Песнь Вторая
Путешествие в вечной Ночи и голос Тьмы

Какое-то время на холодном краю Ночи ужасном
Все стояли, словно мир обречен был на смерть,
И ждали на безмолвной вечной границе.
Небеса склонялись к ним, как облачный лоб
Угрозы, через смутную и безгласную тишь.
Словно мысли немо стояли на грани отчаяния,
Где глубины последние ныряют в ничто
И последние грезы должны кончиться, они медлили; впереди
Был мрак, подобный тенистым крыльям, позади - бледный,
Безжизненный вечер, словно взгляд мертвеца.
По ту сторону - голодная ночь ее душу желала.
Но спокойный в своей одинокой нише силы, что жила в храме,
Неподвижный, ее огненно яркий дух, безмолвный и выпрямившийся,
Горел как пламя факела из окон комнаты
Напротив мрачной груди темноты.
И Женщина первая бросила вызов Пучине,
Дерзая путешествовать через вечную Ночь.
Укрепленная светом, она дала своей ноге погрузиться
В ужасную бесцветную пустоту;
Бессмертный, неиспуганный дух ее встретил
Безжалостной непроницаемой пустыни опасность.
На чернильной почве ночи они шевелились, формируя
Свое мистическое движение по ее человеческой поступи,
Плывущее движение, дрейфующий марш,
Словно фигуры, скользящие под закрытыми веками:
Все, как в грезе, шли, плавно скользя, все дальше.
Каменных ворот тяжелые створки были оставлены сзади;
Словно через проходы отступавшего времени
Нынешнее и прошлое в Безвременье падало;
Арестованное на краю авантюры неясной
Будущее, утопленное в небытие, кончилось.
Среди разрушающихся форм они неясно кружились;
Блекнущие преддверия мрачного мира
Их получили, где они, казалось, двигались, оставаясь
Неподвижными, никуда не продвигаясь, но куда-то при том проходя,
Немая процессия неясной картиной бежала,
Не сознательные форы, по сцене реальной идущие.
Мистерия безграничности ужаса,
Собирающая свою голодную силу огромная, безжалостная пустота
Окружила своими глубинами беззвучными медленно,
И чудовищная, пещеристая, бесформенная глотка
Поглотила ее в свою тенистую душащую массу,
Свирепая духовная агония грезы.
Занавес непроницаемого страха,
Тьма повисла вокруг ее клети чувства,
Как когда деревья превращаются в тенистые пятна
И последний дружеский отблеск гаснет
Вокруг вола, что в лесу связан
Охотниками, скрытыми в ночи наполненной.
Мысль, что в мире старалась, здесь была аннулирована;
Свое усилие жить и знать мысль отвергла,
Убежденная, наконец, что ее никогда не было;
Мысль погибла, вся ее греза действия кончилась:
Этот сгустившийся шифр своим темным был результатом.
В удушающем стрессе этого громадного Ничто
Разум думать не мог, дыхание - дышать, душа -
Помнить или себя чувствовать; она казалась
Пустой бездной стерильной пустоты,
Нулем, не помнящим суммы, им завершаемой,
Отрицанием Создателя радости,
Не спасенной ни широким покоем, ни глубиной мира.
Все, что претендовало здесь быть Правдой и Богом,
Сознающим собою, обнаруживающим Словом,
Созидательной радостью Разума,
Любовью, Знанием, восторгом сердца, здесь опускалось
Необъятным отказом вечного Нет.
Как тает золотая лампа во мраке,
Уносимая вдаль от желания глаз,
Так в тени исчезала Савитри.
Там не было направления, ни пути, ни конца или цели:
Не видя, она среди пучин бесчувственных двигалась
Или ступала через некую великую, черную, неведающую пустошь,
Или кружилась в немом вихре встречных ветров,
Собранных титаническими руками Случайности.
Здесь, в ужасной Обширности, никого с нею не было:
Она не видела больше неясного ужасного бога,
Ее глаза потеряли Сатьявана их светлого.
Но ее дух не слабел, а держал
Более глубоко, чем могут ограниченные чувства,
Что хватают внешнее и находят, чтобы терять,
Свои объекты любви. Так, когда на земле они жили,
Она ощущала его, блуждающего по полям, полям,
Что были сценою в ней, ее существа перспективами,
Раскрывавшими их секреты его поиску и его радости,
Ибо ревнивой сладости в ее сердце,
Какое бы счастливое пространство его возлюбленные ноги
Не предпочли, должно было тотчас ее душою,
Бессловесно его поступь чувствующей, его тело обнято.
Но сейчас молчаливая бездна между ними легла
И она в бездонное одиночество падала,
Даже из самой себя выброшенная, от любви отдаленная.
Долгие часы, что долгими стали с тех пор, как медленное время
Измерялось пульсом боли души,
В нереальной тьме, пустой и унылой,
Она путешествовала, по трупу жизни ступая,
Затерянная в слепоте угасших душ.
В муке пустоты одинокая,
Она жила вопреки смерти, она все еще побеждала;
Тщетно ее могучее существо угнеталось:
Ее тяжелая, долгая монотонность страдания
Медленно от своего мучения себя уставала.
Сперва слабый негаснущий проблеск,
Бледный, но бессмертный, во тьме замерцал,
Словно память вернулась к духам умершим,
Память, что желала жить снова,
Испарившаяся из разума во сне натальном Природы.
Этот проблеск блуждал, как луч луны потерявшийся,
Открывая ночи ее душу страха;
Змеевидная в проблеске тьма разлеглась,
Ее черные капюшоны, как в камнях драгоценных, украшены мистическим жаром;
Ее тусклые, лоснящиеся складки скользили и вились, они отступали,
Словно всякий свет ощущали мучительной болью
И от бледного приближения надежды страдали.
Ночь ощущала нападение на свое тяжелое, мрачное царство;
Великолепие некой светлой вечности
Грозило своим слабым лучом блуждающией Истины
Ее империи длящегося вечно Ничто.
В своей нетерпимой силе неумолимая,
Уверенная, что лишь она одна может быть правильна,
Она старалась опасный хрупкий луч задушить;
Сознавая всеотрицающую необъятность,
Она подняла свою гигантскую голову Ничто,
Ее пасть тьмы, глотающую все, что есть;
Она видела мрачным Абсолютом себя.
Но побеждал свет и расти продолжал,
И Савитри к своей утерянной себе пробудилась;
Ее члены отбросили холодные объятия смерти,
В хватке боли торжествовали ее сердца удары;
Ее душа упорствовала, требуя для своей радости
Душу любимого, ныне незримую.
Перед собой в безмолвии мира
Поступь бога она снова услышала
И из немой тьмы Сатьяван,
Ее муж, вырос в светлую тень.
Затем сквозь чудовищное, мертвое царство звуки прорвались:
Обширные как огромные волны, в ушах пловца утомленного,
Шумный, фатальный, железносердечный рев,
В ночи летальный зов Смерти:
"Вот моя темная необъятность безмолвная,
Вот дом вечно длящейся Ночи,
Вот тайна Ничто,
Желаний жизни тщету погребающая.
Увидело ли ты свой источник, о скоротечное сердце,
Узнало, из какой грезы ты было сделано?
В этой полной искренности нагой пустоты
Ты еще надеешься вечно жить и любить?"
Не ответила Женщина. Ее дух отверг
Голос Ночи, что знала, и Смерти, что думала.
В безначальной своей бесконечности
Через протяженности своей души безграничные глядела она;
Она видела своей жизни истоки бессмертные,
Она знала себя без рождения вечной,
Но все еще подавляя ее нескончаемой ночью,
Смерть, ужасный бог, на ее глаза положил
Бессмертное спокойствие своего страшного взора:
"Хотя ты и выжила, пустота нерожденная,
Которой никогда не прощу, пока длится Время,
Первобытное неистовство, что мысль формирует,
Заставляя неподвижную обширность жить и страдать,
Лишь печальная победа тобою одержана,
Пожить без Сатьявана немного.
Что богиня даст тебе древняя,
Помогающая ударам твоего сердца? Она лишь продлевает
Ничто, существующим выдуманное, и откладывает
Трудом жизни твой вечный сон.
Хрупкое чудо мыслящей глины,
Вооруженный иллюзиями ребенок Времени.
Заполнить вокруг пустоту, которую он боится и ощущает,
Пустоту, из которой пришел он и в которую он возвращается,
Он восхваляет свою самость и Богом ее именует.
Он зовет небеса помочь его надеждам страдающим.
Над собой он видит жаждущим сердцем
Нагие пространства, более бессознательные, чем он сам,
Что не имеют даже его привилегии разума,
Пустые ото всего, кроме своей синевы нереальной,
Он заселяет своими светлыми и милосердными силами.
Ибо море ревет вокруг него и земля разверзается
Под шагами его, огонь - его двери,
И смерть рыщет по лесам жизни охотясь.
Движимый Присутствием, с которым стремится,
Свою душу он предлагает в неумолимых часовнях
И одевает все красотой своих грез.
Боги, что видят землю глазами бессонными
И ведут ее гигантские запинки сквозь пустоту,
Дали человеку его разума бремя;
В его нерасположенном сердце свои огни засветили
И неизлечимое беспокойство посеяли в нем.
Его разум - охотник на тропинках неведомых;
Развлекая Время открытиями тщетными,
Он углубляет мистерию своей судьбы мыслью,
Воспевает смех свой и слезы.
Его смертность беспокоя бессмертия грезами,
Дыханием бесконечности его скоротечность тревожа,
Они дают ему голод, утолить который нет пищи;
Он - рогатый скот богов-пастухов.
Его тело - привязь, которой он связан,
Как корм они бросают надежду, радость и горе:
Землю его пастбища они оградили Неведением.
В его хрупкую, незащищенную грудь
Они вдохнули храбрость, что встречается смертью,
Они дали мудрость, которую осмеивает ночь,
Они начертали маршруты, на которых цели не видно.
Бесцельно человек трудится в неуверенном мире,
Баюкаемый непостоянными перерывами его боли,
Бичуемый бесконечными желаниями, как зверь,
Привязанный к колеснице ужасных богов.
Но если ты еще можешь надеяться и еще хочешь любить,
Вернись в скорлупу своего тела, свои узы с землей,
И жить с малым остатком своего сердца попробуй.
Не надейся отвоевать себе своего Сатьявана.
Но так как твоя сила не заслуживает тривиальной короны,
Твоей раненной жизни в подарок утешение я могу дать.
Договор, который мимолетные существа заключить с судьбой могут,
Придорожную сладость, которую срывают сердца, землей ограниченные,
Она, если ты пожелаешь принять, станет всецело твоей.
Избери жизни надежды своим призом обманчивым".
Когда безжалостный страшный Голос замолк,
Бесконечно поднимались в Савитри,
Как залитые луной гребни содрогающегося паводка,
Движения мыслей, рожденные из безмолвия некоего,
Бегущие по морю ее немого бездонного сердца.
Наконец, она сказала; ее голос был Ночью услышан:
"Я не кланяюсь тебе, о маска смерти огромная,
Черная ложь ночи, предлагаемая душе человека запуганной,
Нереальный конец вещей неизбежный,
Ты - мрачная шутка, играющая с духом бессмертным.
Я гуляю, сознавая бессмертие.
Победный дух, силу свою сознающий,
Не как просительница я в твои ворота вошла:
Неубитая, я пережила хватку Ночи.
Мое главное сильное горе моим не движет умом;
Мои непролитые слезы превратились в жемчужины силы:
Я трансформировала свою неудачно сформированную хрупкую глину
В тяжесть статуи души.
Ныне в борьбе великолепных богов
Мой дух будет упрямым и сильным,
Противостоя отказам многочисленным мира.
Я не сгибаюсь с подчиненной толпою умов,
Что бегут подбирать нетерпеливыми руками довольными
И выковыривают из грязи среди множества топающих ног
Его презрительные мелкие уступки слабому.
Мой труд - богов борющихся:
Принуждая на медленные, неохотные годы
Пылающую волю, что царит за пределами звезд,
Они возлагают закон Разума на работы Материи
И желание души у бессознательной Силы земли отвоевывают.
Во-первых, Сатьявана я требую,
Моего мужа, проснувшегося в очаровании леса
От своих одиноких грез долгого чистого детства,
Желанных, но не для его жизни прекрасной.
Дай, если должен, или откажись, если можешь".
Смерть склонила голову в презрительном холодном согласии,
Строитель для человека этой грезе подобной земли,
Которого дразнит тщетой всех даров, ею подаренных.
Возвысив свой гибельный голос, сказал он:
"Я снисходителен к грезам, которые мое касание разрушит,
Тоскующему сердцу его отца я уступаю
Королевство и силу, утраченных друзей и величие,
Царские атрибуты для его мирной старости,
Бледную пышность клонящихся к закату дней человека,
Посеребренную, увядающую славу падения жизни.
Тому, кто мудрее стал благодаря враждебной Судьбе,
Я возвращу блага, которые душа предпочитает обманутая
Имперсонального ничто обнаженной величественности.
Чувственное утешение света я дам
Глазам, что могли найти более обширное царство,
Более глубокое зрение в их ночи бездонной.
Этого тот человек желает и просит напрасно,
Пока живет на земле и лелеет надежду.
Назад, из величия моего опасного царства,
Иди, смертная, на свой маленький земной шар разрешенный!
Спеши, быстроногая, чтобы не убить свою жизнь.
Великие ты нарушила законы, ступай,
Открой, наконец, взгляд их мраморных глаз на себе".
Но Савитри ответила презрительной Тени:
"Мир-Дух, я духом равным тебе была рождена.
Моя воля - тоже закон, моя сила - бог.
Бессмертна я в своей смертности.
Перед неподвижным взором я не дрожу
И перед неменяющейся иерархией мраморной,
Что смотрит каменными глазами Закона и Рока.
Своим живым огнем моя душа может их встретить.
Из своей тени отдай мне назад
В цветущие просторы земли Сатьявана,
В сладостную скоротечность человеческих членов,
Чтобы соединить с ним пылающее желание моего духа.
Я желаю нести с ним древней Матери груз,
Я желаю следовать с ним земною тропою, что ведет к Богу.
Вечные пространства еще откроются мне,
Пока странные горизонты вокруг нас далеко отступают,
Путешествующих вместе в обширном неведомом.
Ибо я, что шла с ним по путям Времени,
Позади его шагов любую ночь могу встретить
Или изумительный невообразимый рассвет,
Что прольется на нас в Запредельном нехоженом.
Куда бы ты не вел его душу, я буду преследовать".
Но противостоя ее требованию, неумолимый,
Утверждая непреложный Декрет,
Утверждая неумолимый Закон
И сотворенных созданий ничтожность,
Долетел из катящихся пустошей ночи
Рожденный из загадки непостижимых глубин
Голос величия и насмешки пугающей.
Подобно тому, как когда штормоволосое море-Титан
Бросает пловцу грозный смех,
Вспоминая всю радость, что волны его утопили,
Так из тьмы суверенной ночи
Против безграничного сердца Женщины поднялся
Вселенской Смерти крик всемогущий:
"Имеешь ты крылья бога или ноги, что на звезды мои могут встать,
Создание хрупкое, что домогается с храбростью,
Забывая свои границы мысли, свою смертную роль?
Их орбиты были проложены прежде, чем твоя душа сформирована.
Я, Смерть, создал их из моей пустоты;
Все вещи на них я воздвиг и все разрушаю.
Я сделал миры своей сетью, каждая радость - петля.
Голод, влюбленный в свою жертву страдающую,
Жизнь, что пожирает: таков мой образ в вещах.
Смертный, чей дух есть мое дыхание скитающееся,
Чья скоротечность была придумана улыбкой моей,
Беги, свою жалкую добычу прижимая к груди своей трепетной,
Пронзенной моей острой болью, которую не скоро Время залечит.
Слепой раб моей глухой силы, которого я заставляю
Грешить, за что могу я наказывать, желать,
За что я могу бичевать тебя отчаянием, горем,
И ты придешь, кровоточа, ко мне, наконец.
Твое ничтожество узнано, мое величие известно,
Не пытайся попасть на запретные, счастливые земли,
Предназначенные душам, что могут моему повиноваться закону,
Чтобы в их мрачных часовнях твоя поступь не разбудила
От тревожного железносердечного сна
Фурий, которые мстят осуществленным желаниям.
Страшись, чтоб в небесах, где страсть надеялась жить,
Где берут начало Неведомого молнии, ужаснувшаяся,
Одинокая, рыдающая, преследуемая гончими неба,
Израненная и покинутая душа, ты не спасалась
Сквозь долгую пытку столетий,
Не многие жизни неутомимый Гнев истощают,
Который утолить Ад не может и смягчить небесная милость.
Я сниму с тебя черную вечную хватку:
Сжимая в сердце своей судьбы мелкие горести,
Ступай с миром, если для человека есть мир".
Но Савитри ответила, встречая насмешку насмешкой,
Смертная женщина Господину ужасному:
"Кто этот Бог, которого придумала ночь,
Презренные миры создающий презрительно,
Что сделал для тщеты лучистые звезды?
Не он свой храм возвел в моих мыслях
И сделал его священный пол моим человеческим сердцем.
Мой Бог - это воля и триумфы на дорогах его,
Мой Бог - это любовь и все страдания сладостные.
Ему предложила надежду я в жертву,
Мои страстные желания отдала как обет.
Кто запретит или воспрепятствует его ходу,
Быстрому, чудесному возничему?
Путешественник миллионов дорог жизни,
Его шаги, со светилами небес близко знакомые,
Ступают без боли по мощеным мечами площадям ада;
Туда он спускается точить вечную радость.
Золотые крылья любви имеют силу развеять твою пустоту:
Глаза любви, подобные звездам, смотрят через ночь смерти,
Нагие ноги любви ступают по самым твердым мирам.
Она трудится в глубинах, в высотах ликует;
Она твою вселенную, о Смерть, переделает".
Она сказала и какое-то время не отвечал голос ей,
Они по бездорожной шли ночи
И тот проблеск был, как бледный глаз,
Беспокоящий тьму своим взором неясным.
Затем вновь наступила глубокая и опасная пауза
В том нереальном путешествии через слепое Ничто;
Еще раз Мысль, Слово в пустоте поднялись
И Смерть дала ответ душе человека:
"На что ты надеешься? К чему ты стремишься?
Это - твоего тела сладчайшая приманка блаженства,
Хрупкой, ненадежной формы, атакованной болью,
Услаждать несколько лет твое запинающееся чувство
Медом физической сладости и огнем сердца,
Тщетно единства ища, чтобы обнять
Сверкающего идола мимолетного часа.
И ты, что есть ты, душа, ты - славная греза,
Созданная краткими эмоциями и блестящими мыслями,
Светлячков хрупкий танец, спешащих сквозь ночь,
Искрящийся фермент в освещенной грязи жизни?
Ты что же, потребуешь бессмертия, сердце,
Крича вопреки вечным свидетельствам,
Что ты и он - нескончаемые и бесконечные силы?
Только Смерть продолжается и Пустота несознательная,
Только я вечен и нескончаем.
Я - грозная Обширность бесформенная,
Я - пустота, которую люди Пространством зовут,
Я - безвременное Ничто, несущее все,
Я - Неограничиваемый, немое Одно.
Я, Смерть, есть Он; нет Бога иного.
Все из моих глубин рождены, все живут смертью:
Все в мои глубины вернутся и больше не будут.
Я создал мир своей несознательной Силой.
Моя Сила - Природа, что созидает и убивает
Сердца, что надеются, члены, что хотят жить.
Я человека ее инструментом и рабом сделал,
Его тело я своим сделал пиром, его жизнь - своей пищей.
Человек помощи иной не имеет, кроме как Смерти;
Он приходит ко мне в своем конце за отдохновением и миром.
Я, Смерть, твоей души единственное убежище.
Боги, которым человек молится, ему не могут помочь;
Они есть мои вымыслы и мои настроения,
Отраженные в человеке силой иллюзии.
То, что ты видишь как свою бессмертную самость,-
Это тенистая икона моей бесконечности,
Это Смерть в тебе, о вечности грезящая.
Я есть Неподвижный, в котором все движутся,
Я - нагая Пустота, в которой они прекращаются:
У меня нет ни тела, ни языка говорить,
Я не общаюсь с человеческим глазом и ухом;
Лишь твои мысли придают фигуры моей пустоте.
Лишь потому, о претендент на божественность,
Что ты призывала меня со своею душою бороться,
Я притворился лицом, формой и голосом.
Но если бы в тебе и было Существо, свидетель всему,
Как бы оно помогло твоему желанию страстному?
В стороне оно наблюдает, одинокое и абсолютное,
Равнодушное к твоему крику в безымянном покое.
Его существо чисто, не изранено, неподвижно, одно.
Один бесконечный наблюдает бессознательную сцену,
Где все вещи гибнут, как пену звезд.
Он Один живет вечно. Там нет Сатьявана,
Рождено изменение - и нет там Савитри,
Что от краткой жизни своей взятки радости требует. Туда любовь
Никогда не приходила с глазами от слез красными,
Нет там ни Времени, ни тщетных ширей Пространства.
Оно не несет живого лица, ни имени оно не имеет,
Ни взгляда, ни сердца, что бьется; оно не просит секунду
Помочь его бытию или разделить его радости.
Оно - восторг одинокий бессмертно.
Если ты желаешь бессмертия,
Своей душе одна будь достаточна:
Живи в себе, забудь мужчину, которого любишь.
Моя последняя величественная смерть тебя от жизни спасет;
Тогда ты поднимешься в свой неподвижный источник".
Но Савитри ответила ужасному Голосу:
"О Смерть, что рассуждает, не рассуждаю я,
Резон, что изучает и ломает, но построить не может
Или строит напрасно, ибо не верит работе.
Я есть, я люблю, я вижу, я желаю, я действую".
Смерть ответила глубоко окружающим криком:
"Знаю тоже. Знаю, ты перестанешь любить
И желать, освобожденная от своего сердца,
Ты утихнешь навеки и будешь спокойна,
Соглашаясь на преходящесть вещей".
Но Савитри в защиту человека Смерти сказала:
"Когда я полюбила навеки, я знала.
Любовь во мне знает правду, которую маскируют все перемены.
Я знаю, что знание - это объятия широкие:
Я знаю, что каждое существо есть я сама,
В каждой груди спрятан мириадный Один.
Я знаю, что спокойный Трансцендентальный несет мир,
Скрытый Обитатель, Господин молчаливый:
Я чувствую его тайное действие, его сокровенный огонь;
Я слышу журчание космического Голоса.
Я знаю, мой приход был волною из Бога.
Ибо все его солнца были в моем рождении сознательны
И тот, кто в нас любит, пришел, скрытый смертью.
Затем человек среди огромных звезд был рожден,
Наделенный сердцем и разумом, чтобы тебя победить".
В вечности своей безжалостной воли,
Уверенный в своей империи и в своей бронированной мощи,
Подобно пренебрегающему бурными словами беспомощными
Из уст своей жертвы, тот бог не ответил.
Он стоял в молчании и во тьму кутался,
Неподвижная фигура, неясная тень,
Опоясанная ужасами его тайных мечей.
Полузримое в тучах мрачное лицо показалось;
Сумрачной тиарой Ночи его спутанные волосы были,
Пепел погребальных костров отмечал его лоб.
Снова, скиталец в нескончаемой Ночи,
Слепо запрещенная мертвыми, пустыми глазами,
Она путешествовала по немым, безнадежным пространствам.
Вокруг нее катились содрогающиеся пустоши мрака,
Его глотающая пустота и безрадостная смерть,
Возмущенная ее мыслью, ее жизнью, любовью.
В долгой ночи, блекнущей под ее принуждением,
По неземным дорогам полузримо скользя,
В неясной тусклости призрачно двигались трое.

Конец второй песни