из суперсознательного поля вниз прыгали мысли,
Как орлы, устремляющиеся с невидимых пиков,
Мысли проблескивали из укрытых сублиминальных глубин,
Как золотые рыбы из скрытого моря.
Этот мир - неразрывная тотальность обширная,
Глубокая солидарность объединяет его противоположные силы;
Вершины Бога глядят назад на немую Пучину.
Так, человек, эволюционизирующий к божественным высям,
Еще беседует с животным и с Джинном;
Человеческое божество со звездочета глазами
С первобытным зверем еще живет в одном доме.
Высокое встречается с низким, все единый есть план.
Так она много рождений мысли заметила,
Если родиться может то, что является вечным;
Ибо Вечного силы подобны ему,
Безвременные в Безвременном, во Времени постоянно рождаемые.
Она также видела, что все во внешнем уме
Сделано, не рождено, непрочный продукт
Создан земной силой на фабрике тела.
Этот разум есть маленькая динамо машина,
Производящая непрерывно, пока не износится,
Из сырого материала, взятого из внешнего мира,
Образцы, набросанные художником Богом.
Часто наши мысли - это законченные космические изделия,
Впущенные безмолвными воротами офиса
И через подсознания галереи прошедшие,
Затем выпущенные на рынок Времен, как лично сделанные.
Ибо ныне они несут живой личности штамп;
Трюк, особый оттенок утверждает их его собственностью.
Все есть хитрость Природы, и эта - тоже ее.
Нам задания даны, мы - лишь инструменты;
Ничего из того, что мы создаем, не принадлежит нам:
Сила, что действует в нас - не наша.
Гениальность тоже получена из высокого источника некоего,
Скрытого в тайне небесной,
Работа, что дает ему бессмертное имя.
Слово, форма, очарование, слава и грация -
Это искры, посланные из огромного Пламени;
Образцы из лаборатории Бога,
От которого патент на земле он имеет,
Приходят к нему, обернутые в золотые покровы;
Он прислушивается в ожидании стука почтальона от Вдохновения
И принимает посылку бесценного дара,
Немного испорченную получателем разумом
Или с мануфактурой его мозга смешанную;
Чем менее изуродованную, тем более божественную.
Хотя его эго мир для своего использования требует,
Человек есть для космической работы динамо;
Природа в нем главным образом трудится, Бог высоко отдыхает:
Лишь его души восприятие есть его собственность.
Эта независимая, некогда сила верховная,
Саморожденная до того, как была вселенная сделана,
Принимая космос, раба Природы принимает обязанность,
Пока не станет он ее человеком свободным или рабом Бога.
Такова наружность в нашем смертном фасаде;
Наша более великая истина существа лежит позади:
Наше сознание космическим и необъятным является,
Но лишь когда мы пробиваемся через стену Материи,
В духовной обширности мы можем стоять,
Где мы можем жить господами нашего мира,
Где разум - лишь средство, а тело - лишь инструмент.
Ибо над рождением тела и мысли
Истина нашего духа живет в обнаженной душе
И с той высоты мир обозревает, несвязанная.
Из разума, чтобы от его закона спастись, встала Савитри,
Чтобы тот мог спать в некой глубокой тени себя
Или в молчании Незримого стихнуть.
Высоко она поднялась и стояла, от Природы свободная,
И видела жизнь творения с далеких высот,
Оттуда на все она возложила свою суверенную волю
Все посвятить покою Бога безвременному:
Затем все стало спокойным в пространстве ее существа,
Лишь иногда мелкие мысли поднимались и падали,
Как на тихом море спокойные волны,
Или бежали, как рябь по уединенному омуту,
Когда камень случайный нарушает его грезящий отдых.
Но фабрика разума прекратила работу,
Там не было звука пульса динамо,
Туда не проходил зов с полей жизни безмолвных.
Затем даже эти движения не поднимались в ней больше;
Ее разум сейчас как пустая просторная комната выглядел
Или как беззвучный, мирный ландшафт.
Это люди зовут тишиной и зовут миром.
Но в ее более глубоком зрении там все пока оставалось,
Пузырясь хаосом под крышкою;
Чувства и мысли призывали к слову и действию,
Но не находили отклика в замолкшем мозгу:
Все было подавлено, но ничего покамест не вычеркнуто;
Каждый момент могучий взрыв приходил.
Затем стихло и это; тело камнем казалось.
Все ныне стало пустотой, широкой и мощной,
Но все еще исключенной из молчания вечности;
Ибо до сих пор был далек покой Абсолюта
И океан тишины Бесконечности.
Даже сейчас какие-то мысли могли пересечь ее одиночество:
Не из глубин и не изнутри они нарастали,
Брошенные вверх из бесформенности найти форму,
Они не говорили о нужде тела, жизни зов не озвучивали.
Они казались нерожденными, не созданными в человеческом Времени,
Дети космической Природы из далекого мира,
Формы Идеи в броне полной слов
Спешили, как в чужих краях путешественники.
Из какого-то далекого пространства они, казалось, приходят,
Словно несомые на крыльях широких, подобных белым, большим парусам,
Они входили с легкостью, внутреннего уха достигнув,
Будто пользовались естественным, привилегированным правом
В высоких царских воротах души.
Их путь пока что лежал глубоко скрытый в свете.
Затем, глядя, чтобы узнать, откуда приходят незваные гости,
Она смотрела на необъятность духовную,
Пронизывающую и окружающую мировое пространство,
Как эфир - наш ясный осязаемый воздух,
И на мысль, в ней плывущую спокойно под парусом.
Как корабль гладко скользит, приближаясь к своему порту,
Не зная об эмбарго и о блокаде,
Уверенный в праве на вход, в печати визы,
Она в безмолвствующий город мозга вплывала
К своей привычной, ожидаемой пристани,
Но встречала препятствующую волю, дуновение Силы
И тонула, пропав в необъятности.
После долгой, незаполненной паузы появлялась другая,
И одна за другой они внезапно всплывали,
Нежданные визитеры ума, из Незримого,
Как далекие паруса на море пустынном.
Но вскоре ослабла эта коммерция, никто не достигал берега разума.
Затем все стало тихо, ничто не двигалось больше:
Неподвижный, самоувлеченный, безвременный, уединенный,
Безмолвный дух пронизывал Пространство безмолвное.

В той абсолютной тиши, нагой и грозной,
Всеотрицающая Пустота промелькнула Верховная,
Что требовала своего мистического Ничто суверенного права
Вычеркнуть Природу и отменить душу.
Даже нагое ощущение себя стало бледным и тонким:
Имперсональное, без особенностей, признаков, форм,
Незаполненное чистое сознание разум сменило.
Ее дух казался субстанцией имени,
Мир - нарисованным символом, надетым на самость,
Греза образов, греза звуков
Подобие вселенной выстраивала
Или сообщала духу видимость мира1 .
Это было самовидением; в том нетерпимом молчании
Ни представление, ни понятие не могли принять форму,
Там не было чувства, чтобы вставить в каркас фигуру вещей,
Там было тонкое самозрение, но не мысль, что вставала бы.
Эмоции глубоко внизу спали в сердце безмолвном
Или лежали, похороненные на мирном кладбище:
Все чувства казались неподвижными, тихими или умершими,
Словно сердца струны протертые больше служить не могли,
Словно радость и горе никогда больше подняться не смогут.
Сердце продолжало стучать с бессознательным ритмом,
Но не шло из него ни ответа, ни крика.
Тщетны провокации были событий;
Ничего внутри не отвечало касанию внешнему,
Не возбуждался ни один нерв, реакции не было.
Но еще ее тело двигалось, говорило и видело;
Оно понимало без помощи мысли,
Оно говорило то, что было нужно сказать,
Оно делало то, что быть должно было сделано.
За действием не было личности,
Не было разума, что выбирал или пропускал подходящее слово:
Все работало, как безошибочная машина способная.
Словно продолжая старые обороты привычные,
И принуждаемое старой неисчерпавшейся силой,
Устройство выполняло работу, для которой оно было создано:
Ее сознание смотрело и не принимало участия;
Все поддерживало, ни в чем не участвовало.
Там не было могучей инициирующей воли;
Бессвязность, пустоту пересекая стабильную,
Скользила в порядок связного случая.
Чистое восприятие было единственной силой,
Что стояла позади ее действий и зрения.
Если бы ушло и оно, все объекты стали б инстинктами,
Ее личная вселенная существовать перестала бы,
Дом, который она построила из кирпичей мысли и чувства
В начале после рождения Пространства.
Это зрение было идентично со зрелищем;
Оно знало без знания все, что быть могло знаемо,
Оно на мир проходящий беспристрастно смотрело,
Но в том же безразличном не волнующемся взгляде
Видело также его нереальность бездонную.
Фигуры космической игры оно наблюдало,
Но мысль и внутренняя жизнь в формах, казалось, умерли,
Отмененные ее собственным разрушением мысли:
Пустая физическая скорлупа существовала еще.
Все казалось самого себя тенью блестящей,
Сцен и образов космическим фильмом:
Длящаяся масса и очертание холмов
Были узором, в уме молчащем набросанным,
И хранили дрожащую фальшивую твердость
Постоянными ударами зрения призрачного.
Лес, с его изумрудным обилием,
Одел своим видом оттенков неясное пустое Пространство,
Краски живописи пустоту скрывали поверхностную,
Что мерцала на краю растворения;
Небеса голубые, иллюзия глаз,
Накрывали разума иллюзию мира.
Люди, что под нереальным небом гуляли,
Подвижными марионетками из картона казались,
Толкаемыми по земле руками незримыми,
Или движущимися картинками в фильме Фантазии:
Души внутри не было, ни силы жизни.
Вибрации мозга, что предстают словно мысль,
Нервов быстрый ответ на стук всех контактов,
Трепетания сердца, ощущаемые как любовь, как радость и горе,
Были судорогой тела, их мнимой самостью,
Которую тело выковало из газа и атомов,
Производства Майи ложь сфабрикованная,
Его жизнь - сон, Пустотой спящей видимый.
Животные одинокие или стада на полянах
Бежали, как мимолетные видения красоты и грации,
Выдуманные неким всесозидающим Глазом.
Но что-то там было, за блекнущей сценой;
Куда бы не повернула она, на что бы она не взглянула,
То постигалось, но притом было от разума и от зрения скрыто.
Единственно реальное Одно закрывало себя от Пространства
И стояло в стороне от идеи о Времени.
Его истина избегала оттенка, линии, формы.
Все остальное становилось несубстанциональным, самоаннулированным,
Лишь То казалось всегда длящимся, истинным,
Но при этом нигде не жило, оно было вовне времени.
Лишь оно могло оправдать зрения труд,
Но зрение не могло для него подобрать форму;
Оно лишь могло утолить неудовлетворенное ухо,
Но слух внимал тщетно звук ускользающий;
Оно не отвечало чувству, не звало к Разуму.
Оно встречало ее как неуловимый, неслышимый Голос,
Что говорит из Непостижимого вечно.
Оно встречало ее как вездесущая точка,
Свободная от измерений, нефиксированная, невидимая,
Одно единство его удара умноженного,
Подчеркивающего его вечность единственную.
Оно встречало ее как некоего обширного Ничто необъятность,
Бесконечное Нет всему, что, кажется, есть,
Бесконечное Да тому, что непредставимо вовеки,
Всему, что невообразимо, немыслимо,
Вечное зеро или подсчету не поддающееся Нечто,
Бесконечность без пространства и места.
Вечность и бесконечность, в то же время, казались только словами
Применяемыми тщетно некомпетентностью разума
К его единственной громадной реальности.
Мир - лишь искорка-вспышка из его света,
Все мгновения из его Безвременья сверкают,
Все объекты - Бестелесного отблески,
Что исчезают из Разума, когда зримо То.
Оно, словно щит, перед своим ликом держало
Сознание, что без зрителя видело,
Истину, где нет ни знания, ни познающего, ни познаваемого,
Любовь, собственным восторгом своим очарованную,
В которой Любимого нет, нет Возлюбленной,
Вносящих свои персональные страсти в Обширность,
Всемогущая Сила в покое,
Блаженство, которого никто никогда вкусить не может надеяться.
Оно вычеркивало обман убедительный самости;
Правда в ничто была его могучим ключом.
Если бы все существование могло отказаться бы быть
И найти убежище в руках Небытия Бытие,
А Небытие могло бы вычеркнуть его зашифрованный круг,
Тогда некий проблеск той Реальности мог показаться бы.
К ней пришло освобождение бесформенное.
Некогда погребенная заживо в мозге и в плоти,
Она восстала из тела, из разума, жизни;
Она не была больше Персоною в мире,
Она спаслась в бесконечность.
Что некогда было ею самою, исчезло;
Там не было ни каркаса вещей, ни фигуры души.
Эмигрант из владения чувства,
Бегущая от неизбежности мысли,
Избавленная от Знания и от Неведения,
Спасенная от истинного и от неистинного,
Она убежище Суперсознания разделила высокое
За пределами саморожденного Слова, нагая Идея,
Первая неприкрашенная прочная почва сознания;
Существ не было здесь, существование не имело здесь места,
Здесь не было искушения радости быть.
Невыразимо стерта, ни единицы, ни нуля,
Исчезающий след, как черта фиолетовая,
Бледная запись просто себя, ныне прошедшей,
В непостижимом она была точкой.
Лишь какая-то последняя отмена сейчас оставалась.
Аннигиляции неясный, не поддающийся определению шаг:
Память о бытии была еще здесь
И от небытия ее отдельно хранила:
Она была в Том, но еще Тем не стала.
Эта тень самой себя, так к ничто близкая,
Могла стать снова для самости точкой опорою жизни,
Вернуться из Непостижимого
И быть тем, что некая мистическая ширь может выбрать,
Равно как тем, чем Непостижимый решит,
Она могла быть ничем или стать заново Всем,
Или, если бы всемогущий Ноль принял форму,
Появиться как кто-то, и спасти мир.
Она даже могла изучить, что содержит мистический шифр,
Этот кажущийся выход или конец всего завершенный
Мог быть темным, мрачным проходом, скрытым от зрения,
Ее состояние - заслоняющей раковиной затемненного солнца
На его тайном пути к Невыразимому.
Даже сейчас ее великолепное существо могло снова вспыхнуть
Из молчания и из недействительности,
Сверкающая часть Всечудесного,
Сила некоего всеутверждающего Абсолюта,
Сияющее зеркало Истины вечной,
Чтобы показать Одному-во-всем его проявленный облик,
Душам людей - их идентичность глубокую.
Либо она могла пробудиться в спокойствии Бога
За пределами космического дня и космической ночи
И умиротворенно покоится в его белой вечности.
Но сейчас это было нереальным или далеким,
Или в бездонной пустоте мистической скрытым.
В бесконечном Ничто последний был знак
Или еще оставалась Непостижимым Реальность.
Одинокий Абсолют отрицал все:
Он стер невежественный мир из своего одиночества
И утопил душу в своем вечно длящемся мире2 .

Конец шестой песни

Песнь Седьмая
Открытие космического Духа и космического Сознания

В небольшом жилище отшельника, в сердце лесном,
В свете солнца, луны и во тьме,
Человеческая повседневная жизнь шла своим чередом,
Так же, как прежде, со своими неизменными мелкими хлопотами
И со своим скудным внешним телом рутины,
И аскетического мира1 счастливым покоем.
Древняя красота земных сцен улыбалась;
Она тоже для людей оставалась прежней милосердной собой.
Античная Мать прижимала к груди свое чадо,
Обняв его крепко своими руками,
Словно земля, вечно прежняя, могла навсегда сохранить
Живой дух и тело своими объятиями,
Словно не было здесь ни конца, ни перемены, ни смерти.
Привыкшие читать только внешние знаки,
Никто не видел в ней ничего нового и состояние ее не угадывал,
Они видели личность, где была только ширь Бога,
Спокойное бытие или могучее ничто.
Для всех она оставалась все той же совершенной Савитри.
Величие, сладость и свет
На ее маленький мир из нее изливались.
Прежний облик знакомый жизнь всем показывала,
Ее действия следовали старому, неизменному кругу,
Она говорила слова, что имела обыкновение она говорить,
И делала то, что всегда делала прежде.
Ее глаза смотрели на лик земли неизменный,
Вокруг ее души молчания двигалось все, как и встарь,
Незаполненное сознание изнутри наблюдало,
Пустое ото всего, кроме голой Реальности.
Ни воли не было за словом и делом,
Ни мысли, что формировалась в мозгу, чтоб управлять ее речью:
Имперсональная пустота гуляла и в ней говорила,
Возможно, что-то невидимое, неощутимое, неведомое,
Охраняло тело для его грядущей работы,
Или Природа двигала в ней поток старый силы.
Возможно, она в своей груди носила сознательным ставшее
Чудесное Ничто, душ наших источник,
Ключ и сумма событий обширного мира,
Лоно и могила мысли, шифр Бога,
Тотальности бытия нулевой круг.
Оно использовало ее речь и в ее действиях действовало,
Оно было красотой в ее членах, в ее дыхании - жизнью;
Первозданная Мистерия носила ее лик человеческий.
Так она была утеряна внутри для обособленной самости;
Ее смертное это в ночи Бога погибло.
Лишь тело осталось, скорлупа эго
Плыла среди течения и пены моря мирского,
Моря грез, наблюдаемого чувством бездвижным
В фигуре нереальной реальности.
Безличное предвидение могло уже видеть, -
В неразмышляющем знании духа
Даже сейчас это казалось почти сделанным, неизбежным, -
Индивидуальное умерло, космос прошел;
Они были пройдены, трансцендентальное мифом росло,
Святой Дух без Отца и без Сына
Или, основа того, что было когда-то,
Существо, что нести мир2 никогда не желало,
Возвращалось в первозданное свое одиночество,
Бесстрастное, одинокое, безмолвное, неосязаемое.
Но еще не все угасло в этой глубокой потере;
Не путешествовало к ничто бытие.
Там была некая высокая превосходящая Тайна,
И, когда она сидела наедине с Сатьяваном,
Ее неподвижный разум с его, что искал и боролся,
В тишине сокровенной ночи глубокой
Она поворачивалась к лику безмолвной завуалированной Истины,
Спрятанной в немых тайниках сердца
Или ожидающей выше последнего пика, покоренного Мыслью, -
Сама незримая, она мир видит борющийся
И нас на поиск толкает, но не заботится о том, чтобы быть найденной,-
Пришел ответ из той далекой Обширности.
Что-то неведомое, недосягаемое, непостижимое,
Слало вниз сообщения своего бестелесного Света,
Бросало молнии-вспышки мыслей не наших,
Пересекающих неподвижное молчание ее разума:
В своем могуществе не отвечающей ни за что суверенности,
Оно захватывало речь, чтобы дать те формы пылающие,
Творило удар сердца мудрости в слове
И через смертные губы произносило бессмертные вещи.
Или, слушая лесных мудрецов,
В вопросе и ответе из нее вырывались
Высокие, странные откровения, для людей невозможные,
Нечто или некто, отдаленный и тайный,
Брал во владение ее тело для своего мистического пользования,
В канал невыразимых истин ее уста превращались,
Знание немыслимое находило свое выражение.
Удивленные освещением новым,
Захваченные полосой Абсолюта,
Они ей дивились, ибо она знает, казалось,
То, что они только мельком видели порой вдалеке.
Эти мысли не в ее слушающем мозгу сформированы были,
Ее незаполненное сердце было подобно арфе без струн;
Своего собственного голоса бесстрастное тело не требовало,
А позволяло светлому величию через него проходить.
Дуальная Сила на оккультных полюсах бытия
Еще действовала, невидимая и безымянная:
Ее божественная пустота была их инструментом.
Несознательная Природа имела дело с миром, сделанным ею,
И, до сих пор инструменты тела используя,
Скользила через сознающую пустоту, которой та3 стала;
Суперсознательная Мистерия через ту Пустоту
Слала свое слово коснуться человеческих мыслей.
Эта великая, имперсональная речь была еще редкостью.
Но ныне неподвижное, широкое пространство духовное,
В котором ее разум выжил, нагой и спокойный,
Приняло путника из космических ширей:
Мысль прошла, задрапированная голосом внешним.
Она не звала свидетельства разума,
Она не говорила смолкшему воспринимавшему сердцу;
Она прошла прямо к сидению восприятия чистого,
К единственному ныне центру сознания,
Если центр может быть там, где все казалось только пространством;
Ничего больше не было заперто воротами и стенами тела,
Ее существо, круг без окружности,
Уже сейчас, превосходило все границы космические
И все больше и больше в бесконечность развертывалось.
Это существо было своим собственным неограниченным миром,
Миром без формы, без обстоятельств, особенностей;
Оно не имело ни почвы, ни стены, ни крыши мысли,
Но при том себя видело и на все вокруг глядело
В безмолвной неподвижности и безграничности.
Там ни персоны не было, ни ума, в центр помещенного,
Ни сидения чувства, на которое воздействует случай
Или объекты и сформированной реакции стресс.
Движения не было в этом внутреннем мире,
Все спокойной и ровной бесконечностью было.
В ней Незримый, Неведомый ждал его часа.

Но сейчас она у спящего Сатьявана сидела,
Внутри пробужденная, и огромная Ночь
Окружала ее Непостижимого ширью.
Из ее собственного сердца голос раздался,
Который был не ее, но владел мыслью и чувством.
Когда говорил он, все изменилось внутри нее и снаружи;
Все было, все жило; она ощущала, что все - одно бытие;
Мир перестал быть нереальным:
Здесь не было больше вселенной, построенной разумом,
Изобличенной как структура иль знак;
Дух, бытие видело сотворенные вещи
И бросало себя в формы бесчисленные,
И было тем, что оно видело, делало; все ныне стало
Очевидностью одной изумительной истины,
Истины, в которой отрицанию не было места,
Бытие и живое сознание,
Полная и абсолютная Реальность.
Здесь нереальность не могла найти для себя место,
Ощущение нереальности было убито:
Там все было сознательным, творением Бесконечности,
Все имело субстанцию Вечного.
И, все же, это было прежним Нерасшифруемым;
Он, казалось, вселенную бросал из себя словно грезу,
Исчезающую навеки в Пустоте первозданной.
Но теперь это не было некой вездесущей точкой неясной
Или шифром обширности в нереальном Ничто.
Оно было прежним, но сейчас не казалось больше далеким
Живому объятию ее вновь обретенной души.
Оно было ею самою, оно собою всех было,
Оно было реальностью вещей существующих,
Оно было сознанием всего, что живет,
Ощущает и видит; оно Безвременьем было и Временем,
Оно бесформенности и формы было Блаженством.
Оно было Любовью и руками Возлюбленного,
Оно было зрением и мыслью в одном всевидящем Разуме,
Оно было радостью Бытия на пиках Бога.
Она прошла по ту сторону Времени в вечность,
Выскользнула из пространства и Бесконечностью стала;
Ее существо поднималось в недостижимые выси
И не находило конца своего путешествия в Себе.
Оно прыгало в глубины бездонные
И не находило конца безмолвной мистерии,
Что в одной единственной груди держала весь мир
И давала убежище всего творения множеству.
Она была всей обширностью и одной точкой безмерной,
Она была высотой за высотами, глубиной за глубинами,
Она жила во всегда продолжающемся и была всем,
Что дает пристанище смерти и часы кружащиеся терпит.
Все противоположности были истинны в одном духе огромном,
Превосходящем измерение, изменение и обстоятельство.
Индивидуальный, с космическим собою единый,
В сердце чуда Трансцендентального
И тайне Мировой персональности
Был творец и всего господин.
Разум был одним его бесчисленным взглядом
На себя самого и на все, чем он стал.
Жизнь была его драмой, Обширность - этапом,
Вселенная была его телом, был душою которого Бог.
Все было одной единственной необъятной реальностью,
Все - этой реальности неисчислимым феноменом.
Ее дух видел мир как Бога живого;
Он видел Одно и знал, что все - это Он.
Она знала его как самопространство Абсолютного,
Единого с ее самостью и почву всех вещей здесь,
В котором мир блуждает, ища Истину,
Хранимую позади его лика неведения;
Она за ним следовала сквозь марш бесконечного Времени.
Все события Природы были событиями в ней,
Удары сердца космоса ее были собственными,
Все существа мыслили, чувствовали и двигались в ней;
Она поселила в себе мира обширность,
Его дали были ее природы границами,
Его близости - ее собственной жизни интимностями.
Ее разум стал близко знаком с разумом мира,
Его тело ее тела было более обширным каркасом,
В котором она жила и себя знала в нем
Одну, многочисленную в его множествах.
Она была одним существом и одновременно всеми;
Мир был ее духа широкой окружностью,
Ее близкими друзьями были мысли других,
Их чувства были близки ее универсальному сердцу,
Их тела были ее множеством тел, родных ей;
Она больше была не собой, а всем миром.
Из бесконечности все к ней приходило,
В бесконечности чувствующие она простиралась,
Бесконечность была ее собственным естественным домом.
Нигде она не жила, ее дух был везде,
Созвездия вокруг нее вращались далекие;
Земля видела ее рождение, все миры ее были колониями,
Более великие миры жизни и разума были ее;
Вся Природа воспроизводила ее в своих линиях,
Движения Природы были более обширными копиями ее собственных.
Она была одной самостью всех этих самостей,
Она была в них и они все были в ней.
Сперва это необъятной идентичностью было,
В которой ее собственная идентичность была утеряна:
Что казалось собой, было образом Целого.
Она была цветка и дерева подсознательной жизнью,
Вспышкой медовых бутонов весны;
Она пылала в страсти и великолепии розы,
Она цветка страстного красным сердцем была,
Белой грезой лотоса в омуте.
Из подсознательной жизни к разуму она поднималась,
Она мыслью и страстью сердца мира была,
Она была божеством, спрятанным в человеческом сердце,
Она была подъемом его души к Богу.
Космос цвел в ней, она была его ложем.
Она была Временем и грезами Бога во Времени;
Она Пространством была и широтой его дней.
Из этого она поднималась туда, где Пространства и Времени не было;
Суперсознание ее родным воздухом было,
Бесконечность - ее движения пространством естественным;
Вечность из нее на Время выглядывала.

Конец седьмой песни